Гадание в социальной практике древней руси

Гадание в социальной практике древней руси

 Представлен анализ значения гадательной практики в древнерусском обществе. Ключевые слова: гадание, идеология, Древняя Русь, социальная практика.

Летописи Древней Руси содержат множество свидетельств о гадании как части общественной жизни. Уже сам факт упоминаний позволяет предполагать функциональность этого элемента в публичной деятельности. Однако остается непонятной его функция в социальной системе: в каких ситуациях гадание было уместным, на какие социальные процессы влияло, когда утратило свое значение и насколько оно вообще совпадает по смыслу с современным пониманием этого слова.

Научных работ, посвященных гаданию, довольно много – исследования М.Н. Сперанского [25], М.М. Забылина [19], А.Н. Веселовского [17], И.П. Сахарова [24], В.Ф. Райана [22], В.В. Пузанова [21] и др. Но эти исследования в основном охватывают относительно поздний, более информативный период гадательной практики. Исключением из данного ряда является труд последнего автора [21. С. 410-449], которому удалось, на основе скрупулезного сравнительного анализа «мозаики» сохранившихся сведений, детально реконструировать не только процесс, но также иносказательно-подразумевающуюся часть повествования и логику действий гадающего. Общей чертой указанных работ является то, что гадание представлено как интимный процесс выяснения человеком своей судьбы или Божьей Воли в отношении себя.

Однако понятие «гадание» не исчерпывалось этой «интимной» стороной дела, но имело и более широкий, «общественный» характер. Об этом свидетельствуют не только показания источников, но и

смысловое наполнение летописного понятия гадание. Согласно словарю Фасмера ближайшая его этимология – «гадаґю, укр. гадаґти, блр. гадаґць, др.-русск. гадати, болг. гаґдкам “предполагаю”, словен. gaґdati, gadam “допытываться”, чеш. haґdati, слвц. haґdat', польск. gadacґ “говорить, беседовать”». Близкая аналогия – др.-исл. gaґta «предположение, подозрение, загадка» [16. С. 381].

Иными словами, гадание изначально было многозначным понятием. Упоминание о нем в летописях встречается в явной форме, когда говорится о гадании как социальном процессе, и в косвенной,

когда описывается процедура и атрибуты этого ритуала. Его можно описать как преимущественно публичный коллективный процесс, происходивший открыто и затрагивавший интересы нескольких ключевых для решения проблем деятелей или групп населения. Список участников может быть охарактеризован по кругу лиц, которые присутствовали при решении проблемы, как узкий («сгадавъ1 с моужи своими [12. С. 471]»; «Изяславъ сгадавъ сь зятемъ своимъ королемъ и съ сестрою своею королевою и пояша оу бана дчерь за Володимера [8. С. 281]») и широкий («погадалъ есмь съ владыкою и съ своею княгинею, и съ своими боляры, и съ десятию сочьскыми и съ старостами [8. С. 486]»;

«мъного же гадавъ посадникъ и тысячкой и всь Новъград, игумены и попове [8. С. 381]».

Адам Бременский упоминал о «гадании» в общекультурном контексте сведений о жителях Скандинавии и прибалтийском регионе в целом, не исключая и славян: «Среди варваров все спорные вопросы, относящиеся к частным делам, принято решать жребием, а в делах общественных они обыкновенно требуют ответа богов» [1. С. 22]. В данном случае не совсем ясен ритуал гадания, его

можно лишь предполагать по аналогии с описанием Тацита в отношении обычая рунического гадания германцев: «Срубленную с плодового дерева ветку они нарезают плашками и, нанеся на них особые знаки, высыпают затем, как придется, на белоснежную ткань. После этого, если гадание производится в общественных целях, жрец племени, если частным образом, – глава семьи, вознеся молитвы богам и устремив взор в небо, трижды вынимает по одной плашке и толкует предрекаемое в соответствии с выскобленными на них заранее знаками» [14. С. 16].

Функциональный характер гадания можно проследить по «Славянской хронике» Гельмольда:

«Раны же, у других называемые рунами, – это кровожадное племя, обитающее в сердце моря, преданное сверх всякой меры идолопоклонству. Они занимают первое место среди всех славянских народов, имеют короля и знаменитейший храм. Именно поэтому, благодаря особому почитанию этого

1 Здесь и далее в тексте источников выделено мною.

