Этнос и археологические «этномаркеры» (полемические заметки)

Этнос и археологические «этномаркеры» (полемические заметки): История и филология Серия 5 выпуск 1, Автор неизвестен, 2012 читать онлайн, скачать pdf, djvu, fb2 скачать на телефон Это периодическое издание журнала, всего выдается 4 номера в год.

Этнос и археологические «этномаркеры» (полемические заметки)

Критически рассматривается распространённая среди значительной части археологов, занимающихся древней и средневековой историей Волго-Уралья, идея о так называемых «этномаркерах» в археологическом материале, которые якобы позволяют безошибочно определить этническую характеристику тех или иных археологических памятников и культур.

Ключевые слова: Волго-Уралье, этнос, этническая идентификация, языковое родство, материальная культура.

Непосредственной причиной написания данной статьи стала публикация в «Вестнике Удмуртского университета» в 2011 и 2012 гг. двух статей: И.Ю. Пастушенко «Возможно ли говорить об

«угорской эпохе в Прикамье» [10] и Н.Б. Крыласовой «Об “угорской эпохе в Прикамье” говорить нужно» [8]. На первый взгляд, в обеих публикациях речь идёт о довольно узкой и специфической теме – о возможном существовании или отсутствии в средневековой археологии Прикамья так называемой «угорской эпохи». Однако вольно или невольно авторы затрагивают и некоторые другие, принципиально важные, на мой взгляд, проблемы, что заставляет меня попытаться вывести дискуссию за рамки собственно археологии и взглянуть на обозначенный круг вопросов и проблем с более широкой, общеисторической точки зрения.

По своему личному опыту я знаю, что очень многие археологи, занимающиеся историей ВолгоУралья, абсолютно убеждены в том, что существует принципиальная возможность этнической идентификации носителей любой археологической культуры по её вещевому материалу, погребальной обрядности и прочим археологическим материалам в том случае, если памятники данной культуры хорошо раскопаны и изучены. Эта убеждённость часто превращается в подобие религиозной веры и, как некая святыня, тщательно охраняется, а также внушается и бережно передаётся молодому поколению археологов.

Несколько лет назад на историческом факультете УдГУ ко мне обратился молодой коллегаархеолог и задал вопрос, который, честно говоря, меня просто изумил. Смысл вопроса состоял в следующем: имеется ли в лингвистике методика этнической идентификации какой-либо общности людей по их языку столь же точная и хорошо отработанная, как существующая в археологии методика определения этнической принадлежности носителей тех или иных археологических памятников и культур.

Мне уже неоднократно доводилось повторять не мной придуманную, простую, но очень значимую мысль о том, что важнейшим, определяющим этнос как особое сообщество людей, признаком является язык [1. С. 11-17; 2. С. 56-63]. Этничность отдельного индивида или группы людей в первую очередь определяется их родным языком. Не случайно поэтому название народа, как правило, совпадает с названием его родного языка.

Именно ведущая роль языка в формировании и маркировании этничности определяет ведущую

роль исторического языкознания в исследовании истории любого народа и в этнической истории вообще. Поэтому сама постановка вопроса о возможности или невозможности определения этнической принадлежности по языку нелепа по своей сути. Если нам становится известным язык какой-либо общности, проблема её этнической идентификации снимается сама собой. Чтобы показать это, приведу лишь два примера.

1. В XVIII–XIX вв. в бассейнах рр. Енисей (в Минусинской котловине) и Орхон (Монголия)

были обнаружены многочисленные древние надписи на неизвестном языке, выполненные неизвестной графикой. Ввиду некоторого внешнего сходства знаков данного письма с древнегерманской руникой эти надписи получили название орхоно-енисейской рунической письменности. Некоторые особо романтически настроенные европейские учёные даже поспешили объявить эти надписи памятниками письменности древних германцев.

Однако в 1890-х гг. датчанин В. Томсен и российский учёный В.В. Радлов сумели дешифровать орхоно-енисейскую письменность и открыли, что данные надписи составлены на тюркском языке, и, следовательно, тюркская этническая принадлежность народов, создавших в VIII–X вв. эти памятники, была неопровержимо доказана.

2. Существовавшее во II тыс. до н. э. в Передней Азии могущественное Хеттское царство оставило после себя значительное количество археологических памятников. В конце XIX – начале XX в. многие из них были тщательно раскопаны и исследованы европейскими археологами. Раскопки эти дали богатейший материал по истории и культуре древних хеттов. Однако, несмотря на это, а также на то, что хетты и их государство многократно упоминаются в древних ближневосточных письменных источниках, включая, например, Библию, учёным никак не удавалось установить этническую принадлежность хеттов.

