1946 — 1966

1946 — 1966

Восемнадцать ноль-ноль были священным часом прекращения факультетских собраний. На собрании в январе 1946 года было объявлено о создании нового факультета, но в пять пятьдесят названия у него все еще не было. Предлагалось название «Человеческие отношения», но принять его не представлялось возможным, поскольку в Йеле уже существовал институт с аналогичным названием. А назвать его факультетом социологии, социальной психологии, клинической психологии и социальной антропологии, то есть тем, чем он являлся на самом деле, было бы слишком претенциозно. В пять пятьдесят девять кто-то предложил термин «Социальные отношения», и по причине столь позднего часа это название было утверждено без каких-либо споров. Новая организация, включившая в себя осколки кафедр антропологии и психологии, была для Гарварда коренным изменением и испугала ту часть академического мира, которая следила за изменениями в его образовательной политике. Но война закончилась, и потребность в таком факультете была насущной — ветераны возвращались домой, будучи весьма заинтересованы в базовых социальных науках, которые, как они смутно чувствовали, должны содержать какие-то решения актуальных мировых проблем.

С активной помощью ректора Пола Бака новый факультет начал расширяться, его сотрудниками стали как возвратившиеся в Гарвард Джордж Хоманс (George Homans), Джером Брунер, Брюстер Смит (Brewster Smith), Дональд Мак-Гренан (Donald McGranahan), так и молодые выдающиеся Самуэль Стоффлер, Фредерик Мостеллер и Ричард Соломон (Samuel Stoffler, Frederick Mosteller, Richard Solomon). Новый учебный план был утвержден в июле 1946 года. Сам я (совместно с Джорджем Хомансом) в течение нескольких лет читал вводный курс. За первый год своего существования он стал курсом, который выбрали наибольшее количество студентов Гарварда и Рэдклиффа, всего около 900 человек. Фактически, уже вскоре после своего открытия факультет значительно разросся, в Нем было порядка 400 студентов и около 200 молодых ученых, работающих над диссертациями. Степень присуждалась не в области социальных отношений, а по одной из четырех составляющих дисциплин. Одной из основных проблем, всегда стоящих перед факультетом, была необходимость гармонично сочетать потребность в научной специализации и необходимость эффективной междисциплинарной подготовки. Наша образовательная политика пыталась совместить специализацию и интеграль-ность, но нам пока так и не удалось выявить удовлетворяющую всех пропорцию.

Этот смелый академический эксперимент едва ли завершился бы; успешно, если бы за годы своей военной службы большинство сотрудников не утеряли свою идентификацию с академической средой. Человек может быть хорошим ученым, имеющим дело с социальными проблемами, независимо от того, какое у него базовое образование — психологическое, социологическое, антропологическое, статистическое или какое-то другое. Война подготовила нас к такой интегративности. Интеллектуальное лидерство в плане формирования «общего языка» в области нашей науки принадлежало Талькотту Парсонсу (Talcott Parsons), которому в свое время помогали Эдвард Шиле (Edward Shils) и Эдвард Толмен (Erward Tolmen). Но либо попытки были слишком незрелыми, или же это обусловила гарвардская традиция индивидуализма и обособленности, но оказалось практически невозможным создать общий базовый тезаурус факультета. В то же время, диадам, триадам и маленьким группам коллег удавалось работать вместе над конкретными проблемами, представляющими общий интерес, и в целом на факультете царила атмосфера сотрудничества. И во многом заслуга такой унификации принадлежит Парсонсу. В течение десяти лет он был нашим руководителем и истинным лидером.

Я сам, как один из отцов-основателей факультета, очень хотел, чтобы наш эксперимент удался. Моей обязанностью (с посильной помощью Э. Спраге) было возглавлять Комитет по присуждению ученых степеней и по мере возможности поддерживать усилия других администраторов (Талькотт Парсонс, Роберт Уайт и Дэвид Мак-Лелланд были заведующими кафедрами, а Саму-эль Стоффлер и Фрид Бейлз — директорами лабораторий).