храма, они пользуются наибольшим уважением и, на многих налагая дань, сами никакой дани не платят, будучи неприступны из-за трудностей своего месторасположения. Народы, которые они подчинили себе оружием, принуждаются ими к уплате дани их храму. Жреца они почитают больше, чем короля. Войско свое они направляют, куда гадание покажет, а одерживая победу, золото и серебро относят в казну бога своего, остальное же делят между собой» [4. С. 194-195].

Подобная практика характерна не только для славян, но и для язычников всего прибалтийского региона. Интересные сведения о гадании у данов содержатся в «Житии святого Ансгария»: «Король стал предлагать данам бросанием жребия разузнать, будет ли это место по воле богов ими разграблено. Он говорил: “У них много сильных и могущественных богов, там уже даже построена церковь, и многие там почитают Христа, сильнейшего из богов, и, возможно, Он каким-либо образом желает

помочь верующим в него. Поэтому необходимо выяснить, будет ли нам на это божественное позволение”. Даны, ибо таков у них обычай, никак не могли от этого отказаться. Итак, вопросили посредством жребиев и обнаружили, что с их удачей они не смогут ничего добиться и Бог не разрешает им предать это место разграблению. Затем они вопросили, в какие края им должно отправиться, дабы приобрести себе богатство и не возвратиться домой пустыми и обманутыми тщетной надеждой. И выпал жребий, что им следует идти к какому-то городу, находящемуся далеко оттуда, в пределах славов. Они, то есть даны, веря, что это приказано им как бы по определению богов, ушли из упомянутого места и прямым путем поспешили к указанному городу. Напав на ничего не подозревавших и безмятежных жителей, они с помощью оружия внезапно захватили этот город и, взяв в нем добычу и много богатств, возвратились к себе» [6. С. 19].

Внезапность нападения была достигнута благодаря отсутствию иной мотивации, кроме «воли богов». В данном контексте традиционное христианское объяснение поражения «божьей казнью за

грехи наши» приобретает совершенно не фигуральный смысл. Язычники воевали не только из-за корысти, обид или других логически обоснованных претензий, а «по воле божьей». Бог выбирал в гадании жертву «виновного», а они лишь наказывали «квалифицированных преступников», своего рода

«еретиков» языческого времени. Их ярость, разбой и зверства были оправданы свыше – жалость к провинившимся перед Богом исключена, они должны «заплатить» (виру) за преступление.

О подобном восприятии вины у южных славян писал Прокопий Кесарийский: «Они считают,

что один только бог, творец молний, является владыкой над всеми, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды. Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу, и когда им вот-вот грозит смерть, охваченным ли болезнью или на войне попавшим в опасное положение, то они дают обещание, если спасутся, тотчас же принести богу жертву за свою душу, и, избегнув смерти, они приносят в жертву то, что обещали, и думают, что спасение ими куплено ценою этой жертвы. Они почитают и реки, и нимф, и всякие другие божества, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят и гадания» [9. С. 297-298].

Аналогичные сведения, включающие описание славянского ритуала гадания, представлены в хронике Титмара Мерзебургского, который указывал на важную роль этих сакральных действий в общественной жизни славян. По его словам, славяне «бросив жребий узнают истину в делах, вызывающих сомнение». При этом он уточнил, что гадание было неоднократным: «И если в обоих случаях выпадает одинаковый знак, задуманное приводится в исполнение; если же нет, опечаленный народ

отказывается». «Посредством жребия и коня они старательно выясняют, какую угодную богам жертву следует принести жрецам». Очевиден прилюдный, гласный характер ритуала славян. Титмар Мерзебургский уточнил причины появления этой процедуры: «обсудив в народном собрании то или иное решение, они все должны дать согласие на приведение его в исполнение» [15. С. 103].

Метание жребия в указанном случае показано как славянский языческий обычай, часть ритуала узнавания воли богов для достижения единогласия, обязательная процедура утверждения совместно

найденного решения.