Причиной тому было то простое обстоятельство, что науке до определённого времени не был известен язык хеттов. Многие учёные склонялись к тому, что хетты были семитским народом, родственным древним аккадцам, ассирийцам, вавилонянам, финикийцам и др. Замечу, что археологические данные никак этому предположению не противоречили, а при известном желании в археологии хеттов можно было даже найти подтверждения ему. Хетты жили по соседству с древними семитами Ближнего Востока, в вещевом материале хеттских памятников находилось немало схожего с археологическим материалом памятников Двуречья, Сирии, Ханаана, несомненно оставленных семитскими народами, а, например, письменность свою (клинопись) хетты позаимствовали непосредственно из Аккада.

Гипотеза о семитской этничности хеттов «лопнула» в одночасье после того, как в 1915 г. чешский лингвист Б. Грозный сумел прочесть хеттские письмена. Выяснилось, что хеттский язык является одним из языков особой древней ветви индоевропейской языковой семьи. Таким образом, этническая принадлежность этого древнего народа была установлена только после того, как научному миру открылся хеттский язык.

Показательно в связи со сказанным выше, что археологи, этнографы, представители других наук, занимающиеся проблемами этнической истории, при определении этнической принадлежности тех или иных сообществ постоянно пользуются терминами, взятыми из лингвистики, порою даже не отдавая себе в этом отчёта.

В самом деле, когда те же археологи, описывая носителей определенных археологических культур, применяют к ним термины вроде индоевропейцы, индоиранцы, финно-угры, финно-пермяне и т. п., они, возможно, сами о том не задумываясь, используют терминологию изначально лингвистическую. Сами индоевропейцы, индоиранцы, финно-угры, а также пермяне, славяне, угры, тюрки (здесь список можно продолжать до бесконечности) объединяются в эти этнически родственные группы по одной-единственной причине – они говорят на родственных языках. Иными словами, например, индоевропейские народы считаются и являются таковыми потому и только потому, что говорят на языках индоевропейской языковой семьи; финно-угры считаются и являются финно-уграми потому и только потому, что говорят на родственных друг другу финно-угорских языках; иранцы, тюрки, угры, пермяне и т. д. считаются и являются таковыми потому и только потому, что говорят на иранских, тюркских, угорских и пермских языках соответственно.

У многих читателей может возникнуть законный вопрос: для чего я привожу здесь эти банальные прописные истины? С сожалением вынужден отметить, что среди многих знакомых мне археологов как-то само собой сложилось принципиально иное мнение о природе этничности и правилах этнической идентификации.

Очень популярен в археологии термин «этномаркирующие признаки», или «этномаркеры», который применяется по отношению к археологическим памятникам и культурам. К таким признакам обычно относят керамическую посуду, некоторые виды орудий труда, оружия, утвари, украшений, погребальную обрядность и т. п.

Так, например, у части археологов принято считать, что технологические особенности изготовления глиняной посуды, её форма, орнаментация якобы определённо указывают на этническую принадлежность изготовителей этой посуды. Отсюда и происходят постоянно встречающиеся в археологической литературе термины вроде «угорская посуда», «пермская керамика» и т. п. Замечу, что каких-то общепризнанных и однозначных признаков этнической принадлежности той или иной керамики не существует (и попросту не может существовать!), посему каждый археолог волен трактовать эти признаки по своему произволу. Именно поэтому сплошь и рядом сталкиваешься с ситуацией, когда одна и та же керамика разными археологами аттестуется (в этническом плане) совершенно поразному. Ровно то же самое можно сказать и о любом другом «этномаркирующем признаке».

Конкретный случай такой неопределённости критериев, а точнее, полной неразберихи в этом

вопросе, очень адекватно показан и подвергнут вполне заслуженной критике в упомянутой выше статье И.Ю. Пастушенко, где подобные «этномаркеры» рассмотрены на примере так называемой «угорской эпохи» в средневековой археологии Прикамья [10].

Весьма симптоматична и показательна в этой связи реакция Н.Б. Крыласовой на критику И.Ю. Пастушенко. Описывая и сравнивая орнаментацию керамической посуды нескольких средневековых культур Предуралья, Урала и Зауралья, она приходит к выводу о полной идентичности орнамента части керамики культур Прикамья орнаментации посуды археологических культур Зауралья и Западной Сибири, которые принято связывать с уграми. По мнению Н.Б. Крыласовой, это свидетельствует о наличии «определённой доли угров» в составе населения средневекового Прикамья [8. С. 171].

