Осознание «я»

Осознание «я»

В восьмидесятых годах прошлого столетия, когда Джеймс писал свой «Принципы», шли интенсивные дискуссии по вопросу единства психической жизни. Сам Джеймс чувствовал, что британские ассоцианисты не обращали должного внимания на проблему согласованности всех психических проявлений личности. Но он был убежден, что должны существовать некоторые мозговые процессы, отвечающие за формирование целей, характеризующих конкретного человека. Борясь с этой проблемой, он взволнованно задавал вопросы самому себе, спрашивая: «Почему человек на Земле не может увериться в существовании Души и удовлетвориться этим?» (10,1, стр. 180). И сам он отважно заявил о существовании Души, и в какой-то момент действительно верил в ее существование, но не удовлетворился этим.

Тот постулат, который казался наиболее удовлетворительной гипотезой в шестой главе «Принципов», уже в десятой главе той же работы становится «совершеннейшим излишеством». Фактически на протяжении почти всей книги он доказывал, что единство и интегративность, присущие психике конкретного человека, могут быть объяснены через частичное совпадение воспоминаний, кумулятивный характер мышления, которое в каждый последующий момент перенимает мысль момента предыдущего, и взаимопроникновение эмоциональных и когнитивных состояний.

Известная глава «Осознание „Я"» («The Consciousness of Self») начинается с блестящего описания эмпирических аспектов материальной социальной форм Я. А затем Джеймс начинает ужасающе скучно рассматривать доказательства, подтверждающие и опровергающие существование Тотального Я, или Знающего Я. Отрицая наличие самопроизвольного агента такого порядка, он утверждал, что

«преходящая мысль сама по себе — это единственный могущий быть доказанным мыслитель, и эмпирическая связь с процессами мозга — основной известный нам закон» (10,1, стр. 346).

И, тем не менее, мы снова встречаем противоречие в его рассуждениях. Мы обнаруживаем там доказательства, которые сами по себе мог ли бы привести к радикальной персоналистике или психологии самости (self-psychology). Калкинз ведет начало своей психологии самосуда от полного энтузиазма утверждения Джеймса о том, что сознание личности должно занимать главенствующее место среди феноменов, изучаемых психологией (3, стр. 31). И в приведенном ниже отрывке автор излагает свою позицию так, как это сделал бы убежденный сторонник персоналистики:

«Создается впечатление, что элементарный психический акт — не просто мысль, или эта мысль, или та мысль, но моя мысль, кажда. мысль — чья-то. Ни одновременность, ни пространственная близость, ни сходство качества и содержания не способны сплести воедино мысли, которые разделены этим барьером — принадлежностью к сознанию разных людей. И пропасть между этими мыслями — самая безусловная пропасть, изобретенная природой. . .

И при этих обстоятельствах человеческое Я, а не мысль, может быть рассмотрено как непосредственный предмет психологии...

Ни одна психологическая теория, во всяком случае, не может сомневаться в существовании человеческих Я. Самая ужасная вещь, которую может сделать психология, это таким образом проинтерпретировать природу этих Я, что полностью лишит их ценности (10, I, стр. 226)».

Отметьте пророческий характер этого замечания Джеймса: мы видели и видим немало доказательств тому, что психология действительно поступает наихудшим образом, недооценивая этот феномен. Но и самого Джемса есть за что осудить. В главе «Самосознание» («Self-consciousness) мы обнаруживаем совершенно сенсуалистическую редукцию Я с интроспективной точки зрения:

«... Если проанализировать Целостное Я, состоящее из различных его аспектов («Self of selves»), мы обнаружим, что оно состоит, главным образом, из набора этих специфических движений в самой голове и между головой и гортанью... Я практически уверен в том, что подобные цефалические движения — это часть моей глубинной активности, которую я наиболее остро осознаю. . . наше целостное чувство духовной деятельности, или то, что мы обычно так называем, это на самом деле чувство телесной активности, чья действительная природа в целом не осознаваема человеком» (10, II, стр. 301).

Хотя Джеймс использовал как интроспективные доказательства, так и редукционистские рассуждения, чтобы избавиться от Я, воспринимаемого как «Знающий» (Knower) и как «Субъект» (Subject), он никогда не отрицал существование Я как телеологического единства, как основного источника жизненных сил, как динамического аспекта личности. Действительно, мы обнаруживаем многочисленные ссылки на тот факт, что сам смысл высших психических процессов заключается в реализации частных целей. Каждый момент сознания — это «борец за цель» (10, I, стр. 141). Интерес направляет внимание, цели обуславливают смыслы, и, прежде всего, вера наполняет жизнь энергией. И, тем не менее, до последнего момента оставаясь мыслителем телеологического склада, он ошибочно рассматривал очевидное стремление к реализации собственных целей как мозговые пульсации, а веру (по крайней мере, частично) как набор ощущений.

