Глава xi. «серебряный век» — порубежная эпоха многоголосья в русской культуре — конец xix — первые десятилетия xx в.

Глава xi. «серебряный век» — порубежная эпоха многоголосья в русской культуре — конец xix — первые десятилетия xx в.

Кризис самодержавия в правление Николая II. «Колдуны и чародеи» при царской семье. Григорий Распутин при дворе с 1902 по 1916 г. Многоцветно в искусстве и культуре: Мирискусники, «Ослиный хвост», «Бубновый валет», «Голубая роза», «Имажинисты», «Серапионовы братья» и т.д. В. В. Розанов о «метафизике пола». В.О. Ключевский: «История России есть история страны, которая колонизируется». «На место метафизики должна стать современная научная социология» (П. Н. Милюков). Русское Зарубежье.

Весь период, начиная с последних десятилетий XIX в. вплоть до 1917 г., был отмечен резкими изменениями в русской общественной жизни. Развитие капиталистических форм экономики, углубление кризиса патриархально-дворянской государственной системы, рост самосознания трудящихся масс, все возрастающая активность рабочего класса — все это неизбежно вело к обострению внутренних противоречий в обществе, накалу классовой борьбы, крупным социально-историческим сдвигам.

Последним царем в династии Романовых на русском троне был Николай II1, вступивший на престол осенью 1894 г. По отзывам современников, он не обладал яркими природными дарованиями, имел весьма средние интеллектуальные способности и отличался безволием, однако стремился к сохранению твердой монархической власти. Его мировоззрение представляло собой некую смесь бескрайнего абсолютизма с богословской мистикой и фатализмом.

Огромный ущерб престижу императорской власти наносила «деятельность» при царской семье разного рода «колдунов и чародеев», Александра Федоровна окружала себя разными шарлатанами типа богомолки Дарьи, странника Витония, Матрены-Босоножки, юродивого Мити Козельского и др. Однако наиболее прочным и разрушительным оказалось влияние при дворе «старца» Григория Распутина (Г. Е. Новых), продолжавшееся с перерывами с 1902 по 1916 г. Обладая определенными способностями к гипнозу, Распутин мог способствовать улучшению самочувствия больного гемофилией царевича Алексея (родился в 1904 г.). Более того, в условиях усиливавшейся социально-политической напряженности, роста революционных настроений в либерально-демократических кругах и великокняжеской фронды «простой человек» «из народа» Распутин в глазах царской четы превращался в некий символ «народной воли», «народа-богоносца». В результате, несмотря на свое темное прошлое, безграмотность и скандальный образ жизни, Распутин сумел стать одним из «центров силы» в правящем режиме, особенно в период первой мировой войны, и оказывать прямое влияние на принятие важнейших государственных решений. Фигура Распутина как бы олицетворяла полное разложение царского режима власти.

Убийство Распутина, совершенное в ночь на 17 декабря 1916 г. группой заговорщиков (князь Ф. Ф. Юсупов, лидер «черносотенцев» В. М. Пуришкевич и великий князь Дмитрий Павлович), было встречено всеобщим ликованием. Однако это не изменило характера политики царского правительства. Все большая часть общества приходила к выводу, что дело заключалось не в «распутинщине», а в самом императоре. Крах российской монархии был предрешен, и ее свержение в феврале 1917 г. было закономерным.

На практике в последнее предреволюционное десятилетие в России не было ни полноценного самодержавия, ни полноценной конституции. Правильнее говорить о существовании системы высших институтов власти: царь. Совет министров, Государственный совет, Государственная дума. Был и ряд основополагающих государственно-правовых актов, сложившихся в ходе революции 1905—1907 гг. (Кстати, термин «конституция» ни в одном из российских законов не упоминался.)

Манифест 17 октября 1905 г. явился исходным пунктом становления монархии на конституционные рельсы, поскольку объявлял о созыве законодательного представительного учреждения — Государственной думы. Позднее, 23 апреля 1906 г., Николай II утвердил новую редакцию основных государственных законов, призванную закрепить данные манифестом обещания. Как гласила ст. 44, «никакой новый закон не может последовать без одобрения Государственного совета и Государственной думы». Однако при этом царь сохранил за собой право единоличного назначения всех министров, а также половины членов Госсовета (вторая половина избиралась различными дворянско-буржуазными организациями).

Изменение избирательного закона 3 июня 1907 г. без согласия распущенной в тот же день Думы являлось прямым нарушением соответствующих статей упомянутых актов и Манифеста 17 октября, которые, несмотря на это, продолжали считаться действующими. С формально-юридической точки зрения получался абсурд, однако с политической — никакого абсурда не было.

Отменять манифест было нельзя: это грозило новой революционной вспышкой. В то же время превратить Думу в спокойное и работоспособное учреждение, не нарушив данных в октябре 1905 г. обещаний, также было невозможно.

По сути Манифест 3 июня 1907 г. явился первым и последним нарушением законодательных прерогатив Государственной думы: страх спровоцировать очередную революцию удерживал Николая II от новых шагов в этом направлении.

Таким образом, можно все же утверждать, что конституция в России существовала, поскольку в результате революции 1905— 1907 гг. власть оказалась поделенной между царем и Думой и поскольку обе политические силы вынуждены были считаться друг с другом. Открытый конфликт между ними в 1915—1917 гг. повлек за собой крушение всей системы, так и не успевшей принять законченные конституционные очертания.

Неудовлетворительная деятельность царского правительства, а также Государственной думы послужила основой роста оппозиционного движения в стране.

В марте—апреле 1905 г. в России начали создаваться профессиональные организации интеллигенции, профессиональные политические союзы — академический, писателей, врачей, учителей и т.д. 8—9 мая в Москве состоялся учредительный съезд «Союза союзов» (объединял 14 союзов), председателем съезда был избран П. Н. Милюков2.

Исходной датой возникновения легальных партий явился Манифест 17 октября 1905 г., а уже в 1906 г. в Российской империи насчитывалось до 50 политических партий. Тогда же был принят ряд законов: новый избирательный закон, установление рабочей курии (1905)3, 20 февраля 1906 г. закон «Об учреждении Государственной думы» и «О переустройстве Государственного совета».

После революции 1905—1907 гг. произошла определенная демократизация высшей школы: были разрешены выборы деканов и ректоров, студенческие организации. Однако в области образования интенсивно насаждались мракобесие, суеверие, поповщина. В 1911 г. в знак протеста против такой политики правительства была организована студенческая забастовка, поддержанная профессурой Московского университета. В результате известные ученые-профессора университета В. И. Вернадский, Н. Д. Зелинский, К. А. Тимирязев, С. А. Чаплыгин и др. получили отставку.

Был учинен настоящий разгром университета.

В ответ на это 125 лучших ученых покинули университет в знак протеста против реакционных правительственных акций.

Средних школ в стране было по-прежнему мало; даже начальных школ не хватало. Количество их росло очень медленно, оно не успевало за потребностями развивающейся экономики. В 1894 г. было 32 тыс. школ, в 1906 г. — 92,5 тыс. Несмотря на такой рост, школ катастрофически не хватало. В 1910 г. почти миллион детей не был зачислен в начальную школу из-за отсутствия мест. Вечерние курсы для рабочих, народные университеты, возникшие на средства демократической общественности, лишь в незначительной степени удовлетворяли стремление народа к образованию.