Н.Б. Крыласова искренне недоумевает, почему, по мнению И.Ю. Пастушенко, «…абсолютно

одинаковая орнаментация в одних культурах однозначно признается угорским этническим признаком, а в других она “пермянская”. Как такое может быть?» [8. С. 171].

Не будучи археологом, я не рискну обсуждать собственно археологические аспекты дискуссии

Н.Б. Крыласовой и И.Ю. Пастушенко. Мне лишь хочется задать уважаемой Наталье Борисовне два встречных вопроса:

1) что в принципе могло мешать средневековым жителям Прикамья и Зауралья наносить на посуду очень похожие орнаменты, при этом разговаривать на разных языках и, следовательно, быть разными этносами?

2) как Вам и некоторым Вашим коллегам удалось определить угроязычность населения, создавшего вышеупомянутую посуду?

Каким волшебным способом некоторым археологам вообще удаётся, внимательно вглядевшись в глиняные черепки, безошибочно определить языковую (и, следовательно, этническую) принадлежность изготовителей данной керамики?!

Последний вопрос, разумеется, риторический. Совершенно очевидно, что такие способы существуют лишь в воображении самих этих археологов. Мне вообще непонятна та обескураживающая убеждённость данной части археологов в том, что такая вполне утилитарная (а посему легко заимствуемая) вещь, как глиняная посуда, может служить надёжным «этномаркером».

Ещё одна фундаментальная ошибка Н.Б. Крыласовой и многих её коллег состоит в том, что эти учёные по какой-то неведомой мне причине в принципе не допускают возможности такого обыкновенного культурного заимствования, как технология изготовления или орнаментации керамической посуды одной этнической группой у другой, которое не сопровождалось бы смешением и ассимиляцией этих этносов. Н.Б. Крыласова и некоторые её коллеги, видимо, также не считают возможным, что такая простая и незамысловатая орнаментация, какую мы видим на керамике вышеупомянутых культур, могла возникнуть независимо по разные стороны Уральского хребта. В любых изменениях, инновациях или даже просто неоднородности этой части археологического материала они непременно видят следы вторжения и присутствия иных этнических компонентов.

Очевидно, сознавая слабость и недостаточность «посудного аргумента» в определении этнической принадлежности археологических памятников и культур, Н.Б. Крыласова, вслед за некоторыми её коллегами, начинает рассуждать о том, что на этническую сущность носителей тех или иных памятников и культур может указывать совокупность или комплекс из нескольких «этномаркеров» [8. С. 169-170, 171, 173].

На первый взгляд, в этих рассуждениях есть здравый смысл. В самом деле, традиционная культура любого этноса состоит из своего особого, уникального набора различных культурных элементов. Однако Н.Б. Крыласова и её единомышленники упускают из виду один весьма важный момент. Археологический материал, за очень редкими исключениями, ничего не сообщает нам о языке населения, оставившего данные памятники, ибо «…извлечённые из земли находки немы, их нельзя заставить говорить…» [12. С. 141].

Дело в том, что язык – это не просто один из элементов этнической культуры, это важнейший её элемент и инструмент. Пронизывая насквозь всю традиционную культуру народа, именно язык скрепляет и цементирует воедино различные компоненты этой культуры, придаёт ей определённую этническую характеристику. В отрыве от языка любые другие культурные элементы, по отдельности ли, в совокупности с прочими ли, не могут определённо и недвусмысленно указывать на этническую принадлежность. В лучшем случае они способны лишь дать некий намёк, подарить исследователю возможность предполагать ту или иную этническую принадлежность данной группы людей. Кстати, Н.Б. Крыласова совершенно справедливо употребляет именно этот глагол («предполагать»), когда высказывает свои суждения о применении совокупности археологических «этномаркеров» в определении этничности [8. С. 170].

Но сказав «А», нужно говорить и «Б». А именно то, что все подобные этноисторические гипотезы и предположения археологов или представителей других наук так и останутся гипотезами и предположениями, не получившими достаточного подтверждения, до тех пор, пока не будут обоснованы данными и методами исторического языкознания, ономастики и некоторых других лингвистических дисциплин.