Я, как обычно, много внимания уделял преподаванию. В конечном счете, я передал большой вводный курс Бобу Уайту, а обзорные курсы по социальной психологии молодым коллегам — Джерри Брунеру, Роджеру Брауну, Гарднеру Линдсею, позже Хербу Келману, Элиотту Аронсону, Стенли Милгрему, Кеннету Гердену (Herb Kelman, Elliot Aronson, Stanley Milgram, Kenneth Gerden) и подросшему талантливому поколению. Я читал специализированный курс теорий личности и вел два аспирантских семинара — один по клинической и социальной психологии, второй же являлся продолжением нашего прежнего семинара по вопросам морали, который в то время был всецело посвящен проблемам групповых конфликтов и предрассудков.

В рамках этого последнего курса я был руководителем нескольких диссертаций по соответствующей тематике и начал серию своих собственных работ, результатом которых стала публикация книги «Природа предрассудка» (1954). На мой взгляд, основное значение этой книги заключается в определении ключевых понятий в этой области. Как и в случае с теорией личности, я провел не один год, решая, какое положение следует считать центральным на этой новой и неосвоенной психологической территории и в какой последовательности должно осуществляться изложение материала.

В этой работе принимали участие многие студенты, но один из них делал особо выдающиеся успехи. На меня произвели сильное впечатление исследовательские и аналитические способности Томаса Ф. Петтигру из штата Вирджиния. Я предложил ему сопровождать меня в качестве приглашенного ученого в поездке в Южную Африку. Там, в Институте социальных исследований Университета Наталя (Institute for Social Research at the University of Natal) мы провели шесть плодотворных месяцев 1956 года. Было бесконечно увлекательно сравнивать этнические процессы, происходившие в Южной Африке и Соединенных Штатах, и тем самым проверять кросскультурную валидность недавно опубликованной мною книги. Я пришел к выводу о том, что все личностные факторы предрассудков аналогичны в обеих странах, но мой собственный психологический уклон, видимо, обусловил недооценку исторических сил и традиционной социальной структуры, которые более отчетливо проявляются в Южной Африке.

Петтигру и я предприняли в Южной Африке ряд кросскультурных исследований в области психологии восприятия. Одно из них, озаглавленное «Влияние культуры на восприятие движения: иллюзия трапеции у зулусов» (1957), как нам казалось, доказывало тот факт, что социальные факторы восприятия имеют значение только тогда, когда стимуль-ная ситуация изначально неопределенна.

Проведя год в Северной Каролине, Петтигру вернулся в Гарвард и постепенно взял на себя значительное количество моих преподавательских и административных обязанностей, добавив их к своей собственной интенсивной работе в области расовых отношений. Под его руководством продолжал развиваться наш семинар, внося свой вклад в исследования морали.

Что касается моих работ в области теорий личности (которые всегда были основным предметом моего интереса), я получал огромное количество приглашений от разнообразных университетов с предложением выступить, где с отдельной лекцией, где с серией лекций. Нужно было готовить президентские и прочие почетные работы, а также главы для материалов симпозиумов и учебников. Фактически, большая часть написанного мной за последние двадцать пять лет обусловлена такого рода обязательствами. Каждую подобную оказию я использовал для того, чтобы высказать некоторые размышления на тему теории личности. Так, для Восточной Психологической Ассоциации я написал работу «Проблема эго в современной психологии». Иногда эту работу рассматривают как еще одно введение в концепцию самости в рамках академической психологии, но я думаю, что это преувеличение. Затем появились книги «Человек и его религия» и «Становление: основные положения психологии личности» . Большое количество статей, появлявшихся время от времени в периодической печати, вошли в сборник «Личность и социальные конфликты» (1960). Я счел нужным в качестве приложения представить вашему вниманию мой полный библиографический перечень, составлявшийся для брошюры 1964 года.

На мой взгляд, все эти работы, включая и те из них, что касаются предрассудков, имеют одно отличительное свойство — все они посвящены аспектам личности. Составляющими личности, как я ее понимаю, являются преимущественно общие установки, ценности и чувства (см. например, работу «Психическое здоровье: общая установка»). Таким образом, предрассудки, религиозные чувства, феноменологическое Я, жизненная философия — все это важные аспекты исследования человеческой жизни.