Система народного образования в предреволюционной России имела следующий вид. Начальная школа включала различные типы учебных заведений: 1-классные начальные училища (3— 4 года), 2-классные начальные училища (5—6 лет), 4-классные высшие начальные училища (4 года); начальные училища по ведомственной принадлежности делились на земские, церковно-приходские, городские, министерские, фабричные. Среднее образование давали мужские (8 лет) и женские (6—7 лет) гимназии, реальные (6—7 лет) и коммерческие (7—8 лет) училища, духовные училища (4 года) и семинарии (6 лет), кадетские корпуса (7 лет), институты благородных девиц (8 лет), епархиальные училища (7— 8 лет). Кроме того, действовали средние специальные учебные заведения, ремесленные, сельскохозяйственные, торговые и другие училища и школы. Учителей готовили учительские семинарии (4 года) и учительские институты (3 года). Высшее образование давали университеты (4 года), высшие технические, сельскохозяйственные, экономические и другие учебные заведения (4— 5 лет), высшие женские курсы, духовные академии (4 года). Значительный разрыв между программами начальных и средних школ, неравномерность распределения учебных заведений по стране, плата за обучение в средних и высших учебных заведениях ограничивали доступ детей трудящихся к образованию. В 1917 г. в России было 7 университетов и 1798 средних специальных учебных заведений.

В конце XIX в. Россия по уровню образования отставала от развитых европейских стран. По данным переписи 1897 г., на территории, занимаемой ныне Россией, средний процент грамотности населения в возрасте 9—49 лет составлял 21,1\%, среди мужчин — 29,3\%, среди женщин — 13,1\% (в сельской местности грамотность была в 2 раза ниже, чем в городе). В районах национальных окраин процент грамотности был значительно ниже (среди якутов, например, всего 0,7\% умели читать).

Но те, кто получал образование, были интеллигентами в полном смысле этого слова.

Посмотрим, например, расписание занятий в седьмом классе гимназии. Учились шесть дней в неделю, по четыре — максимум пять уроков. Из 28 часов занятий на физику, математику отводилось всего 5 часов! По часу на логику и географию, Закон Божий. По два часа — на историю, словесность. И 16 (шестнадцать) часов в неделю занимались гимназисты языками — греческим, латинским, немецким и французским, причем основное внимание обращалось на письменные и устные переводы с русского на иностранный!

Гимназическое начальство не гналось за процентом успеваемости, не страшилось ставить нерадивым и неспособным двойки, нещадно оставляло таких на второй и третий год. Но уж те, кто получал аттестат зрелости, владели иностранными языками свободно.

В реальных училищах больше времени уделялось естественнонаучным предметам. Классическое гимназическое образование нацелено было на постижение языков, на знание в первую очередь гуманитарных наук. Это позволяло сформировать мировоззрение, нравственность, дать им возможность ощутить себя европейцами, дать в руки ключ к первоисточникам новейшей научной литературы, которая выходила тогда главным образом на немецком и французском языках. Гимназическое образование позволяло каждому уже в 17 лет при желании заводить деловые отношения с иностранцами без переводчиков, основывать совместные предприятия, ездить в служебные командировки за границу, не испытывая трудности в общении, постижении информации по любым наукам, промыслам и ремеслам.

В конце XIX в. в российском коммерческом образовании произошли заметные изменения. По инициативе С. Ю. Витте 15 апреля 1896 г. было издано Положение о коммерческих учебных заведениях, которое вводило типовые заведения в этой области:

коммерческие училища, торговые школы, коммерческие курсы, торговые классы. Первые два типа предназначались для детей, вторые — для взрослых, кроме того, предоставлялось право открытия таких учебных заведений не только общественным организациям, но и частным лицам. В начале XX в. наиболее известными в стране стали: Коммерческий институт (бывшие курсы) в Москве и в Петербурге Высшие коммерческие курсы М. В. Побединского. К 1910 г. в России существовали: 5 высших коммерческих учебных заведений; средние учебные заведения: 94 — общественных коммерческих училища, 84 — частных коммерческих училища; низшие учебные заведения: из них 57 общественных торговых школ, 35 частных торговых школ, 21 торговый класс;

курсы коммерческих знаний — 15 общественных курсов, 38 — частных курсов. Итого 349 коммерческих учебных заведений4.

К концу XIX в. в России действовало более 500 публичных библиотек и около 3 тыс. земских читален.

Большим событием было открытие при Московском университете музея, носившего название учебно-вспомогательного. Музей (ныне Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина) был создан трудами профессора Московского университета Ивана Владимировича Цветаева в 1912 г. и размещен в здании, специально построенном архитектором Романом Ивановичем Клейном в неоклассических формах. Знаменательно, что средства на строительство и создание этого музея собирались обществом по подписке. Вначале в музее экспонировалась подобранная коллекция слепков шедевров античной, средневековой и ренессансной скульптуры. Постепенно собрание пополнялось оригинальными произведениями скульптуры, живописи, декоративно-прикладного искусства древнего мира, средних веков, нового времени, современности.

Не менее важной для воспитания детей-сирот была поистине сподвижническая деятельность священника отца Иоанна Кронштадтского (1829—1909). Он приехал в Кронштадт совсем молодым. Это был его первый приход, где он оставался всю свою жизнь.

В Кронштадт высылали из Петербурга бродяг, нищих и подобранных на улицах столицы пьяных. Жили эти опустившиеся люди на окраинах города в скверных домишках и лачугах. Там царила нищета, темнота, грязь. И с помощью людей, которых Иоанн привлек, он создал в Кронштадте целый городок, который назывался Домом трудолюбия. В нем были две фабрики, на которых работало около 7000 человек, и работа была такая, что не требовалось ни особых знаний, ни особой силы. В городке были школа для детей, мастерские, где можно было выучиться какой-нибудь профессии. Была большая библиотека, устраивались лекции с туманными картинами (диапозитивами), концерты. Были приют для детей-сирот и детский дом для маленьких ребят, матери которых работали. Летом устраивалась детская колония за городом. Был большой дом, в котором бездомные могли ночевать за 3 копейки.

Большое значение в жизни российского общества приобрела периодическая печать. Освобождение (в ходе революции 1905 г.) печати от предварительной цензуры, постановка ее на коммерческую основу способствовали увеличению численности газет (если в конце XIX в. существовало 105 ежедневных газет, то в 1912 г. издавалась 1131 газета на 24 языках), росту их тиражей. Крупнейшие издательства — И. Д. Сытина, А. С. Суворина, «Знание», выпускавшие дешевые издания, сыграли большую роль в просвещении народа, распространении произведений русских и зарубежных авторов.

Нельзя не отметить и такой факт, что в России значительно расширилась сеть периодической научной литературы. Если в 1855 г. выходило всего 61 научное издание, то в 1900 г. их насчитывалось уже 525.

Значительных успехов добилась русская географическая наука. Ученый и путешественник П. К. Козлов исследовал Тибет и Центральную Азию. Путешествия В. Л. Комарова — крупнейшего ботаника и географа — завершились созданием выдающихся трудов по флоре Маньчжурии, Монголии и Камчатки. Н.И. Книпович исследовал моря европейской части России, создал труды по гидрологии морей и ихтиологии. Крупнейший географ, океанограф и картограф Ю.М. Шокальский создал фундаментальный труд «Океанография», не потерявший своего научного значения до нашего времени.