Хорошим примером, подтверждающим этот тезис, может служить ситуация с этнической идентификацией носителей ломоватовской археологической культуры Прикамья. Так, Р.Д. Голдина считает эту раннесредневековую культуру пермской, Н.Б. Крыласова – угорской, а А.Х. Халиков вообще высказывался о её древнетюркской принадлежности [4; 8. С. 173; 13. С. 48]. Причём каждый из названных учёных выдвинул свою аргументацию, основанную практически на одних только археологических данных (Р.Д. Голдина и Н.Б. Крыласова), либо попытался привести в свою пользу некоторые лингвистические доводы (А.Х. Халиков), но сделал это крайне неудачно, о чём мне уже приходилось писать [1. С. 29-33].

В конечном итоге даже многие годы спустя доказать свою правоту не удалось ни одной из сторон. И произошло это по той единственной причине, что никаких чётких, объективных и однозначных критериев определения этнической принадлежности носителей ломоватовской археологической культуры (равно как и любой другой) археология предложить попросту не может.

К сожалению, мы не знаем (и, вероятно, никогда не узнаем) в точности, на каком языке (или языках) говорили ломоватовцы, отсюда и весь этот наблюдающийся среди археологов разнобой в определении их этничности. Однако некоторые данные исторического языкознания и топонимики позволяют с большой долей уверенности предполагать пермоязычность носителей Ломоватовской культуры [1. С. 48-76].

В то же время угорская языковая (resp. этническая) принадлежность ломоватовцев и носителей других средневековых и древних культур Прикамья, которые Н.Б. Крыласова, А.М. Белавин, Е.П. Казаков и др. считают угорскими, не подтверждается никакими языковыми данными, и посему эти предположения остаются бездоказательными [9]. Собственно, об этом чётко и ясно высказался И.Ю. Пастушенко в вышеупомянутой статье [10]. Никакие провозглашаемые сторонниками «угорской эпохи в Прикамье» археологические «этномаркеры» не способны доказать угорскую принадлежность носителей этих культур, ибо они ничего не говорят нам об их угроязычности.

Исследователи «угорской эпохи в Прикамье», а также другие археологи, занимающиеся масштабными этноисторическими реконструкциями, базирующимися исключительно на археологическом материале, по сути дела, подменяют понятия в определении этничности. С их точки зрения те же угры

– это не столько носители угорских языков, сколько, прежде всего, люди, для традиционной культуры которых характерны: определенная форма, орнаментация и технология изготовления керамической посуды; определённая погребальная обрядность; определённые виды и формы украшения и т. п.

Увы, но этот, безусловно, ошибочный подход зародился не вчера и сумел пустить глубокие корни в умах нескольких поколений археологов. Например, ещё 40 лет назад один из самых известных и маститых археологов Урало-Поволжья В.Ф. Генинг так попытался определить этничность носителей так называемой турбаслинской археологической культуры: «Можно указать, что форма турбаслинских сосудов с полуяйцевидным туловом очень близка зауральским и западносибирским сосудам раннего железного века, которые, вероятно, принадлежали предкам обско-угорских племён. Но отсутствие орнаментации у турбаслинских сосудов и различия в конструкциях могильных ям заставляют относиться к этому сходству с большой осторожностью. Может быть, это были какие-то тюркизированные угры, но откуда они пришли – неясно» [3. С. 278]. Как видим, возможная

«тюркизированность» этих «угров» обосновывается такими «этномаркирующими признаками», как отсутствие орнаментации глиняных сосудов и особенности конструкции могильных ям!

Нужно особо отметить, что подобная небрежность и некорректность в этнической терминологии вообще характерна для работ многих археологов. В археологической литературе постоянно встречаются жутковато выглядящие названия каких-то диковинных этнических образований, якобы проживавших, согласно воззрениям этих учёных, в прошлом в Волго-Уральском регионе. Помимо

«каких-то тюркизированных угров», можно, например, натолкнуться на «угро-самодийцев», «тюркоугров», «пермских финнов», «пермо-финнов», «финно-пермяков», «восточных финнов», «окских финнов» и т. п. монстров [5. С. 34, 36, 85-87, 89, 93 и др.; 6. С. 248; 7. С. 38-40; 8. С. 171; 11. С. 31]. Критику подобной терминологии см. в [1. С. 12-13].

Вся беда этих археологов состоит в том, что они грубо нарушают основное правило этнической идентификации – опираться прежде всего на языковые данные. Для этих исследователей главной этнической характеристикой является не язык того или иного населения, а некоторые вышеупомянутые особенности его материальной культуры. И если какой-то компонент их культуры трактуется в археологии как «угорский», другой компонент – как «самодийский», а третий – как «тюркский», то на свет вполне может родиться что-нибудь вроде «тюркизированных угро-самодийцев». Что это за чудоюдо, никто не знает, но ведь выглядит-то как солидно! Ошибочность и принципиальную ущербность такого подхода я и постарался показать выше.