Между прочим, следует отметить тот факт, что знаменитая глава Джеймса «Привычки» не согласуется с концепцией целенаправленного Я, одаренного избирательностью сознания. В соответствии с теорией привычки, любое действие, как бы нерегулярно оно ни осуществлялось, принимается во внимание и сохраняется в нервных клетках, чтобы потом свидетельствовать против нас в судный день. Но это механистическое представление противоречит тому, что мы читаем в главе «Внимание»:

«...объект, к которому однажды было привлечено внимание, останется в памяти, тогда как объект, на который внимание обращено не было, не оставит мнемических следов» (10,1, стр. 427).

Усилие и интерес, таким образом, представляют собой основные механизмы поведения. А концепция ригидной привычки оказывается в значительной степени изолированной от остальных психологических рас-суждений Джеймса.

Рассматривая условия единства психической жизни и то значение, которое имела для Джеймса эта концепция в разном контексте, мы отмечаем его совершенно нетрадиционное представление о бессознательном. Он занимал столь крайнюю позицию, что мы едва ли можем найти что-либо, ей подобное, в психологии и до его работ, и после них; и два основных принципа, предложенных Джеймсом, прямо противоположны друг другу. В «Принципах» он выдвигал доказательства против существовал ния бессознательных психических состояний, во всяком случае, в том виде, как они описываются фон Хартманном, Шопенгауэром, британскими эмпириками или германскими эксперименталистами. В допущении о существовании бессознательных состояний нет необходимости, утверждал он; на самом же деле то, что они описывают, это просто физиологические процессы, а не что иное (10, I, стр. 162-176). И, тем не менее, в «Многообразии» он отстаивал гипотезу о существовании «подпорогового сознания» (subliminal consciousness). По его мнению, ниже уровня сознания находится скрытый, но доступный регион, являющийся сферой Я. Наши сознательные формы Я подобны крошечным островкам, разбросанным по Тихому океану, каждый из которых — место пребывания плодородной человеческой жизни, и каждый неизбежно изолирован от свс их соседей. Но в действительности все мы — горные вершины затонувшего материка, и, когда в редкие моменты мы спускаемся в глубину, мы можем постичь внечувственное знание, или религиозную истину:

«...существует континуум вселенского сознания, от которого наша индивидуальность едва ли может отгородиться и в которое наше сознание впадает как в материнское море или резервуар» (16, стр. 204).

Какими бы преимуществами ни обладал этот постулат как объясни тельная модель мистицизма психических явлений, он находится в очевидном противоречии с джеймсовским ранним отрицанием бессознательного, имеющего нефизиологическую природу.

Человек, который ответил, что он не молится, поскольку чувствует себя глупо, делая это, и который не был в обычном смысле этого слов религиозным человеком, тем не менее, постоянно и довольно экстравагантно отстаивал прагматическую правомерность религиозной верь «Энергичность и выносливость, храбрость и способность справляться жизненными проблемами, — утверждал Джеймс, — присущи тем, кто религиозен. По этой причине сильный тип характера на полях сражения человеческой истории будет всегда побеждать беззаботный тип и религиозность припрет атеизм к стенке» (12, стр. 213). Возможно, самый важный момент, который следует отметить, когда речь идет о взглядах Джеймса на религию, это его редкая способность избавляться от издержек той педантичности, с которой большинство психологов рассматривают эту область человеческого опыта. В своих письмах он подвел своим рассуждениям такой итог:

«... хотя все специфические религиозные проявления могли бы показаться абсурдными (я имею в виду ее постулаты и теории), тем не менее, жизнь в соответствии с ними, по большому счету, является самой важной функцией человечества» (9, II, стр. 127).

И как всегда, с присущей ему склонностью все переворачивать, он не мог остановиться и в этом вопросе. Даже если религия является основной функцией человечества, он все равно советует своим студентам:

«Приняв религиозную ванну, выйдите из нее и искупайтесь еще раз, но теперь уже в философии» (20, II, стр. 354).

А затем, с присущим ему юмором, он пишет так:

«Если задуматься, то лекции по философии религии, прочитанные смертными людьми, несомненно, заслуживают первого приза в соревновании человеческого тщеславия» (20, II, стр. 355)».