Глава xii. первый период советской истории русской культуры (1917—1934)

Глава xii. первый период советской истории русской культуры (1917—1934)

Отделение церкви от государства и школы от церкви. «Революционное искусство».

Во имя нашего завтра —

Сожжем Рафаэля, разрушим музеи,

Растопчем искусства цветы

В. Кириллов

Новая экономическая политика (1921—1930J. Культурная революция, ее успехи.

Новые песни

Придумала жизнь.

Не надо, ребята,

О песне тужить...

М. Светлов

Попутчики. «Мне на шею бросается век — волкодав...» (О. Мандельштам). «Руки прочь от России!»

Послеоктябрьское — после революции 1917 г. — время нельзя рассматривать, не имея в виду два одновременных, проходящих параллельно процесса: с одной стороны, необычайное воодушевление масс, поразительный духовный подъем людей, вдохновленных идеалами коммунизма, а с другой — острота классовой борьбы, выселения, нарушение прав человека, утечка мозгов и т.п.

«Число убитых и заморенных коллективизацией и сталинскими репрессиями исчисляется от семидесяти до ста двадцати миллионов, а это — половина нации. Тогда все делалось для того, чтобы обрубить наши корни и лишить наш народ исторической памяти. Теперь общество вплотную столкнулось с проблемой сохранения цивилизации»1.

Сложность положения заключалась в том, что ужасы сталинщины сочетались с победоносными рапортами, с песнями И. О. Дунаевского, фильмами И. Пырьева о жизни простых людей — все это сливалось в причудливый сплав правды и мифа, в котором разобраться было нелегко. В 1920 г. был написан роман-предвиденье Е. Замятина «Мы». Грозным предупреждением его стало проникновение в суть тоталитарной системы: ей не нужен человек, он — «лишний», он раздавлен массой безликого «мы». Так был начат замечательный политико-культурный диалог времени. «Я» и «мы». Голос В. Маяковского звучал иначе: единица оказалась ненужной, ее голос для него «тоньше писка». В дальнейшем трагическая жизнь поэта опровергла его собственные утверждения.

Прозрение об истинных причинах трагедии наступило слишком поздно. До этого люди находились в ссылке И шли на расстрелы в большинстве своем с мыслью о правоте великой идеи, о том, что все случившееся с ними — это недоразумение, которое обязательно когда-нибудь прояснится. (И сейчас понемногу проясняется: сотни ни в чем неповинных людей у нас реабилитируются. Некоторые возвращаются на свою историческую родину.)

Даже сегодня все это нам кажется невероятным, невозможным. Но это было. И все дело в том, что, с одной стороны, радио, пресса, наше искусство широко вещали о новой истории человечества, о заре коммунизма, во имя которого призывали к героизму советских людей, прокладывающих путь в лучезарное будущее. Не случайно так искренне чисты и полны оптимизма песни, фильмы, поэмы и картины прошлых дней.

А с другой — расстрелы, заключения в тюрьмы, которые вначале производились с информационным пропагандистским шумом как борьба с врагами революции, потом молча, тайно, и об арестах знали только те, кого это касалось. Внешне же в стране как будто ничего и не происходило. Но все-таки все боялись, царил страх, вначале перед тем, как бы кто-нибудь не узнал о непролетарском происхождении и не попасть в так называемые «классовые враги», потом как бы вдруг случайно не оказаться в «антисоветчиках». И вот за эту «верность» (каждый ее понимал по-своему) у нас боролись официальные лица: бюрократы и деятели партии всех рангов, лицемеры, стремившиеся к продвижению по службе, и простые, честные люди, одурманенные пропагандой, наивно полагая, что совершают благое дело.

Подлинные прозрения тоталитарной системы сделала художественная культура. Встать над схваткой, обрести гуманистический, подлинно человеческий взгляд на эпоху смогли немногие. Только сегодня можно оценить простые, великие мысли двух поэтов — М. Цветаевой и М. Волошина, на десятки лет опередивших современное сознание. Кровавое месиво братоубийственной войны М. Цветаевой было понято так: «Все рядком лежат не раз-весть межой. Поглядеть: солдат. Где свой, где чужой? Белый был — красным стал: смерть побелила; кто ты? — белый? — не пойму! — привстань! Аль и сзади и прямо; и красный, и белый: — Мама!..»2