Мужественный и бесстрашный исследователь Арктики Г.Я. Седов вопреки противодействию царского правительства организовал в 1912—1914 гг. экспедицию к Северному полюсу. Седов погиб во время этой экспедиции.

И.И. Мечников посвятил свои труды важнейшим проблемам жизни и смерти организмов. Его труды помогли ученым понять природу инфекционных заболеваний, научиться предупреждать и лечить их. Он организовал первую в России бактериологическую станцию, разработал теорию иммунитета, много сделал для изучения туберкулеза и воспалительных процессов.

Мечников был материалистом и атеистом, активным борцом за передовую науку. Из-за преследований царским правительством он вынужден был покинуть Россию и с 1888 г. до конца жизни работал в Пастеровском институте в Париже.

В начале XX в. для исследования человеческого организма, организмов животных и растений выдающееся значение имели не только новые труды И.И. Мечникова, И.П. Павлова, И. М. Сеченова, но и К. А. Тимирязева и И.В. Мичурина. Благодаря им были расширены возможности сохранения здоровья людей и обеспечения их необходимыми продуктами животноводства и растениеводства. Крупнейший вклад в науку о Земле внес ученый-энциклопедист В. И. Вернадский (1863—1945), положивший уже тогда начало геохимии, биогеохимии и радиогеологии. Его учение о биосфере легло впоследствии в основу идеи Вернадского о ноосфере, или сфере планетарного разума. Как и многие ученые его времени, В. И. Вернадский занимался общественной деятельностью. В 90-е годы он участвовал в земском движении, в 1905 г. стал одним из инициаторов и создателей Академического союза, был членом кадетской партии. В 1915 г. совместно с другими учеными Вернадский создал Комиссию по изучению естественных производительных сил России (КЕПС). Прочный фундамент российской геологической научной школы был заложен А. П. Карпинским.

В 1903 г. была опубликована работа создателя теории ракетного движения учителя калужской гимназии К.Э. Циолковского (1875— 1935) «Исследование мировых пространств неактивными приборами». Важное значение имели работы Н.Б. Жуковского (1847—1921) и И.С. Сикорского (1889—1972) в самолетостроении.

В рассмотрении культуры конца XIX — начала XX в., наверное, было бы логичным обратиться к имени того, кто жил и творил в этот период и возвращается к нам только в наше время, — Василия Осиповича Ключевского (1841—1911). При жизни ученого его имя было широко известно и пользовалось огромной популярностью. В 1920—1940-х годах в общей критике всего культурного и научного наследства, оставшегося нам, оно оценивалось по-разному, часто двойственно, но для всех критиков было очевидным его научное значение. С 1950-х годов, когда началось глубокое изучение творчества В.О. Ключевского, вновь возрос интерес к имени историка среди широкой массы читателей, и в настоящее время оно стоит в ряду крупнейших деятелей русской и мировой культуры.

Основной труд Ключевского «Курс русской истории», как бы его ни оценивали в прошлом, остается памятником русской исторической мысли, содержащим в себе концепцию исторического развития России5. В этом основное значение «Курса русской истории». Первая часть «Курса» вышла в свет в 1904 г., четвертая — в 1910 г. Читательский спрос на издание был огромный, и параллельно с изданием отдельных частей происходили переиздания уже вышедших.

Концепция исторического процесса в России, отраженная В.О. Ключевским в «Курсе русской истории», противостояла взглядам государственной школы русских историков второй половины XIX в., концентрировавших первостепенное внимание на роли государства в истории общества и проблеме его управления часто в правовом аспекте.

Опыт чтения курсов по всеобщей истории привел Ключевского к отрицательному отношению к устоявшемуся взгляду об исключительно самобытном характере исторического пути России. В.О. Ключевский ставил вопрос об общеисторическом процессе, в котором каждая «местная» история имеет своеобразие, но она дает готовый и наиболее обильный материал для исторической социологии»6, так как «успехи людского общежития, приобретения культуры или цивилизации... созданы совместными или преемственными усилиями всех культурных народов, и ход их накопления не может быть изображен в тесных рамках какой-либо местной истории...»7.

По дневникам В.О. Ключевского видно, что он боялся революции и призывал к классовому миру; и вместе с тем он выдвигает тезис о необходимости «исторического воспитания народа» как условия его бытия.

Разумеется, В.О. Ключевский не придерживался марксистского подхода к дореволюционному социально-экономическому пониманию исторического процесса. Свою концепцию он строил на «взаимодействии исторических сил», каждое из которых в разные моменты истории в силу конкретных обстоятельств может приобрести определяющее значение.

Теоретическое построение В.О. Ключевского опиралось на триаду: человеческая личность, людское общество и природа страны — вот те три основные исторические силы, которые строят людское общежитие". В условиях России приоритет Ключевский отдавал географической среде, в рамках которой происходила борьба трудовой деятельности человека с природой и в зависимости от которой создавались «различные сочетания общественных элементов»9. Именно отсюда вытекал афоризм В.О. Ключевского: «История России есть история страны, которая колонизируется»10.

Между тем проблема личности в истории занимала у В.О. Ключевского особое, причем внешне самостоятельное место в его творчестве. Человеческая личность представлялась ему первостепенной силой в «людском общежитии». В.О. Ключевский подходил к проблеме личности вне принадлежности ее к тем или иным социальным слоям общества с их классовыми интересами.

Художественная одаренность позволяла ученому проникать в тайники человеческой личности как в ее частной, так и в общественной жизни. Так, в своих воспоминаниях Ф. И. Шаляпин пишет о том, что по его просьбе В. О. Ключевский помогал ему искать сценический образ царя Бориса в опере «Борис Годунов». Ф. И. Шаляпин подробно описал, как в их беседах В. О. Ключевский сам играл князя Василия Шуйского; Шаляпин был поражен именно актерским перевоплощением Ключевского — «тонкий художник слова, наделенный огромным историческим воображением, он оказался и замечательным актером»11.

В «Курсе русской истории» в связи с Петром I и его временем В. О. Ключевский считал возможным высказать резко отрицательное отношение к самодержавию как политической системе. «Самовластие само по себе противно как политический принцип. Его никогда не признает гражданская совесть. Но можно мириться с лицом, в котором эта противоестественная сила соединяется с самопожертвованием», заключил Ключевский характеристику Петра I и его эпохи.

Переходя к преемникам Петра I, В.О. Ключевский ярко, даже с добродушной усмешкой описывал императрицу Елизавету Петровну, оставшуюся на престоле «своенравной русской барыней XVIII века» и с нескрываемым презрением относился к Петру III — «верноподданному прусскому министру на русском престоле», и его немецкому окружению, посыпавшемуся в Россию со времен Анны Петровны, «точно сор из дырявого мешка».

Значительно сложнее складывался у В.О. Ключевского образ Екатерины II. Его замысел состоял в том, чтобы развенчать официально созданную апологетику «матери отечества» и показать ее истинную роль в апогей крепостничества. В одном из афоризмов он отмечал: «Сердце Екатерины никогда не ложилось поперек дороги ее честолюбию»12.

Путем раскрытия личности историк создавал малопривлекательное полотно, на котором образы российских .монархов запечатлевались в большей степени не только как обычные, но и как исторически малопривлекательные люди. Неприятие Ивана IV, ирония над Алексеем Михайловичем, завуалированно отрицательное отношение к Екатерине II и только оправдание Петра I за личное мужество и самопожертвование — таково отношение В. О. Ключевского к самодержцам России, оставившим заметный след в истории государства. В набросках, не вошедших в «Курс русской истории», преемников Екатерины II — Павла I, Александра I и Николая I — он прямо называл чуждыми России людьми.