Уделяя внимание этим общим характеристикам, которые присущи многим, если не всем людям, я все же придавал большее значение поиску того стиля, который организует чувства, ценности и черты, придавая им целостность и уникальность. Я избрал именно эту тему для доклада в Berufsverband deutscher Psychologen (Немецкое психологическое общество) в Гамбурге. Лекция была озаглавлена «Общее и особенное в психологической науке» (1962). Это предложение я принял частично для того, чтобы оправдать свое сентиментальное путешествие. Я был счастлив воздать должное тому влиянию, которое оказали на меня немецкие структуралистские концепции, и, в особенности, вернуться туда, где под руководством Штерна сорок лет назад проходили мои занятия. Но я также чувствовал, что немецкие психологи могут лучше понять мое обращение к морфогенетическим (идеографическим) методам, направленным на изучение структуры индивидуальности, чем большинство моих американских коллег. Это направление размышлений, конечно, соотносится с моим постоянным вопросом «Как должна быть написана история жизни?».

В течение многих лет я использовал в своей преподавательской работе серию из 300 личных писем, написанных одной пожилой женщиной. Они касались проблематичных взаимоотношений между матерью и сыном и были весьма экспрессивными. Это было реальное отображение уникальной человеческой жизни, требующее психологического анализа и интерпретации. Поскольку у меня был немалый опыт использования этих писем в преподавательской работе, я решил представить сами материалы и методы их психологического анализа в книге «Письма Дженни» (1965).

Среди прочих разовых предложений, которые отнимали много времени и усилий, мне следует упомянуть главу «Исторические основания coвременной социальной психологии» для «Учебника по социальной психологии» Линдсея (1954). Я в течение нескольких лет читал курс по этой дисциплине, и поэтому с радостью воспринял предложение кратко описать корни современной социальной психологии, как я их себе представлял. И хотя сейчас этот учебник требует пересмотра, я не думаю, что эта глава подвергнется каким-то существенным изменениям. Однако кто-то другой, конечно, может написать более полную и более подробную историю этой дисциплины.

Конечно, я отдавал себе отчет в том, что необходим пересмотр «Личности», изданной в 1938 году. Она должна была быть переписана в соответствии с новыми данными, требовала переформулирования концепция функциональной автономии. Следовало включить в сферу рассмотрения новые разработки в области когнитивных и ролевых теорий, а также экзистенциальной психологии. Пересмотренное и упрощенное издание вышло под названием «Типы и развитие личности» (1961). Став старше (и чувствуя себя более уверенно), я смог обойтись без своих ранних напыщенных терминов.

Тем временем факультет социальных отношений все развивался и развивался. В штат влилось около ста новых преподавателей, эволюция и изменения на факультете были неотвратимы. Пришло время вручить бразды правления молодым коллегам. Факультет просуществовал восемнадцать лет в семи отдельных зданиях и практически никак не был связан с биотропическим факультетом психологии. Когда Фонд Гарвардского колледжа (Fund for Harvard College) провозгласил в качестве одной из своих основных целей создание большого и всеобъемлющего Центра наук о поведении (Centre for the Behavioral Sciences), создалось впечатление, что может быть достигнуто хотя бы географическое единство этих отдельных элементов. Мы переехали в пятнадцатиэтажный Уильям Джеймс Холл в январе 1965 года, как раз в то время, когда я почти удалился от дел. По соглашению с ректором Гарварда Пуси (Pusey) я в течение нескольких лет читал ряд курсов в осеннем семестре, но весенние семестры были свободны, и я посвящал их написанию различных работ и путешествиям. Мне было тоскливо покидать Эмерсон Холл, где сначала как студент, а затем как преподаватель я провел почти полвека (за исключением тех семи лет, что я работал за границей и в Дартмуте).

И здесь должна быть написана финальная глава моих формальных отношений с Гарвардом. В марте 1966 года Корпорация назначила меня первым профессором социальной этики. Говоря об учреждении этой почетной должности, ректор университета Пуси использовал эту возможность, чтобы «приветствовать формальное возвращение кафедры социальной этики в то сообщество, которое многим обязано деятельности и самому приммеру Ричарда Кларка Кабо, а до него Франциса Гринвуда Пибоди (Francis Greenwood Peabody)». Пуси добавил, что «в наше время, когда в обществе нет должного представления о вопросах морали, к счастью, начинает возникать тенденция к возрождению озабоченности человеческими и этическими ценностями и понимания моральной ответственности каждого за судьбу человечества». И поскольку Кабо был моим первым «боссом» в Гарварде, оказавшим огромное влияние на мое профессиональное и личностное становление, предложение занять эту должность показалось мне достойным завершением моего интеллектуального и эмоционального цикла.