С болью об этом же говорит русский российский писатель В. Солоухин: «Да, я — русский патриот. Я во всеуслышание кричу, что в России уничтожено 92 процента храмов, икон, старинных книг. Я с гневом кричу о том, что в одной только Москве в тридцатые годы было взорвано 427 (четыреста двадцать семь) храмов и монастырей. Я открыто скорблю о 60 млн расстрелянных и замученных и, кстати, необязательно русских: Среднеазиатские республики, например, потеряли в первые десятилетия после революции 30\% своего населения. Я открыто называю взрыв всенародного памятника войны 1812 года храма Христа Спасителя (равно как и разорение могилы Багратиона на Бородинском поле), актом вандализма, поруганием Веры, Памяти народной и Красоты...»3

В 20-е годы Россию покинули выдающиеся философы, писатели, композиторы, музыканты, художники-живописцы. Многие из них были высланы за пределы России вначале по указу Ленина, потом по указу революционного правительства. Именно поэтому их неповторимый вклад в духовное развитие человечества долгие десятилетия у нас отрицался. И только в последние годы была сделана попытка восстановить справедливость, понять современный мир, но найти решение самых больных его вопросов вне прозрений, сделанных при остро критическом отношении к революционной и послереволюционной действительности, едва ли возможно.

Надо сказать, что Н. Бухарин и А. Луначарский при всех оговорках были против жесткого «огосударствления» культуры и монополизации духовной жизни, охотно вступали в диалог культур и традиций, их литературно-художественные взгляды и позиции были достаточно широки и менее одномерны, чем у Ленина. На другом «полюсе» духовной жизни стояли Троцкий и Сталин как подлинные «основоположники» тоталитаризма в культуре и культуры тоталитаризма. Выступая против Сталина-политика, Троцкий оказал ему неоценимую услугу, создав тоталитарный «канон-клише» в подходе к культуре. Уже в 1923 г. он тоталитарно «структурировал» ее на «попутчиков», «буржуазных» и «мужиковствующих». Последние особенно были им нелюбимы — новая власть не жаловала главный оплот России — крестьянство с его культурой, традициями, органичной связью с землей: его надо было уничтожить, он был «помехой» люмпенизации общества. Именно Троцкий начал безудержный процесс политизации культуры, выступая популяризатором вульгарно-социологической доктрины «пользы». Трагедией культуры стала новая псевдополитика в ней, которая лишь немного видоизменилась в течение десятилетий.

Позднее, будучи в эмиграции, Троцкий во многом пересмотрел свои взгляды. Переходный период от капитализма к социализму может быть, по его мнению, успешным «только взаимодействием трех элементов: государственного планирования, рынка и советской демократии»4.

Очевидно, можно согласиться с одной из точек зрения современных ученых на историю русской советской культуры, что в ней прослеживаются наиболее отчетливо три крупных периода5.

Первый период (1917—1934). Начало этому периоду положили революционные события 1917 г., а завершил 1-й съезд Светских писателей. Этот период характеризуется тенденцией, получившей бурное развитие еще в дореволюционной России, многовариантного культурного развития (отсюда и обилие группировок художественных объединений, салонов, федераций и т.п.) — с одной стороны; с другой — тенденцией привести естественное многоголосие к вынужденному монологу, подавить любые альтернативные позиции.

В следующем периоде (1934—1956) возобладала именно эта тенденция. Догматически трактуемый творческий метод социалистического реализма стал единственной эстетической системой, господствующей в искусстве. Лишенный живительных контактов с какой-либо альтернативой, метод превратился в свод жестких канонов и регламентации, в «прокрустово ложе» которого укладывалось любое явление культурной жизни, все не входившее в него — отметалось, запрещалось.

Ситуация кардинально изменилась после 1956 г. в течение третьего периода (1956—1985). Это — период с временными оттепелями, возвратом к «указаниям» в культуре, арестов и высылок, время медленного, постепенного, подчас мучительного, с движениями вспять, возврата к нормальному для культуры полифоническому развитию.

Сразу же после Октябрьского переворота 1917 г. партия большевиков и Советское правительство приняли меры по централизации управления культурой и искусством.

В конце 1917 — начале 1918 г. были приняты декреты об отделении церкви от государства и школы от церкви, национализации всех учебно-воспитательных учреждений и передаче их в ведение Наркомпроса. Общее руководство народным просвещением декретом ВЦИК и СНК РСФСР от 9 ноября 1917 г. было возложено на Государственную комиссию по просвещению во главе с А. В. Луначарским. Ее функции были окончательно определены в Положении об организации народного образования в Российской Социалистической Советской Республике, принятом Совнаркомом 18 июня 1918 г. Позднее, 30 сентября 1918 г., ВЦИК утвердил Положение о единой трудовой школе РСФСР, которое предусматривало обязательное бесплатное обучение всех детей от 8 до 17 лет в школах I-й и II-й ступеней.