Одним из основных направлений в исследованиях В.О. Ключевского была история русской культуры. Эту проблему он рассматривал в органической связи с социальными изменениями в России и очень своеобразно подходил к оценке дворянской культуры в XVIII—XIX вв. Тут, пожалуй, в наибольшей степени проявились антидворянские взгляды историка.

13

Обращение исследователя к памяти А. С. Пушкина и Н. И. Новикова отражало его личностное глубокое восхищение русским поэтом и поборником просвещения и науки. Ключевский подчеркивал не только глубоко национальный характер творчества А. С. Пушкина, но и его значение в развитии мировой культуры, связывая деятельность гениального поэта с развитием русской культуры XVIII в. «Целый век нашей истории работал, — писал В.О. Ключевский, — чтобы сделать русскую жизнь способной к такому проявлению русского художественного гения»

Множество работ В.О. Ключевского свидетельствует о его постоянном внимании к исторической науке. В университете он читал специальные курсы по историографии, систематически выступал с анализом творчества своих непосредственных предшественников и старших коллег14.

Более чем кому-либо в своих историографических работах В. О. Ключевский уделил место учителю С. М. Соловьеву. В них он говорит об огромном кругозоре С. М. Соловьева, его знании западноевропейской истории и значении подхода к истории российской — «генетическое изучение форм и отношений государственного и общественного быта России было тогда если не совершенной новостью в нашей историографии, то во всяком случае явлением, к которому еще не привыкли...»15.

Среди сохранившихся сочинений Ключевского теоретический интерес представляют две его рукописи — «Русская историография 1861—1893 гг., и «Юбилей Общества истории и древностей российских», опубликованные только в 1983 г. Интерес к ним обусловливается тем, что В. О. Ключевский рассуждал в них о серьезнейших проблемах своего времени — о связи между общественным мышлением и историческим прошлым, о задачах исторической мысли и преемственности поколений в изучении отечественнои истории10.

Обращаясь к ней, В.О. Ключевский подчеркивал, что именно наиболее трагические страницы истории народа будируют историческую мысль, что «отвращение к труду, воспитанное крепостным правом в дворянстве и крестьянстве, надобно поставить в ряд важнейших факторов нашей новейшей истории».

Учеником В. О. Ключевского был историк Павел Николаевич Милюков (1859—1943) — автор «Истории русской культуры». В 1917 г. Милюков был министром иностранных дел Временного правительства. С 1920 г. находился в эмиграции. Его книга, имеющая бесспорный интерес для широкого круга современных читателей, несомненно, должна быть издана в полном объеме у нас в наше время17.

«Очерки по истории русской культуры» (СПб., 1898—1899, ч. 1—3) были научным ответом П.Н. Милюкова на дискуссию о месте России в системе «Запад—Восток». И хотя П. Н. Милюков отдавал приоритет «западному влиянию» в культурном развитии России, он отрицательно оценивал Петровские преобразования. (О политической деятельности П. Н. Милюкова упоминалось здесь несколько ранее.)

Милюков был подлинным эрудитом, обладал поразительной памятью, владел чуть ли не 20 языками. Человек необычайно точный и организованный, отличавшийся высокой самодисциплиной, в продолжение всей своей жизни на заседаниях и докладах он делал протокольные записи «для себя», тщательно сохранял любого рода документы и составил, невзирая на зигзаги судьбы, несколько обширнейших архивов, являющихся сейчас бесценным подспорьем для историков.

О его работоспособности ходили легенды. За день Павел Николаевич успевал сделать огромное количество дел, всю жизнь ежедневно писал серьезные аналитические статьи, работал над книгами (составленный в 1930 г. библиографический перечень его научных трудов составил 38 машинописных страниц).

В воспоминаниях Милюкова — ученого-историка нашли отражение события русской истории, деятельность различных политических партий и течений в начале XX в., даны портреты современников — П. Столыпина, В. Коковникова, С. Витте, П. Струве и др.

Другим не менее талантливым учеником Ключевского был Дмитрий Иванович Иловайский (1832—1920), историк, публицист дворянско-монархического направления, автор «Истории России», многочисленных официальных учебников по истории для начальных и средних учебных заведений.

Возвращаясь к В.О. Ключевскому, в качестве итогов рассмотрения его творчества надо отметить, что он ввел в научный оборот новый и важный фактический материал, подверг критике многие положения государственной школы, показав несостоятельность ее взглядов на происхождение крепостного права в России и по другим вопросам, впервые сформулировав в русской историографии понятие об общественных классах18.

Особое место в буржуазной историографии конца XIX — начала XX в. занимали Н.П. Павлов-Сильванский, отстаивавший идею единства русского и западноевропейского исторического процесса и доказавший наличие феодализма в средневековой России, А.С. Лаппо-Данилевский, А.Е. Пресняков, А.А. Шахматов и др.

В российской науке появляется созвездие имен в гуманитарных дисциплинах: философии, культурологии, социологии, где начало XX в. отмечено появлением ряда философских работ, авторы которых стремились осмыслить исторический путь и будущность России. Это время религиозно-философского Ренессанса поэт Н. Гумилев назвал «серебряным веком». Основоположником религиозного Ренессанса «серебряного века» явился Вл. Соловьев с его метафизическими исканиями. Религиозный Ренессанс — это и экуменические тенденции «закона любви» Л. Толстого.

 «Серебряный век» — это искрящийся каскад имен, идей, характеров: Н. Бердяев (1874—1948), С. Булгаков (1871—1944), Л. Карсавин (1892—1952), П. Флоренский (1882—1937), С. Франк (1877—1950), Г. Федотов (1886—1951), А. Лосев (1893—1988), Н. Лосский (1870—1965), Б. Вышеславцев (1877—1954). В 1922 г. большинство было вынуждено покинуть Россию, и это спасло выдающихся мыслителей от расстрела.

«Историческое время», которое охватывает «серебряный век», простирается от начала века до 1922 г., когда ушел в Европу «философский пароход» с выдворенной из России русской философией на борту. Следует отметить, что этот «своеобразный век» был продолжен первой «волной» русской эмиграции. Не все, кто жили, творили в это время в России, питались почвой «серебряного века», но все так или иначе испытали на себе влияние его поисков и свершений. Что нового он дал русской культуре?

«Серебряный век» создает свою особую социокультурную «среду», где вопросы философии, истории, религии, культуры, поэзии обсуждались, развивались, становились чертами сознания и мышления. К этой среде могут быть отнесены дома Трубецких, Соловьевых, Брюсова в Москве; собрания у Мережковского и Гиппиус, так называемая «башня» Вяч. Иванова в Петербурге, где обсуждалась поэзия «серебряного века». Культуру «среды — места» дополняли многочисленные религиозно-философские общества: «Московское психологическое общество» (1884—1920), памяти Вл. Соловьева (1905—1918) и многие другие. Н. Бердяев даже после 1917 г. хотел создать Вольную академию духовной культуры. Он создал ее позднее в эмиграции в Берлине.