На этом фоне несколько иначе выглядят сведения о крещении Руси при Владимире I. Гадание по приметам лежит в основе легитимации принятого им решения. Князь дал обещание креститься при осаде Корсуни, если удастся «перенять» воду у осажденных: «Если сбудется это, – сам крещусь» [11. С. 109], а затем «уверовал», внезапно исцелившись от недуга, который стал восприниматься как очередное знамение, подтверждающее Божью Волю: «Если вправду исполнится это, то поистине велик

Бог христианский» [11. С. 111]. Налицо не просто использование гадательных примет как оправдание непопулярных действий, но публичная попытка убедить всех в необходимости крещения ради здоровья князя. В этой связи крещение киевлян выглядит как гадание-поиск наложившего порчу (которая «напускается сознательно на человека враждебно настроенными колдунами» [18. С. 61]): «Если не придет кто завтра на реку – будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб, – будет мне врагом» [11. С. 117].

Гадание частично сохранило свою актуальность и после крещения, но в условиях трансформации мировоззрения при переходе от язычества к христианству осмысливалось уже как «знамение»

Божьей воли.

Одним из таких «знамений» были ордалии – судебные испытания, решавшие участь обвиняемого. В определенных условиях они могли принимать особые формы. Например, сталкивание с моста в Новгороде: «И съверша их с моста, но Бог избави, прибреде к берегу и боле его не биша». В данном случае это избавило обвиняемых от смерти, а не от ответственности в целом: «и затоциша Якуна в Чудь сь братомь, оковавьше и руцъ къ шьи» [8. С. 26]. Отношение к утопленнику было, по всей видимости, негативным – как к заведомо виновному: «В то же лето утопоста два попа и не да епископ над ними пети» [8. С. 27].

Предсказания, как показывает предание о Вещем Олеге [23. С. 159-136], также могли повлиять на принятие или изменение решения. Способность предсказывать иногда понималась как Божий дар:

«Такъ же бъ другый брат, именемъ Еремия, иже помняше крещенье Землъ Русскыя. Съму бъ дар дарованъ от Бога: проповъдаше предибудущее и аще кого видяше, в помышленъи, обличаше и втайне и

наказаше, блюстися от дьявола. Аще который братъ оумышляше ити из монастыря, и узряше его и пришед к нему, обличаше мысль его и оутъшаше брата. Если к нему что речаше ли добре ли зло, сбудяшется старче слово» [11. С. 189-190].

С точки зрения христианства гадание смысла не имеет, поскольку на все Божья воля и на нее можно повлиять молитвами, покаянием и т. п. Но в отношении оценки политического восприятия церковью гадания трудно не согласиться с И.Я. Фрояновым, который указал на вынужденную необходимость терпимого отношения религиозных деятелей к существующему положению вещей: «Появление на княжеских пирах епископов, игуменов и священников – знак, свидетельствующий о деятельном участии духовенства в общественной и политической жизни Руси XI–XII веков. И здесь у духовной знати не было выбора: она поступала так, как требовали господствующие в Древней Руси нравы и порядки» [26. С. 179]. Поэтому роль предсказаний и примет в качестве основы или предпосылки для принятия решений достаточно велика и прослеживается, в том числе в период после крещения Руси, даже в церковной среде. Это видно по упоминанию «знамений» в летописях в связи с теми или иными событиями: «Том же лътъ бысть знамение въ солнци въ полъдни и бысть яко месяц и сьмерчеся, и по мале времени напльнися и пакы просветися… В то же лето выгнаша новгородцы князя Мстислава Давыдовича, и послаша к Всеволоду Володимерю по Ярослава по Володимериця; и въниде в Новгород, и седе на столъ мъсяца ноября в 20 [8. С. 38-39]».

Нетрудно видеть, что атмосферное явление истолковано как предзнаменование смены власти.

Но явления природы («знамения») интерпретировались церковью постфактум: «В год 6571 (1063). Судислав преставися, Ярославль, и погребоша и в церкви святого Георгия. В се же лето в Новгороде иде Волхов вспять 5 дней. Се же Знаменье недобро быс, на четвертый год пожже Всеслав город» [11. С. 163]. Они воспринимались как предупреждения Верным о необходимости покаяния: «Знамения ведь на небе, или в звездах, или в солнце, или в птицах, или в чем ином не к добру бывают; но знамения эти ко злу бывают: или войну предвещают, или голод, или смерть» [11. С. 164].