Кроме того, нельзя не подчеркнуть особо, что укоренившаяся в археологии манера именовать различные современные и древние финно-угорские народы Волго-Уралья «восточными финнами»,

«пермскими финнами», «окскими финнами» и т. п. (см. выше) крайне некорректна и даже вредна. Она вносит в науку совершенно ненужную путаницу и вступает в противоречие с нормальной, правильной этнической терминологией, которая берёт свое начало в языкознании (см. начало данной

статьи). Называть финно-угорские народы Волго-Уральского региона «восточными финнами», коми

и удмуртов – «пермскими финнами», мордву – «окскими финнами» и т. д. так же дико и безграмотно, как именовать, например, русских «восточными немцами», украинцев – «днепровскими таджиками», а латышей – «прибалтийскими молдаванами».

В исследовании этнической истории, особенно её древнейших, дописьменных этапов, источниковая база формируется целым комплексом смежных научных дисциплин: историческим языкознанием, археологией, этнографией, физической антропологией, фольклористикой и др.

Главной задачей историка – исследователя предыстории является сведение данных и выводов всех вышеупомянутых дисциплин воедино на принципиально новом уровне, в рамках исторической модели, способной в какой-то мере отразить исторические процессы, происходившие в древности с народами и племенами, обитавшими в данном регионе. Построенная в результате историческая модель должна быть внутренне непротиворечивой и удовлетворяющей максимальному количеству фактов и выводов, полученных методами вышеупомянутых дисциплин.

Опора лишь на одну из названных наук, в том числе и на археологию, не даёт возможности

проводить настоящее глубокое исследование этнической истории и не может принести весомых и достойных доверия результатов.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Белых С.К. Проблема распада прапермской этноязыковой общности. Ижевск, 2009.

2. Белых С.К. Язык и этническая идентичность // Современные социально-политические технологии: смыслы и ценности: материалы XIV Всерос. науч.-практ. конф. Ижевск, 2009. Ч. 1.

3. Генинг В.Ф. Южное Приуралье в III–VII вв. н. э. (проблема этноса и его происхождения) // Проблемы археологии и древней истории угров. М., 1972.

4. Голдина Р.Д. Проблемы этнической истории пермских народов в эпоху железа (по археологическим материалам) // Проблемы этногенеза удмуртов. Устинов, 1987.

5. Иванов А.Г. Этнокультурные и экономические связи населения бассейна р. Чепцы в эпоху средневековья

(конец V – первая половина XIII в.). Ижевск, 1998.

6. Казаков Е.П. Культура ранней Волжской Болгарии. М., 1992.

7. Казаков Е.П. Волжская Болгария и финно-угорский мир // Finno-Ugrica. 1997. № 1.

8. Крыласова Н.Б. Об «угорской эпохе в Прикамье» говорить нужно // Вестн. Удм. ун-та. Сер. История и филология. 2012. Вып. 1.

9. Напольских В.В. Пермско-угорские взаимоотношения по данным языка и проблема угорского участия в этнической истории Предуралья // Вопр. археологии Урала. 2008. Вып. 25.

10. Пастушенко И.Ю. Возможно ли говорить об «угорской эпохе в Прикамье» // Вестн. Удм. ун-та. Сер. История и филология. 2011. Вып. 1.

11. Семёнов В. А. Этнокультурные компоненты поломской культуры // Новые исследования по этногенезу удмуртов. Ижевск, 1989.

12. Хайду П. Уральские языки и народы. М., 1985.

13. Халиков А. Х. Некоторые новые аспекты в этногенезе удмуртского народа // Новые исследования по этногенезу удмуртов. Ижевск, 1989.

Поступила в редакцию 04.12.12

S.K. Belykh

Ethnicity and «ethnic markers» in archeology (polemic notes)

Many archeologists studying the ancient and medieval history of the Volga-Ural region consider archeological material to contain some so-called “ethnic markers” which can exactly indicate the ethnicity of any archeological sites and cultures. This point of view is critically examined in the article.

Keywords: Volga-Ural region, ethnicity, ethnic identification, relationship of languages, material culture.

Белых Сергей Константинович, кандидат исторических наук, доцент

ФГБОУ ВПО «Удмуртский государственный университет»

426034, Россия, г. Ижевск, ул. Университетская, 1 (корп. 4) E-mail:

Belykh S.K.,

candidate of history, associate professor

Udmurt State University

426034, Russia, Izhevsk, Universitetskaya st., 1/4

Рецензии

Рец. на: Кузьмина О.В. Республика Святой Софии. М.: Вече, 2008. 448 с.