Другой чертой религиозного Ренессанса стала примечательная идейная эволюция его носителей. От «легального марксизма», экономизма они прошли свой крестный путь к христианско-православному идеалу общества и человека. На их долю выпали и ссылки, и тюрьмы, но путь к «земному раю» через кровь их ужаснул. Это поколение Ленина, хотя судьбы у них разные. Все они и продолжатели русской традиции «взыскующей нравственности», этических абсолютов, и философы, вобравшие в себя всю многоаспектность европейской образованности того времени, чьи личные биографии олицетворяли «открытость» к взаимодействию Востока и Запада, переплавку культур, идей, школ, направлений.

Универсализм как черту Ренессанса можно проследить на судьбе и творчестве С. Булгакова: философ, культуролог, социолог, политэконом, он теоретик и практик — депутат Второй Государственной думы, в 1917 г. — член поместного собора, восстановившего патриаршество в России, затем сам становится священником, пройдя путь от религиозной философии к богословию, став в Париже профессором. Его подвижничество поистине безгранично. Он автор таких работ, как «Два Града» (1911), «Философия хозяйства» (1912), «Свет невечерний» (1917), трилогия «Агнец Божий» (1933). С. Булгаков — один из самых знаменитых русских философов Ренессанса. Продолжая развивать философские заветы Соловьева, он создает оригинальную собственную систему — социологию, где переплетаются космизм, софийность со стихией падшего состояния тварного мира.

У истоков «серебряного века» русской философии стоял Владимир Соловьев (1853—1900)19, так же как у истоков «золотого века» русской литературы — Пушкин.

И тот, и другой оказались вершиной порожденного ими движения. Им обоим был присущ тот универсализм духа, которому доступен прекрасный прообраз мира как всеединства: отдельные начала — разум и воля, личное и всечеловеческое, истина и свобода— находят тут свое место, гармонически восполняя друг друга. Идущий вслед и Пушкину, и Соловьеву универсализм сменяется упором на одном — на начале, извлеченном из равновесия с противоположным. :

Концепция Вл. Соловьева, призывающая к необходимости активного сотрудничества человека и Бога, становится основой нового миросозерцания части интеллигенции.

Лекции Вл. Соловьева «Чтения о Богочеловечестве» (1878— 1887) во многом определили новый строй ментальности «серебряного века». Его лекции пронизывала идея внутренней целостности, единства Добра, Красоты, Истины.

Последователи Соловьева — Бердяев, Булгаков, Федотов, Флоровский, Трубецкие — пытаются создать целостное религиозное мировоззрение, осмысляя историю как процесс сотрудничества человека с Богом, как боготворчество. Мир должен быть преобразован не кошмаром насилия, а подлинностью христианского учения.

Родственный Соловьеву Бердяев стремится ввести в сознание идею примата человеческой свободы перед всем остальным, видя в ней самодовлеющую истину.

Бердяев родился в 1874 г. в Киеве в дворянской семье — «голубых кровей красавец».

Живя за границей, Бердяев вернул себе социалистический идеал молодости, только уже в версии «персоналистического социализма».

Из-за расхождений с господствующей идеологией Бердяев вместе с большой группой культурных деятелей был выслан в 1922 г. из России: он попал сначала в Берлин, а с 1924 г. жил в Париже до самой смерти в 1948 г.

Разделив еще в начале века с Львом Шестовым место первооткрывателя современной философии существования (и превратив тем самым Россию в родину экзистенциализма), Бердяев стал вдохновителем этого нарастающего философского умонастроения во втором своем эмигрантском отечестве, во Франции. Г. Марсель, А. Камю и близкий к ним персоналист Э. Мунье — все почитали русского философа. Он был удостоен на Западе многих научных почестей. В 1949 г. он стал доктором Honoris cauza Кембриджского университета, был выдвинут кандидатом на Нобелевскую премию.

Ставшая путеводительной книгой «Истоки и смысл русского коммунизма» (1937, на русском языке 1955 г.) и «Русская идея» (1946) были изданы в Париже. В них Бердяев, исследуя истоки и смысл русского коммунизма, приходит к выводу, что коммунизм — это продукт русского национального характера, которому свойственна мессианская идея освобождения человечества и спасения народов от завоевателей, не раз находившая за долгую историю России практическое воплощение.

Многие завоеватели, устрашая Восток и Запад, сумев покорить многие народы, прийдя в Россию, терпели поражение: Тамерлан, Чингисхан, Наполеон, Гитлер. Русские, таким образом, завоевывали себе не только свободу, но и освобождали от порабощения другие народы. Так что мессианская идея ортодоксального марксизма — освобождение всего человечества от эксплуатации через мировую революцию — это есть не что иное, как модификация русской мессианской идеи.

В работах «Духовный кризис интеллигенции» (1910) и «Кризис искусства» (1918) Бердяев стремился убедить своего читателя в том, что только внутренние потенции личности, способные «обнажать» религиозно-мистическую сущность бытия, позволяют обрести подлинную свободу. Единственный выход из духовного кризиса он видел в религиозных исканиях индивида20. Революционные действия народа отрицались или просто не принимались им во внимание, а естественное состояние человека он видел в одиночестве и отчаянии.

В очерках о миросодержании отдельных представителей русской художественной культуры (в первую очередь Ф. Достоевского и Л. Толстого) Шестов доказывал, что путь к подлинной свободе лежит через отрицание и признание мистико-иррационалистических принципов сознания. Абсолютизируя индивидуальную обособленность художника и его нравственной позиции, автор тем самым утверждал независимость личности от каких-либо высших условий бытия, ориентировал сознание на внутреннюю замкнутость, изолированность от общества21.

Особое место в философии и культуре «серебряного века» заняла тема русской интеллигенции, тот исторический «тупик», в котором она оказалась, используя насилие как рычаг общественных преобразований.

Впоследствии в эмиграции Г. Федотов написал «Трагедию интеллигенции» (1926), где подвел некоторые итоги ее деятельности почти двух веков как «беспочвенной».

Г. Федотову принадлежат замечательные патриотические работы о судьбах России, ее культуре.

Россия — не нищая, а насыщенная тысячелетней культурой страна... Если бы сейчас она погибла безвозвратно, она уже врезала свой след в историю мира — великая среди великих — не обещание, а зрелый плод. Попробуйте ее осмыслить — и насколько беднее станет без нее культурное человечество22.

В своих работах «Лицо России», «Эсхатология и культура», «О Св. Духе в природе и культуре» Г. Федотов создает отечественную культурологию в рамках Ренессанса.

Особое место в религиозном менталитете XIX в. занимает теория «общего дела» Н. Федорова23, ставшего известным как оригинальный философ-космист, внесшего много нового в трактовку русского апокалипсиса и всеобщего спасения. Люди должны объединиться для «дела» воскрешения, в братство, которое победит смерть, организует космическую жизнь, воскресит мертвых. Активный деятельный человек должен подчинить разуму и знанию стихию и преодолеть иррационализм.

Концепция Н. Федорова активно социокультурна. В период, когда «цепь» революционных насилий достигает апогея, он предлагает коренное изменение типа человека, его менталитета, его деятельности. Извечную русскую соборность он пытается поставить на службу христианскому актуализму.

«Мир, каков он в настоящем, каким он дан нам в опыте, так сказать, пассивном, есть только совокупность средств для осуществления того мира, который дан нам в мысли, в представлении...» — писал Н. Ф. Федоров. Разработанный автором «Философии общего дела» проект «регуляции природы», сознательного управления эволюцией предусматривал и овладение природой, и переустройство самого организма человека, и в итоге — победу над смертью, воскрешение предков.