Языческая суть гадания была известна священникам и под сомнение не ставилась. Гадание, в современном понимании этого слова, представителями церкви осуждается как проявление язычества или досадное суеверие: «Се бо не поганьски ли живем, аще в усряцу веруют; аще бо кто усрящетъ черноризца, то возвращается ниж единиць, ли свинью: то не поганьскы ли есть то. Се бо по диаволю научению кобь творять. Друзии же зачиханию веруют, иже бываеть на здравие главе» [8. С. 188].

Иногда гадание являлось ритуалом «открывания воли божьей» [21. С. 419] чтением священного писания, содержащего соответствующие событию социальные нормы, которое часто предшествовало гаданию как процедуре коллективного обсуждения проблемы или утверждения решения: «А се изъобрътохомъ въ греческомъ номоканонъ, что сихъ судовъ и тяжь не судити князю, ни его дътемъ, ни его намъстникомъ, ни его боляромъ, ни его тиуномъ, ни десятника не дръжати; и съзвалъ есмь 10 сочкихъ и старосту Болеслава, и бириця Мирошку, и старосту Иваньскаго Васяту, и погадалъ есмь съ владыкою и съ своею княгинею, и съ своими боляры, и съ десятию сочьскыми и съ старостами: даль есмь суд и мърила, иже на торгу, святъи Богородици въ Киев и митрополиту [8. С. 486]». В данном случае гадать было практически не о чем, князь провел формальное совещание и публичное чтение норм номоканона для всех указанных в нем лиц, чтобы утвердить передачу соответствующих прав церкви.

Нетрудно заметить, что употребление слова гадать это всего лишь укоренившаяся фигура речи, формальное обозначение процедуры совещания, часто синоним слова «думать» (размышлять, совещаться), как отмечал И.И. Срезневский [13. С. 506-507].

Вероятно, слово гадание было устаревшим термином уже на момент написания летописи. Иногда употребляется даже словосочетание «думай-гадай», что показывает близость и логическую взаимозаменяемость, хотя и не полную синонимичность данных понятий: «и поча Рюрикъ домати с братьею своею и с моужи своими и посла ко Всеволодоу поведа емоу. ажь Романъ прислалъ ко Олговичемь и поводить и на Къэевъ. и на все Володимере племя, а ты брате в Володимери племени стареи еси насъ. а доумаи гадаи о Роускои земли и о своеи чести и о нашеи. а к Романови посла ко зятю своемоу моужи своя обличи и поверже емоу Крестные грамотъэ» [12. С. 470]. Иными словами, в тех же условиях социальной практики, в которых ранее применяли гадание, теперь «думали». Обсуждение проблем (гадание без жребия) осталось, а ритуал (жребий) был отброшен за неуместностью (он наблюдается лишь в церкви) – совместно выработанное решение утверждал князь.

Возможно именно то, что гадание стало формальностью, показывает его первоначальный смысл и ключевое политическое значение в качестве церемониальной нормы. Если «дума» заходила в тупик, если князем или князьями предлагались взаимоисключающие варианты действий, гадали по жребию, закрепляя решение авторитетом Божьей воли: «распри же бывши межи Володимеромъ и Давыдомъ и Ольгомъ. Володимероу бо хотящю ее поставити средъ цркви и теремъ серебренъ поставити над нима а Давыдъ и Олегъ хотяшета поставити ее в комару идеже отецъ мои назнаменалъ на правои сторонъ идеже бяста оустроенъ комаръ има и реч митрополитъ и епспи верзите жребии да кдъ изволита мчнка ту же ее поставимъ и вгодно се быс и положи Володимеръ свои жребии а Двдъ и Олегъ свои жребии на стои трапезъ и выпася жребии Двдовъ и Олговъ» [26. С. 195].

