Крестьянский вопрос в художественной литературе

Крестьянский вопрос в художественной литературе

Перемена в настроении Екатерины в отношении крестьянского вопроса отразилось и в тогдашней литературе, которой Екатерина вообще задавала тон. Надо сказать, что в то время, когда Екатерина предложила свою тему .на обсуждение Вольному экономическому обществу и когда она писала свой Наказ комиссии по составлению нового Уложения, в русской литературе усилились дебаты по вопросу о крепостном праве, и в тогдашних сатирах постоянно затрагивалась эта сторона жизни, Но теперь времена изменились, и литература отразила перемену в настроении Екатерины.

Еще в «Недоросле» (1783) предавались осмеянию и позору жестокие и безжалостные помещики, хотя мрачность красок уже смягчалась и тут выставлением добродетельных чиновников и восхвалением наместника, который «с ревностью помогает страждущему человечеству». После «Недоросля» обличения злоупотреблений крепостного права становятся все бледнее и бледнее, и иногда сопровождаются поучениями господам и рабам, вроде следующего: «.„Бог, Премудрый и Преблагий Отец, вос-' хотел, чтобы ты был слугой,., так порадуйся сему управлению, сей воле Божией. Ибо все, что Бог хочет, есть благо... посему лучше быть тебе слугой, служанкой или нянькой и прочая, нежели каким-нибудь другим человеком», Иногда автор, изображая безобразные типы крепостников, спешил утешить читателя, что «сила просвещения» значительно уменьшила число таких «уродов».

Общественная реакция сказалась и в том, что некоторые писатели вместо отрицательного отношения к крепостному праву стали доказывать, что положение наших крестьян очень хорошо сравнительно с жизнью простонародья на Западе. В конце 1780-х годов эту задачу взял на себя генерал-майор Болтин в своих полемических примечаниях на русскую историю Леклерка. Болтин издал свой труд с ведома императрицы, которая была, таким образом, его нравственной руководительницей. Во многих местах своего сочинения Болтин доказывает, что положение наших крепостных крестьян лучше, чем французских и немецких. Он утверждает, что крепостные de facto владеют своим движимым имуществом на основании обычая, «который имеет силу, не меньшую закона», хотя и сознается, что крестьяне некоторых помещиков «из сего всеобщего состояния исключаются». Но эти исключения, по его мнению, не дают основания требовать освобождения крепостных крестьян из-под власти помещиков. «Прежде должно освободить души рабов, — приводит он слова Руссо, — а потом уже тела». «Не всякому народу, — пишет Болтин, — вольность может быть полезна; не всякий умеет ее снести и ею наслаждаться; потребно к сему расположение умов и нравов особливое, которое приобретается веками и пособием многих обстоятельств». Болтин признает только необходимость дать некоторое облегчение крестьянам9 которое должно состоять в ограничении помещичьей власти, главным образом в отправлении крестьянами их повинностей. Болтин восстает против безземельного освобождения крестьян и считает такую вольность хуже рабства. «Земледельцы наши, — говорит он, — прусской вольности не снесут, германская не сделает их состояние лучшим, с французской помрут они с голоду, а английская низвергнет их в бездну погибели».

Не все, однако, русские люди примирились с крепостным правом по примеру Екатерины и не все голоса пели в унисон с ее настроением. В 1783 году Екатерина прикрепила крестьян в Малороссии. В. Капнист ответил на это прикрепление одой «На рабство», в которой он пел:

«Куда не обращу зеницу,

Омытую потоком слез, В

езде, как скорбную вдовицу,

Я зрю мою отчизну днесь;

Исчезли сельские утехи,

Игрива резвость, пляска, смех;

Веселых песней глас утих;

Златые нивы сиротеют;

Поля, леса, луга пустеют.

Как туча, скорбь легла на них.

Везде, где кущи, села, грады

Хранил от бед свободы щит,

Там тверды зиждет власть ограды

 И вольность узами теснит.

Где благо, счастие народно

Со всех сторон текли свободно,

Там рабство их отгонит прочь.

Увы! судьбе угодно было,

Одно чтоб слово превратило

Наш ясный день во мрачну ночь.

А вы, цари! на то ль Зиждитель

Своей подобну власть вам дал,

Чтобы во областях подвластных

Из счастливых людей — несчастных

И зло из общих благ творить?

На то ль даны вам скиптр, порфира,

Чтоб были вы бичами мира

И ваших чад могли губить?

Воззрите вы на те народы,

Где рабство тяготит людей,

И раздается звук цепей;

Там к бедству смертные рождены,

К уничиженью осуждены,

Несчастий полну чашу пьют;

Под игом тяжкие державы

Потоками льют пот кровавый

И злее смерти жизнь влекут.

Насилия властей страшатся,

Потупя взор, должны стенать;

Подняв главу, воззреть боятся

На жезл, готовый их карать.

В веригах рабства унывают,

Низвергнуть ига не дерзают,

Обременяющего их;

От страха казни цепенеют

И мыслию насилу смеют

Роптать против оков своих».

Обращаясь к императрице, поэт спрашивает ее: неужели она «умножит муки» народа:

«Возможно ль, чтоб сама ты ныне

Повергла в жертву злой судьбине

Тебя любящих чад твоих?»

Поэт выражает надежду, что настанет

«...то златое время,

Когда спасительной рукой

Вериг постыдно сложит бремя

С моей отчизны дорогой».

Тогда

«Прервется в тех краях стенанье

и счастьем вольность процветет».

Княгиня Дашкова хотела поместить оду Капниста в журнале «Новые ежемесячные сочинения», который стал издаваться с 1786 года. Но Державин, друг Капниста, объяснил ей, что как для нее, так и для автора выгоднее не печатать этой оды. Впервые она появилась в печати в «Лирических сочинениях» Капниста в 1806 году.

Державин был прав, потому что семь лет спустя и не такое произведение едва не стоило жизни его автору.