Свое учение Федоров называл активным христианством, обнаружив в глубинах «Благой вести» Христа прежде всего ее космический смысл: призыв к активному преображению природного, смертного мира в иной, не природный, бессмертный божественный тип бытия (Царствие Небесное). Самое существенное в его раскрытии замысла Божьего о мире — убежденность, что божественная воля действует через человека как разумно-свободное существо, через единую соборную совокупность человечества. Главная задача при этом: сделаться активным орудием воли Бога, а воля его ясна:

возведение мира в прославленное бессмертное состояние через самого человека. Бог создает и совершенствует человека через него самого. Федоров был убежден, что требование активности человека вытекает из основоположений христианской антропологии.

Для Константина Циолковского Федоров был «изумительным философом», для Владимира Вернадского — «носителем истины».

В академической «университетской» философской мысли этого периода произошел заметный сдвиг вправо, в сторону субъективного идеализма, неокантианства.

В русле неокантианства развивались философские и эстетические воззрения А. А. Введенского. В его книге «Художественное творчество как принцип объяснения миров» (1901) ясно проступали черты солипсизма, т.е. отказ от принципа познаваемости мира и объективности сознания.

В этом же направлении развивались и философские взгляды И.И. Лапшина, наиболее полно выраженные им в работах «Проблема чужого «я» в новейшей философии» (1910) «Законы мышления и формы познания» (1906) и др.

Так, например, достоинства двух последних картин оперы Н. А. Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже» он усматривал в том, что композитор «дает поистине гениальное изображение того расширения человеческого «я», которое человек может испытать в минуты морального энтузиазма» .

Наряду с умозрительным направлением в культурологии в эти же годы усиливается и другая тенденция, связанная с поиском эмпирических обоснований и доказательств тех или иных теоретических гипотез. В первую очередь эта тенденция связана ч попыткой соединить эстетику с физиологией и психологией. Опыты психофизиологических трактовок отдельных частных проблем эстетики имели место у В. Бехтерева.

Следует отметить, что в рассматриваемый период значительно повысилось внимание к ведущим направлениям западноевропейской философии и теории культуры. Это прежде всего выразилось в увеличении количества переводов зарубежных авторов. Так, в первые два десятилетия XX в. на русском языке были опубликованы работы Гюйо, Раскина, Тэна, Меймана, Вундта, Гильдер-брандта Христиансена, Гамана, Ляло, Кона, Шопенгауэра, Ницше, Фрейда и др., что свидетельствовало об интересе в первую очередь к развитию позитивистской, а также неокантианской и иррационалистической эстетики.

В конце XIX — начале XX в. в русских университетах наиболее влиятельные идеалистические философские течения представляли С.Н. Трубецкой, шедший от метафизики «всеединства» Соловьева к концепции «конкретного идеализма», Л.М. Лопатин («психологическая метафизика» с тенденцией к этическому персонализму), Н.О. Лосский («органический идеал реализма в метафизике и интуитивизма в гносеологии»), С. Л. Франк (примирявший платонизм с интуитивизмом Бергсона), неокантианцы А-др И. Введенский, И. И. Лапшин, Г. И. Челноков, П. И. Новгородцев, Б. В. Яковенко. Менее влиятельными направлениями были неогегельянство (И. А. Ильин), гуссерлианство (Г.Г. Шпет), персонализм (Е.А. Бобров), экзистенциализм (Л. Шестов). Рационалистический идеализм конца XIX — начала XX в. уделял довольно много внимания, в частности под влиянием неокантианства, разработке проблем гносеологии и логики; стала заметной тенденция к сведению философии к теории познания. Однако наиболее характерными были эволюция к мистике и иррационализму и тенденция к построению «новых» концепций метафизики. К христианскому персонализму тяготела антропологическая концепция В. И. Несмелова; этико-субъективный метод господствовал в неортодоксальной религиозной философии М. М. Тареева. Была предпринята парадоксальная попытка построить христианскую метафизику, отталкиваясь от платонизма с привлечением новейших естественнонаучных принципов (П.А. Флоренский).

Экстравагантный пример философии конца XIX — начала XX в. представлял В.В. Розанов своими сочинениями по антропологии и «метафизике пола», семейному вопросу. В начале XX в. с проповедью «нового религиозного сознания» выступил Д.С. Мережковский, организовавший вместе с Розановым в 1901 г. религиозно-философское собрание в Петербурге и ставший одним из ведущих деятелей богоискательства.

Буржуазный либерализм на рубеже XIX—XX вв. эволюционировал в области политики от «легального марксизма» к кадетизму. Для П. В. Струве и его единомышленников, взгляды которых получили наиболее полное выражение в сборнике «Проблемы идеализма» (1902), а затем в «Вехах» (1909)25, подвергнутых резкой критике Лениным и другими русскими марксистами, характерно стремление соединить политические принципы либерализма либо с рационалистическим идеализмом неокантианского толка (Струве, Новгородцев и др.), либо с религиозной метафизикой и философией истории (Н. А. Бердяев, эволюционировавший к христианскому персонализму и экзистенциализму, С. Н. Булгаков, перешедший затем к православному богословию С. Л. Франк и др.).

Рационалистическая позитивистская тенденция буржуазного либерализма проявлялась особенно в сфере социологии.

Сторонником практической эмпирической линии выступал П. Н. Милюков, считавший, что на место «метафизики» должна стать «современная научная социология».

Рассматривая общее состояние теории культуры начала XX в., представляется необходимым отметить и колебания А. В. Луначарского между позитивизмом и марксизмом. Обучение в Цюрихском университете у эмпириокритика Авена-Риуса не прошло для него бесследно и обернулось увлечением махизмом, к критической оценке которого Луначарский пришел не сразу. В «Основах позитивной эстетики» (1904) он наряду с целым рядом, несомненно, ценных замечаний и высказываний защищал идеи, далекие от марксизма. Основу его концепции составляла мысль о зависимости эстетического восприятия от биологической энергии организма. Как отвечает, оценивая эту книгу, А. А. Лебедев, «она продемонсгрировала стремление автора осмыслить традиции фейербаховского материализма и революционно-демократической культурологии русских «шестидесятников» с позиций махизма и эмпириокритицизма»26.

Мелкобуржуазную идеологию конца XIX — начала XX в. представляли неонародники (эсеры, энесы и др.) и анархисты. Философ эсеров В. М. Чернов разрабатывал, опираясь на субъективный метод Михайловского и Лаврова, неокантианство и махизм, антропоцентрическую систему, которая была бы одновременно «философией действительности» и «философией действия». Главный теоретик анархизма XX в. П. А. Кропоткин стремился к созданию так называемой синтетической философии, которая охватывала бы все явления природы и общества, в его учении переплетались механистический материализм и позитивизм.

П.А. Кропоткина (1841—1921), революционера-анархиста и ученого, Б. Шоу назвал «одним из святых столетия». Эти слова подводили итог жизни князя Кропоткина. А ее начало было связано с отказом от всех привилегий и прав, которыми он мог пользоваться как потомок древнего княжеского рода, получивший образование в Пажеском корпусе.

В 1877 г. началась сорокалетняя эмиграция Кропоткина, связанная с тем, что за свою революционную деятельность он был заключен в Петропавловскую крепость, затем переведен в Николаевский военный госпиталь, оттуда бежал в Швейцарию. Позднее Кропоткин писал: «Но Россия уже стала Советской республикой лишь по имени. Наплыв, «верховодство» людей «партии», то есть преимущественно новорожденных коммунистов... уже уничтожили влияние и построительную силу этого многообещающего учреждения — Советов. Теперь правят в России не Советы, а партийные комитеты, и их строительство страдает недостатками чиновничьего строительства».