Необходимость жребия-гадания показывает возможность действия вопреки мнению значительной части заинтересованных лиц. В отношении применения ритуала гадания в Новгороде можно отметить длительное предварительное обсуждение проблемы: «И много гадавше новгородци, и быша безъ владыкы в мъсяць» [8. С. 342]. То есть существовала процедура согласования, количество вариантов постановлений было ограничено, случайность решения допускалась в узких пределах. При жеребьевке обычно не ставился вопрос о том, угодно или неугодно Богу то или иное решение, выбирался лишь вариант выработанного обществом или князьями действия. Легитимация Божьей волей была нужна лишь для предотвращения оспаривания этого решения: «изберите собе мужа, его же вы бог дасть». «Много же гадавше посадникъ и тысячкой и весь Новъград, игумени и попове, и не изволиша [себе от человекъ избрания сътворити, нъ изволиша] собе от бога прияти извещение и уповати на милость его, кого богъ въсхощеть и святая София, того знаменаеть…положиша три жребиа на престол въ святъи Софии, утверьдивше себе слово» [8. С. 365].

Отсюда видно, что жребий является гаданием лишь в современном смысле этого слова. Современниками летописцев понятие гадание (угадывание, размышление) воспринималось иначе, чем термин «жребий» (вопрошание о воле божьей). В Новгороде гадание почти сливается с церемонией жеребьевки, образуя своего рода каламбур, возможно, это две составных части одного процесса, традиция, лучше сохранившаяся именно здесь. Но даже у новгородцев гаданием обычно называли ситуацию, которая предшествует жребию, а не сам ритуал жеребьевки.

Целостная картина гадания была бы неполной без привлечения эпических материалов, донесших

до нас некоторые сведения об этом феномене социальной практики. Былины сохранили противоречивое отношение к данному ритуалу. Понятие гадание в былинах почти не употребляется, лишь иногда о персонаже говорится, что он «догадлив», но это относится к его способности быстро сориентироваться в сложной ситуации, угадать ожидания окружающих, понятливости и предусмотрительности:

«А втапоры Владимир-князь догадлив был, Знает он, кого послать» [10. С. 312].

Всего в русском эпосе выявляется как минимум три типа ритуала гадания: по приметам (знамениям), по жребию, по священной книге.

Первый тип гадания связан с наблюдением за действиями животных: сюжет о приезде Ильи Муромца, который по поведению своего коня, как и славянские язычники у Титмара Мерзебургского, пытается понять, насколько высокое место ему удастся занять в иерархии дружины, сможет он одолеть или нет любого, из окружающих князя Владимира богатырей [2. С. 506; 3. С. 673].

В эпосе имеются аналогии и наблюдения летописцев за грозными явлениями природы, которые показывают особое значение произошедшего события. Показателен здесь расхожий сюжет о рождении богатыря. Например, в былине о Волхе Всеславьевиче говорится:

«Подрожала сыра земля,

Стряслося славно царство Индейское

А и синее море сколыбалося

Для ради рождения богатырского» [10. С. 8].

Иногда гадание по приметам и знамениям воспринималось как ворожба – колдовской обряд, аналог скандинавского ритуала «нид», («хулительная песнь») [7. С. 284-300] – если плохих для врага примет не было, их можно было создать, «накликать беду», «сглазить»:

«Да Илья-то Муромец скидал с себя шубу соболиную, Обливал эту шубу зеленым вином,

Сам волочил по лужечку зеленому, Он ко шубе приговаривал:

“Уливайся моя шуба зеленым вином.

Судит ли мне Бог волочить собаку царя Калина

Да по этому лужочку зеленому,

А ему от моих белых рук плакати”» [10. С. 145].

Аналогичный смысл имеет и насмешка Алеши Поповича над Тугарином Змиевичем на пиру у князя Владимира – упоминание плохой приметы становится фатальным для противника:

«У нас, у дядюшки, была собака старая, Да охоча собака да по пирам ходить,

Да и костью, собака да задавилася,

Да тебе-то Тугарин, будет такаже смерть» [10. С. 250].

Наиболее древние элементы гадания как ритуала выяснения божьей воли, а не суеверного почитания знамений примет, возможно, содержатся в сюжете о Садко:

«Делайте, братцы, жеребья волжаны,

…Всяк свои имена подписывайте,

Спущайте жеребья во сине море: Чей жеребей ко дну пойдет,

Таковому идти во сине море» [10. С. 341]

Единственное отличие былинной жеребьевки от летописной – его двукратность. Садко обычно требуется, как и язычникам Ретры, два раза бросить жребий, чтобы принять решение.