В Новгородском государственном университете им. Ярослава Мудрого весной 2007 г. состоялась защита диссертации на соискание учёной степени кандидата исторических наук по теме «Церковь и политическая борьба в Новгороде в XIV – XV вв.». На следующий год автор диссертации – Ольга Владимировна Кузьмина, выпустила книгу «Республика Святой Софии». И сама диссертация, и публикация по её мотивам для новгородской историографии были весьма ожидаемым явлением, поскольку последним серьёзным изданием по истории новгородской церкви можно было считать монографию А.С. Хорошева «Церковь в социально-политической системе Новгородской феодальной республики», вышедшую ещё в 1980 г.

Для своей книги О.В. Кузьмина подобрала весьма удачное название, оно очень точно отражает то, о чём в книге идёт речь. Правда, то, как автор оправдывает свой выбор, вызывает некоторое недоумение, поскольку научное сочинение открывается неожиданным откровением: «Господин государь Великий Новгород – всем известно это гордое имя вечевого государства. Но было у него ещё одно имя – Республика Святой Софии» (с. 3). Думается, это неудачная формулировка, поэтому автор и не указывает никакого исторического источника, где бы можно было увидеть это «ещё одно имя» Господина Великого Новгорода, хотя само словосочетание «Республика Святой Софии» в историографии уже встречалось – так называлась статья Г.П. Федотова, опубликованная в Нью-Йорке в 1950 г.

По своей структуре работа О.В. Кузьминой вполне традиционна для научных трудов – введение, основной текст, разбитый на четыре главы и заключение. Во введении автор ставит перед собой исследовательские задачи, сформулированные достаточно свободно в виде перечня вопросов, на которые предполагается дать ответы. Отметив, что «назрела необходимость изучения проблемы новгородской церкви в новых ракурсах, с применением новых методов и методик исследования», О.В. Кузьмина поясняет: «краеугольным камнем, лежащим в основе исследования, является реконструкция религиозного мировоззрения новгородцев исследуемого периода» (с. 4-5) и переходит к краткому обору историографии и источников. Впрочем, фраза о «новых методах и методиках исследования» является, по-видимому, чисто ритуальной, проникшей в монографию из кандидатского автореферата, поскольку никакого практического пояснения или иллюстрации этих новых методов в самом печатном произведении нет.

Вообще, главные замечания, которые возникают к монографии О.В. Кузьминой, связаны не

столько со смысловым содержанием работы, сколько с некоторой небрежностью или непродуманностью формулировок и устройством научно-справочного аппарата. Это видно уже по первой главе – она озаглавлена как «Православная церковь в Новгороде (общий обзор)». Из названий подглавок следует, что здесь будет рассказано о религиозном мировоззрении средневековых новгородцев, о церковной организации Новгородской республики и о месте архиепископской кафедры во властных структурах Новгорода. Вторая глава озаглавлена как «Софийский дом в XIV веке». Естественно предположить, что в первой главе речь пойдёт о становлении христианства в новгородчине, о появлении здесь епископской кафедры, её устройстве и т.д. во временной период с конца X в. до XIV столетия, но эти ожидания напрасны – автор практически не выходит за пределы XIV – XV вв., игнорируя более ранний период истории новгородского христианства. Вообще, вся книга обращена именно к XIV – XV вв., хотя это нигде не оговаривается, но предложенное название ориентирует на широкие хронологические рамки.

Обращение к религиозному сознанию средневековых новгородцев заставляет задуматься о степени христианизации русского общества той поры. О.В. Кузьминой подобраны многообразные свидетельства сохранения у них языческого мировоззрения. Цитаты из разных исторических источников, ссылки на археологический и этнографический материал приводят к обоснованному выводу, что

«мировоззрение средневековых новгородцев было глубоко религиозным, сложным, вмещающим в себя как древние языческие представления о мире, так и оригинально осмысленное православие» (с. 66). Правда, есть некоторое ощущение, что при создании этой сложной картины мировоззрения новгородцев автор делает некоторый уклон в пользу язычества. Безусловно, можно согласиться с тем, что «сложные богословские концепции были чужды простым новгородцам», но вот предложение, идущее вслед за этим: «в их сознании возобладало женственное понимание Софии – берегини Новгорода» (с. 55) уже содержит некоторую словесную игру, которая подталкивает читателя к желаемому для автора восприятию Софии как «ипостаси языческой богини-берегини города» (с. 4) без достаточных на то доказательств.