Наибольшее влияние в российском социал-демократическом движении имела философия диалектического материализма. Важное значение для ее распространения, для защиты теории исторического материализма имели труды Плеханова: «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», «К вопросу о роли личности в истории», «Основные вопросы марксизма» и др. Плеханов оригинально решил вопрос о месте философии в марксистском мировоззрении, ее задачах, функциях, предмете и ее взаимоотношениях с конкретными науками.

Плеханов подверг критике субъективно-идеалистическую концепцию народничества и философский ревизионизм в российском и международном рабочем движении, выступил как историк революционно-демократической мысли в России, опиравшийся на ее традиции. Философскими единомышленниками Плеханова были Л.И. Аксельрод и А.М. Деборин.

Противоположные позиции по отношению к марксизму занимал М. А. Бакунин (1814—1876) — один из главных оппонентов Маркса. Бакунин рассматривает свободу одновременно и как цель, и как средство прогресса.

В начале XX в. определенное распространение в российском социал-демократическом движении получили идеи эмпириокритицизма. Влияние их испытывали А. А. Богданов, В. А. Базаров, А. В. Луначарский и др., которые объявляли центральной категорией марксистской философии не материю, а труд, деятельность, что, по их мнению, охватывало всю человеческую практику. (В.И. Ленин охарактеризовал концепцию Богданова и его единомышленников как философский ревизионизм.)

Радикальное направление общественной мысли связано с В. И. Лениным, разработавшим теорию империализма, социалистической революции и т.д.

Сущность метафизических исканий конца XIX — начала XX в. связана с рядом обстоятельств; уже к 70-м годам XIX в. стало ясно, что православная церковь активно «встроена» в собственнические отношения, политизирована, а идеи христианства вульгаризованы, заменены культом внешнего «обрядования». Русская культура, философско-этическая мысль, выдающиеся художники-мыслители понимали необходимость ее формирования. Все чаще стали говорить о необходимости собрать церковный собор.

15 августа 1917 г. в Москве был торжественно открыт собор русской православной церкви, после перерыва почти в 200 лет! (А в ноябре 1917 г. произошли непредвиденные изменения во всем, в том числе в том, что касалось положения церкви в обществе.)

Русское общество объективно нуждалось в моральной революции, в новом развитии нравственного сознания народа, особенно в атмосфере надвигающейся революционной грозы, способной выплеснуть анархически-бунтарские силы «топора» — разрушения. Великий пророк Л. Н. Толстой провидчески предупреждал о необходимости пресечения катастрофической русской «цепочки» — насилие за насилие, зло за зло. Его теория непротивления, вульгарно понятая современниками, была глубока, значительна, прогностична для всей последующей духовно-культурной ситуации: злу, по мысли Л. Н. Толстого, должны быть противопоставлены ненасильственные, праведные средства, которые и должны решать противоречия, конфликты, драматичные ситуации. Величие чужой идеи мы можем оценить лишь в конце трагического XX в.

Порубежная эпоха, во многом неожиданно для творческой интеллигенции, вдруг поколебала привычные представления. Быстро и бурно текущая действительность, цепь социальных и духовных катаклизмов, связанных с освободительным движением народа, революцией 1905 г., войнами (русско-японской, первой мировой), выдвинули небывало трудные вопросы. Необходимо было заново понять исторические судьбы страны, и в период, когда все поражало своими смещениями, желанная гармоническая концепция мира не складывалась.

Поиск, хотя и строго индивидуальный, был одинаково напряженным, разомкнутым во времени и пространстве, обращенным к сокрытым тенденциям жизни, внутренним состояниям души. Видимо, поэтому реализм порубежной поры назвали одухотворенным. Происходило соотнесение обычного, «ясновидного» с всевременным, общечеловеческим. Так выверялась сущность на глазах происходящих изменений. Затейливо переплелись в культуре «серебряного века» два потока, вызванные проникновением в текущее и раздумьями о прошлом духовном опыте, о мировой культуре, — реализм и модернизм.

Лорубежная эпоха — «серебряный век» дал освобождение от мышления, пронизанного политикой, социальностью как каноном-клише, мешающим думать и чувствовать.

Это эпоха тотального индивидуализма, усложненного рефлексами, интереса к тайникам психики, к глубинам «Зазеркалья», к примату бессознательного, иррационального в человеке, безграничности субъективизма, господства мистического начала в культуре.

Ментальность «серебряного века» — это культ творчества как единственной возможности прорыва к новым трансцендентным реальностям.

 «Серебряный век» — это эпоха выдающихся художественных

открытий, новых направлений, которые дали беспрецедентное разнообразие имен поэтов, прозаиков, живописцев, композиторов, актеров. Символизм и акмеизм, модернизм, футуризм, авангардизм, неоантичность стали благодатной почвой и судьбой для А. Блока, А. Белого и Ф. Сологуба, Д. Мережковского и 3. Гиппиус, Вяч. Иванова и Г. Иванова, И. Мозжухина и В. Холодной, В. Маяковского и В. Хлебникова, М. Цветаевой и А. Ахматовой, И. Стравинского и С. Рахманинова, В. Кандинского и А. Бенуа, К. Станиславского и В. Мейерхольда. Этих имен хватило бы на историю культуры целого народа, и не на одну эпоху!

Специфика культуры Ренессанса заключается в том, что все его деятели активно использовали для своих обобщений русскую литературу, знатоками которой они были. В 1923 г. в эмиграции Н. Бердяев пишет две взаимодополняющие работы: «Смысл истории» и «Мировоззрение Достоевского». Он неоднократно подчеркивал, что в русской литературе всегда есть жажда выхода за пределы искусства, она «бессистемная философия» России. Русское иночество, «монахи в миру» Достоевского и его Человекобоги были важным внутренним мотивом философии Ренессанса. Такого уникального синтеза философии и литературы не знала мировая культура. И никто из мыслителей «серебряного века» не объял в своем влиянии такие широкие ряды культуры, как Н. Федоров, — от Достоевского и Л. Толстого до Горького и Брюсова, от Хлебникова и Маяковского до Клюева и Заболоцкого, от художников Чекрыгина и Филонова до такого выдающегося прозаика философского склада, как Пришвин, или такого самобытного писателя, как Платонов.

Во многом под влиянием эстетики и философских воззрений Вл. Соловьева в 90-е годы XIX в. в литературе и литературной критике начинает складываться направление, получившее название символизма. Оно оформляется с появлением стихов К. Д. Бальмонта (1887—1942) «В безбрежности» и «Тишина», с выходом изданных Брюсовым сборников «Русские символисты» (1894—1895), а также стихов Ф. Сологуба (1863—1927), Д.С. Мережковского (1866— 1941), Н.М. Минского (1855—1937), 3.Н. Гиппиус (1869—1945).

Восстав против критического реализма и «удушающего мертвенного позитивизма», символисты провозгласили три главных элемента нового искусства: «мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности»27.

Символисты объединялись вокруг печатных органов — «Северный вестник», «Мир искусства», «Новый путь», позднее — «Весы» и «Золотое руно».