Элементы былинного описания ритуала близки к летописному изображению выборов епископа в Новгороде: «и положиша три жребиа на престол въ святъи Софии, утверьдивше себе слово: его же въсхощеть богъ и святая Софъя, премудрость божиа, своему престолу служебника имъти, того жребии да оставит на престоле своемь. И избра богъ, святая Софъя святителя имъти мужа добра, разумна и о всемь расмотрелива Олексиа чернца, и остави жребии его на престоле своемъ» [8. С. 365].

Похожая ситуация имеет место в связи с решением спора Владимира с Давыдом и Ольгом [12. С. 195]. Во всех случаях выбирает не человек (вынимая жребий), выбирает Бог, оставляя жребий с именем того, кто ему угоден. Возможно, что и киевский выбор жертв для «кумиров» производился

так же: «И ръша старци бояръ: “мечемъ жребьи о отрокъ и о дъвици; на негоже паде, того зарежемъ богом”» [8. С. 529].

Способ гадания по священной книге, присутствующий в сюжете о Ваське Пьянице и Кудреванко, несколько отличается от изображения ритуалах в летописях и хрониках2. Бросается в глаза его типично женский характер, а также использование евангелия, а не псалтири:

«Выходила девица из Божьей церкви, Выносила она книгу на буйной главы,

2 См.: [21. С. 419].

А забродила в Неву-реку по поесу,

Она клала где книгу на сер-горюць камень, Она клала, цитала, сама слезно плакала…»

«…Не девиця выходила из Божьей церкви, А выходила матерь Божья, Богородица! Выносила она книгу Евангелье…

А цитала книгу – слезно плакала:

Она цюет над Киевом невзгодушку…» [5. С. 57].

Кроме того, в эпосе можно заметить следы изменения отношения к гаданию. В сюжете о Василии Буслаеве герой действует подчеркнуто вопреки предсказанию и гадательным приметам:

«А не верую я, Васенька, ни в сон, ни в чох,

А и верую в свой Червленый вяз» [10. С. 363].

Возможно, данный эпизод биографии эпического героя призван показать не его бесшабашную удаль, но благочестие, перекликающееся с летописным указанием на распространенное «неверие»:

«Друзии же зачиханию веруют» [8. С. 188].

Его гибель тесно связана уже с преступлением против христианской заповеди в буквальном

смысле этого слова – запретительной надписи на камне, который по эпическому изображению напоминает схематичный, иконоподобный образ голгофы:

«И поплыл Васильюшко пот круту гору

И завидял: на горы стоит чюден же крес<т>. А пошли они на гору да на высокую:

А не чюден-от где крест стоит, – голова лёжыт» [5. С. 461-463].

Смерть Василия Буслаевича на этой горе – тоже подвиг, попытка преодолеть судьбу. Если иносказание действительно содержит образ Голгофы, то герой былины, ни много ни мало, фактически повторил судьбу Христа, искупил своей смертью грехи новгородцев, умер на том же месте, где окончил земной путь Спаситель.

Таким образом, заповедь, предсказание и гадание одинаково тесно связаны с древнерусскими

представлениями о предопределенности будущего, судьбы, удачи, счастья, рока:

«Судьба придет, так и смерть придет,

Без судьбы смерти не бывает ведь» [3. С. 401].

Частью судьбы является удача (молодеческое счастье), которая осмысливается в былинах как талант, исключительные способности к определенному виду деятельности, наиболее востребованному обществом в данный момент:

«Только тыи статьи есть, кои бог дал,

Других бог не дал, не пожаловал» [10. С. 270].

Итак, гадание в Древней Руси не просто угадывание, вероятность, шанс – это выбор, предоставленный высшим силам, проявление священной воли, которой нельзя противоречить, испытание, которое показывает судьбу. Былинное изображение гадания имеет языческие (гадание по жребию и поведению коня) и христианские мотивы (гадание по книге), правда, в относительно позднем сюжете, переделанном из сюжета о рождении богатыря [20. С. 266-271].

Вопрос уместности того или иного типа гадания в конкретной обстановке остается открытым. Состояние источников не позволяет дать на него адекватный ответ. Возможно, существовали правила, предписывавшие выбор способа гадания в зависимости от жизненной ситуации: по книге, по знамениям, по жребию и т. п. Описанная в летописях сфера применения жребия не выходит за рамки публичных дел, относящихся к ведению церкви, но это скорее свидетельствует об ограниченности участия ее представителей в древнерусской социальной практике, чем о сложившейся традиции.