Описывая, какой была к началу XIV в. новгородская церковь, О.В. Кузьмина очень удачно дополняет то, что уже известно о положении церковной организации Новгорода из предшествующей историографии, добавляя некоторые интересные штрихи к этой картине. Например, утверждение, что

«до конца XV в. новгородские и псковские попы входили в состав ополчения наравне с другими полноправными гражданами» (с. 70) или интересное предположение, что «став попом, горожанин продолжал заниматься прежними делами… попы не оставляли свой прежний промысел» (с. 74).

Автор старается соблюдать доказательность своих положений, выстраивая текст по принципу

«тезис – аргумент», где в качестве последнего выступают цитаты из исторических источников. И это очень хорошо работает, но в этой схеме иногда не хватает критики источника и, как следствие, критического отношения к источнику (например, к той же «Голубиной книге», сведениям из которой, как можно понять, автор безусловно доверяет). Такая лёгкость в обращении с источниками не даёт, случается, ответа на вопрос – почему О.В. Кузьмина трактует используемые сведения именно так, а не иначе. Например, в подтверждение своей гипотезы, что попы не оставляли свой прежний промысел, историк отмечает: «с обработкой шерсти связан и поп из грамоты № 264. Здесь в списке свадебных даров упоминается подарок попа – «три полосца козия пуха», то есть определённого размера войлочные ковры из сваленного козьего пуха» (с. 74), как будто этот поп мог подарить кому-то только то, что сам лично должен был произвести. А ведь в источнике нигде не сказано, что он сам свалял эти ковры.

Переходя к описанию места архиепископской кафедры во властных структурах Новгорода, О.В. Кузьмина констатирует: «Роль архиепископа в политической и общественной жизни Новгородской республики была велика, это признано всеми исследователями» и задаётся вопросом: «Однако как далеко простирались его полномочия? Был ли он правителем теократического государства (по примеру папы римского в Ватикане) или президентом республики по аналогии с современным государственным устройством России?» (с. 109).

Сразу отмечу – уже сама постановка вопросов кажется очень сомнительной – что за папа римский в Ватикане? Какого периода? Насколько корректно сравнивать средневековую власть с современной? Но дело не только в этом. Как бы ни были сформулированы вопросы – они поставлены, и читатель вправе ждать на них ответы. Однако ответ явно «асимметричен»: «Для новгородцев архиепископ являлся избранником высших сил, предстоятелем перед Богом за всех новгородцев, и поэтому обладал непререкаемым авторитетом», и далее, «фактически владыка был совестью республики» (с. 126). Вопрос был о характере власти и полномочиях архиепископа, ответ – эмоционален, может быть, даже красив, но дан не по существу. Попутно добавлю, что новгородцы в отношении к своему владыке выглядят вполне себе уверенными христианами, мало похожими на тех, чьё мировоззрение О.В. Кузьмина описала в самом начале этой же главы.

Вторая, третья и четвёртая главы монографии обращаются, соответственно, к истории новгородской церкви XIV в., первой половины и второй половины XV в. О.В. Кузьмина рассматривает роль новгородских владык в политической системе Великого Новгорода, её выводы особенно интересны потому, что не так давно вышла работа А.В. Петрова «От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы» (СПб., 2003), где этому сюжету уделено много внимания, и в ряде случаев О.В. Кузьмина вполне аргументировано полемизирует c петербургским профессором, например, обращаясь к новгородской усобице 1335 г. (с. 143).

Весьма интересен и краткий экскурс в историю борьбы со стригольниками. О.В. Кузьмина выступает в нём сторонницей оценки стригольников как «приверженцев древнего благочестия и церковных канонов» (с. 173), которая недавно была обоснована М.В. Печниковым (Печников М.В. Новгородско-псковское движение стригольников XIV–XV веков: автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 2001). Сама О.В. Кузьмина называет стригольников «антиобщественным элементом», обращая внимание на то, что их сбросили с моста в Волхов, и утверждая, что «по традиции, такому наказанию подвергались люди, совершившие преступления против общества» (с. 172).

Анализируя положение новгородской церкви в годы церковной смуты во второй половине XIV в., О.В. Кузьмина приходит к выводу о ставропигальных устремлениях новгородской епархии, которая желала независимости от митрополита всея Руси, но признавала главенствующее положение патриарха и не стремилась выйти из административной системы православной церкви, по её мнению,

 «новгородские архиепископы, стремясь к независимости от митрополита, неизменно поддерживали политический курс республики на ограничение великих князей Владимирских над Новгородом и добились в этом больших успехов – XIV в. можно по праву назвать торжеством Республики Святой Софии» (с. 221).