В начале 1900-х годов внутри символизма произошли изменения, связанные с появлением «младших» символистов: А. А. Блока (1880—1921), А. Белого (1880—1934), В. И. Иванова (1866—1949), С. М. Соловьева (1885—1942). В отличие от «старших» символистов эта группа «младосимволистов» во многом ориентировалась на национальные традиции; отсюда их интерес к русской литературе, истории, религиозно преломленная идея народности, вера в особую миссию России.

Вообще по своей сути символизм не был однородным. Е. В. Иванова выделяет, например, три группы представителей этого течения28.

Одна группа, которая возникла на базе журнала «Северный вестник» и в которую входили Д. Мережковский, 3. Гиппиус (выступавшая под псевдонимом Антон Крайний), Ф. Сологуб, К. Бальмонт и др., имела тенденцию к теоретизированию и, по сути, в своих декларациях и выступлениях отражала общие тенденции развития буржуазной философии и культурологии. Их основными теоретическими документами были лекция Мережковского «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» (1892) и статья Бальмонта «Элементарные слова о символической поэзии» (1900); позже основные идеи своей статьи Бальмонт развил в небольшой брошюре «Поэзия как волшебство» (1915).

Вторая группа символистов, состоявшая из поэтов Вл. Гиппиуса, А. Добролюбова и В. Степанова, не выдвигала каких-либо собственных теоретических принципов.

Наконец, третья группа формировалась вокруг В. Брюсова, выступившего с разъяснением теоретической платформы символизма в предисловиях к сборникам «Русские символисты» (1894—1895), издание которых он сам организовал в небольшой книжке «От искусства» (1899) и статьях «К истории символизма» (1897) и «Ключи тайн» (1904). Причем последняя работа явилась своего рода манифестом символистов. Она была помещена в 1-м номере журнала «Весы», ставшем основным органом этого направления.

Эти литературные опыты в основном и определили тот круг проблем, который был очерчен символистами «старшего» поколения. Несмотря на то что все названные группы составляли одно направление, его сторонники сохраняли относительную самостоятельность взглядов, настроений и отношений к революционным событиям, а в последующем оказались людьми разных идеологических ориентации.

В области теории на первом этапе развития символизма были определены его наиболее общие идеи: во-первых, символизм отрицает рационализм и выдвигает принцип интуитивного постижения некоторой духовной основы, скрытых начал, якобы заложенных в основании бытия; настойчивое стремление символизма познать загадку смерти: даже в христианстве многие хотели видеть не религию воскресения и вечной жизни, а смерти: «О смерть! Я твой. Повсюду вижу одну тебя — и ненавижу очарования земли, людские чужды мне восторги, сраженья, праздники и торги, весь этот шум в земной пыли»29, — писал популярный в начале века поэт и прозаик Ф. Сологуб. Во-вторых, он изменяет свое отношение к слову, которое теперь ценится не как носитель смысла и значений, а как средство, способное побуждать в человеке мистические предчувствия, обнаруживать таинственные связи между внутренним лицом личности и скрытыми в природе тайными силами; в-третьих, основное внимание в образной структуре произведений он уделяет символу, под которым первоначально понимался как деконкретизированный образ, как бы указывающий на нематериальный объект художественного переживания.

На этой основе символистами были сформулированы и основные принципы творчества — акцент на ритмическую организацию произведения, звукопись стиха, поиск в слове ассоциативных возможностей его воздействия, «размытость» образа, его многоплановость, а отсюда — неясность, смутность, недосказанность содержания, расплывчатость, неопределенность основной идеи в произведении. Именно эти принципы и легли в основу художественной практики символистов, которая дополняла, а во многом и определяла их теоретические искания.

Кроме этого надо сказать, что в русском символизме идеи безыдеальной концепции были подхвачены и выражены, может быть, еще более сильно и последовательно.

Детский лепет мне несносен,

Мне противен стук машин,

Я хочу под тенью сосен,

Быть один, всегда один...30 —

пишет один из наиболее мрачных русских поэтов-символистов Федор Сологуб, которого мы уже цитировали ранее.

В 900-е годы в рамках данного направления формируются два течения: петербургское, где одним из идейных вождей наравне с Мережковским становится Вяч. Иванов, и московское, в котором наряду с Брюсовым начинает играть заметную роль А. Белый (псевдоним Б. Бугаева).

Для петербургской группы характерна религиозно-мистическая ориентация, связанная с влиянием Мережковского и Бердяева, правда, одновременно здесь намечается и демократическая тенденция, свойственная, например, позднему А. Блоку. Для московской группы, особенно для А. Белого, становится наиболее существенным теоретическое обособление символизма на основании самостоятельно вырабатываемых категорий и философских обоснований. При этом символисты «порывисто и страстно переходили от одной философской школы к другой, а от Владимира Соловьева к Канту и Вагнеру, от Канта к Шопенгауэру, от Шопенгауэра к Ницше, от Ницше к оккультизму и антропософии31 Рудольфа Штейнера»32, что, разумеется, накладывало отчетливую печать эклектизма на все построения и доказательства.

Вяч. Иванов доказывал, что искусство должно служить пробуждению мифологического (в соответствии с убеждением Вяч. Иванова, единственно истинного) сознания, ибо оно имеет культовое («соборное») назначение, выполняет функцию объединения человечества на основе этого сознания.

Покинув в 20-е годы СССР с научными целями, он долго сохранял, как свидетельствует М. Чарный, свое советское подданство, однако образ мыслей не позволил ему вернуться на Родину.

Символизм как направление уже к 1909 г. практически распадается, так как в условиях активизации общественной жизни и нарастания волны революционного движения в России он отчетливо обнаруживает свою нежизнеспособность. А. Блок, В. Брюсов и ряд других представителей символизма в эти годы сближаются с лагерем демократического искусства и меняют свои первоначальные теоретические установки. В то же время Мережковский, 3. Гиппиус занимают все более выраженные реакционные позиции, углубляя религиозно-мистические мотивы своих теоретических построений.

Значительный «прорыв» в сторону реальности совершили «младосимволисты», чья духовно-эстетическая эволюция навстречу к свету, жизни, свободе, России обернулась трагедией непонимания, неузнавания, одиночества, ранней гибелью после 1917 г. (А. Блок, А. Белый).

Блок перерос рамки символизма: начав с мистических стихов о «Прекрасной Даме», он уже в 1903—1904 гг. ищет новые пути (цикл «Распутья»), а в первой лирической пьесе «Балаганчик» в тонах романтической иронии переосмысляет соловьевскую мистику. Трагедия современного человека одновременно с напряженным осмыслением «вечных» тем любви, смерти (циклы «Страшный мир» и поэма «Возмездие»), чувство гражданственности и общественной ответственности, сатирическое обличение уродливого мира, обращение к историческому прошлому и судьбам родины — основные мотивы «Родины», «На поле Куликовом», «Возмездия».

Несомненно, символизм не может быть оценен однозначно. С ним связаны и позитивные, и негативные моменты в разработке теории искусства и культуры. С одной стороны, у него были заслуги в обогащении выразительных средств поэтического языка, в борьбе со стилистическими штампами, в изучении многозначности слова и т.д.33, что в свое время было отмечено Г. В. Плехановым34.

С другой стороны, символизм утверждал идеалистические по своим основаниям идеи независимости художника от жизни, его абсолютной свободы, формировал учение об интуитивной природе искусства, отрицал его социальную обусловленность, его связ