Летописи и былины зафиксировали социальную ситуацию в период постепенного уменьшения сакральной значимости гадания под натиском христианской идеологии. Гадание из инструмента влияния на судьбу превратилось в средство ее выяснения. В обстановке лествичного права и его отражения в боярской среде (своеобразное местничество) гадание на Руси в период раздробленности постепенно стало формальностью, призванной «сохранить лицо» представителей знатных родов. По мере усиления центральной власти оно постепенно утратило и это функциональное значение, сохранившись в речи лишь в силу традиции.

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

1. Адам Бременский. Деяния епископов Гамбургской церкви. Книга IV. URL

adam_br/frameadam_buch4.htm

2. Астахова А.М. Былины Севера. М.; Л., 1961. Т. 1.

3. Астахова А.М. Былины Севера. М.; Л., 1951. Т. 2.

4. Гельмольд. Славянская хроника / пер. И.В. Дьяконова, Л.В. Разумовской // Адам Бременский, Гельмольд из

Босау, Арнольд Любекский, Славянские Хроники. М.: СПСЛ; Русская панорама, 2011. 584 с.

5. Григорьев А.Д. Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым: в 3 т. СПб.,

2003. Т. 3.

6. Житие святого Ансгария, написанное Римбертом и еще одним учеником Ансгария / пер. В. В. Рыбакова.

URL: (1.04.2011)

7. Прядь о Торлейве Ярловом скальде / пер. Е. А. Гуревич // Одиссей. Человек в истории. 1993. Образ «другого» в культуре. М., 1994. С. 289–299.

8. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950.

9. Прокопий Кесарийский. Война с готами. М., 1950.

10. Пропп В. Я., Путилов Б. Н. Былины. М., 1958. Т. 1.

11. Полное собрание русских летописей. Т. 1: Лаврентьевская летопись. М., 1997.

12. Полное собрание русских летописей. Т. 2: Ипатьевская летопись. М., 1998.

13. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. Т. 1. СПб.,

1893.

14. Тацит. Соч.: в 2 т. Т. 1: Анналы. Малые произведения. М., 1993.

15. Титмар Мерзебургский. Хроника / пер. с лат. И.В. Дьяконова. 2-е изд., испр. М., 2009.

16. Этимологический словарь Фасмера. М., 1986.

17. Веселовский А.Н. Гадальные книги на Западе и у нас // Вестник Европы. 1886. Кн. 4. С. 895-898.

18. Долгов В.В. Быт и нравы Древней Руси. Миры повседневности XI–XIII вв. М., 2007.

19. Забылин М. Русский народ, его обычаи, предания, суеверия и поэзия. М., 1880.

20. Козловский С.В. История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц.

Ижевск, 2009.

21. Пузанов В.В. Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты. Ижевск, 2007.

22. Райан В.Ф. Баня в полночь: исторический обзор магии и гаданий в России. М., 2006.

23. Рыдзевская Е. А. К вопросу об устных преданиях в составе древнейшей русской летописи // Древняя Русь и

Скандинавия в IX–XIV вв. М., 1978.

24. Сахаров И. П. Сказания русского народа. Русское народное чернокнижие. Русския народныя игры, загадки, присловья, притчи. СПб., 1885.

25. Сперанский М. Н. Из истории отреченных книг. Ч. 1. Гадание по Псалтири. СПб., 1899.

26. Фроянов И.Я. Начало Христианства на Руси. Ижевск, 2003.

Поступила в редакцию 15.08.11

S.V. Kozlovsky

Divination in the social practice of the Old Rus

The article contains the analysis of the values of Divination in the Old Russian society.

Keywords: social practices, the arts of divination, the ideology of Old Rus.

Козловский Степан Викторович, кандидат исторических наук, доцент

ФГБОУ ВПО «Ижевская государственная сельскохозяйственная академия»

426069, Россия, г. Ижевск, ул. Студенческая, 11

E-mail

Kozlovsky S.V., candidate of history, associate professor

Izhevsk State Agricultural Academy

426069 Russia, Izhevsk, Studencheskaya st., 11

E-mail

УДК 930.221(47+57)(092)

А.Л. Мусихин