Третья глава обращается к «неустроению» в новгородской епархии, связанному со стремлением псковичей к независимости от новгородского владыки. Здесь последовательно рассматривается положение новгородской церкви при архиепископах Симеоне, Феодосии Клопском (единственный случай силового смещения новгородцами своего владыки в XIV – XVвв.), Евфимии Брадатом и Евфимии II, яром противнике унии с католиками. Правда, вывод, к которому приходит О.В. Кузьмина, что «Евфимий II, в силу своего монастырского воспитания» практически отказался от права вмешиваться в политическую жизнь республики в качестве арбитра и поэтому «неограниченная власть богатейших бояр – олигархия, погубившая в конце XV в. Республику Святой Софии, сложилась именно во времена правления Евфимия II», требует большей обоснованности этой логической связи.

В последней, четвёртой главе говорится о закате Новгородской республики. Здесь опять хочется вернуться к вопросу аккуратности формулировок. Всё-таки в научном труде уже само сравнение похода Ивана III на Новгород, несомненно имевшего и религиозную подоплёку, с крестовыми походами не очень уместно, а уж заявление о том, что «это был крестовый поход, всем участникам которого заранее было обеспечено царствие небесное и прощение всех грехов, связанных с войной» (с. 344), просто требует прямой ссылки на источник таких сведений.

Здесь же О.В. Кузьмина рассуждает о прогрессивности присоединения Новгорода к Москве. Не

вдаваясь в философские рассуждения о прогрессивном характере каких бы то ни было исторических явлений о том, что считать за критерии прогрессивности исторического процесса (в работе, кстати, ничего этого не объясняется), никак невозможно согласиться с логикой авторских построений. Цитата из Герберштейна о новгородцах: «Народ там был очень обходительный и честный, но ныне является весьма испорченным; вне сомнения, это произошло от московской заразы, которую туда ввезли с собою заезжие московиты», вовсе не ведёт к следующему за ней выводу: «таким образом, “присоединение” Новгорода к Москве было не прогрессивным явлением в рамках объединения русских земель в одно государство, а действительно трагической гибелью самобытной республики» (с. 377). Как говорится, не стоит сравнивать круглое с зелёным.

Завершая обзор монографии О.В. Кузьминой, хотелось бы остановиться ещё на одной «технической», но очень важной детали – примечания (сноски на источники и литературу) даны в конце текста. Они не разбиты по главам и идут в сплошной нумерации (их 1214), это очень неудобно для работы с книгой, хотя помогает скрыть некоторые авторские огрехи. Например, важна для понимания степени укоренённости в России язычества цитата от кардинала д’Эли, якобы писавшего в начале XV в. в Рим, что «русские в такой степени сблизили своё христианство с язычеством, что трудно было сказать, что преобладало в образовавшейся смеси: христианство ли, принявшее в себя языческие начала, или язычество, поглотившее христианское вероучение». Попытка выяснения её происхождения приводит чуть ли не к детективному расследованию. Несмотря на прямую речь кардинала, О.В. Кузьмина ссылается не на первоисточник, а на книгу Л. Прозорова, но у того тоже нет указания на первоисточник. Цитата эта в исторической литературе время от времени встречается, в своих работах по истории философии средневековой Руси в 1980-е гг. её приводил А.Ф. Замалеев. Он, в свою очередь, ссылался на работу М. Смирнова «Ягелло-Яков-Владислав и первое соединение Литвы с Польшею», изданную в Одессе в

1868 г., а там уже есть, наконец, признание, что цитату эту из неизданного сочинения кардинала d’Allini

использует в своей «Истории литовского народа» Теодор Набут.

Можно сказать, что это мелочь, но она говорит об уровне и тщательности научного труда. Поэтому ожидания исторического сообщества пока остаются не реализованными. Последняя качественная научная работа по истории новгородской церкви вышла в 1980 г. (Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе Новгородской феодальной республики. М., 1980.).

История и филология Серия 5 выпуск 1

История и филология Серия 5 выпуск 1

Обсуждение История и филология Серия 5 выпуск 1

Комментарии, рецензии и отзывы

Этнос и археологические «этномаркеры» (полемические заметки): История и филология Серия 5 выпуск 1, Автор неизвестен, 2012 читать онлайн, скачать pdf, djvu, fb2 скачать на телефон Это периодическое издание журнала, всего выдается 4 номера в год.