Ситуация в стране была необычайно сложной. Но в ожесточенной вооруженной борьбе — гражданской войне, в которой на стороне противника большевиков выступали страны Антанты, большевики сумели удержать власть в своих руках.

В итоге пяти лет войны общая сумма ущерба составила 50 млрд золотых рублей, а человеческие жертвы с учетом погибших от голода и эпидемий достигли 13 млн человек6.

В такой ситуации была объективно необходима максимальная концентрация всех сил и ресурсов страны, а также единый центр руководства ими. Такой центр смогла создать партия большевиков, установив свою диктатуру. Так, в силу объективной ситуации вместо провозглашенной после Октябрьской революции диктатуры пролетариата утвердилась диктатура одной партии.

И несмотря на то что среди руководителей страны были люди недостаточно образованные, если не сказать — вообще необразованные7, большевики прекрасно понимали силу идеологического воздействия искусства на народные массы.

Именно поэтому при Государственной комиссии по просвещению в ноябре 1917 г. был образован отдел искусств, решавший вопросы оказания помощи художникам, поэтам и др. В 1918—1920 гг., по неполным данным, состоялось, не считая персональных, 140 выставок. С декабря 1918 г. по декабрь 1920 г. пять агитпоездов и агитпароходов совершили 20 рейсов по стране. В ходе рейсов было прочитано свыше 1 тыс. лекций, распространено 3 млн экземпляров газет и листовок. Столь массовое пропагандистски-психологическое воздействие не могло не иметь последствий!

Жесткая политика проводилась по отношению к церкви. Единственное, что было разрешено, — это совершать богослужения в храме. Все остальное — обучение детей, помощь бедным и больным, церковные школы, миссионерская работа, всякое участие церкви в жизни страны — было запрещено.

Для русской православной церкви наступило тяжелое время. Епископов, священников, монахов и монахинь, да и вообще деятельных православных людей арестовывали, ссылали на тяжелые работы, в лагеря, тюрьмы. Храмы разрушались, закрывались, превращались в склады, в кинематографы или музеи атеизма и т.п. Во всех школах с самых маленьких классов детей учили, что Бога нет, высмеивали богослужения и духовенство. Религиозные книги или журналы были запрещены.

В январе 1918 г. патриарх Тихон выпустил открытое послание, в котором он осуждал всех тех, кто преследовал веру, осквернял святыни, казнил невинных. В начале 20-х годов во время страшного голода советская власть объявила, что будет отбирать драгоценности в храмах и будет сама распоряжаться тем, как их употребить. В приходы стали приезжать комиссары. Они срывали украшения с икон в храмах, забирали чаши для причастия, кресты и т.п. В стране использовалось все, чтобы выстоять.

В 1919 г. правительство издало декрет об обязательном обучении чтению и письму на родном языке всего населения в возрасте от 8 до 50 лет. На время обучения рабочий день неграмотным трудящимся сокращался на 2 часа с сохранением заработной платы. Везде создавались школы и кружки, сотни тысяч учителей, служащих, студентов проводили занятия с неграмотными в ликбезах.

В 1923 г. организовалось добровольное общество «Долой неграмотность!». Его председателем был М. И. Калинин. Ряды общества росли с каждым годом. В 1932 г. оно объединяло свыше 5 млн человек. Деятельность общества по обучению грамоте приняла огромный размах. Комсомол организовал в годы первой пятилетки всесоюзный культпоход в деревню с целью ликвидации неграмотности. Развернулось всенародное движение за грамотность.

Это дало свои результаты: по переписи 1926 г. грамотность населения уже составила 51,5\%, в том числе по РСФСР — 55\%. Грамотность городского населения составила 76,3\%, сельского — 45,2\%. Наряду с ликвидацией неграмотности решались и пропагандистские задачи закрепления в массах коммунистической идеологии.

Особенно разительными были успехи в ликвидации неграмотности среди ранее отсталых народов России. До Октябрьской революции грамотные составляли среди киргизов и туркменов менее 1\%, среди узбеков — 1,5\%, среди казахов — около 2\%. А по переписи 1939 г. грамотные в возрасте от 9 лет и старше среди этих народов составляли 70\% и более.

Трудящиеся по собственной инициативе строили школьные здания (особенно в деревне), приобретали для них оборудование. Колхозники засевали сверх плана земельные участки (культ-гектары), урожай с которых шел в фонд всеобщего обучения.

Вокруг перспектив развития школьного образования велись дискуссии между сторонниками политехнической и монотехнической (с ранней обязательной специализацией) школы. К середине 20-х годов школьное образование представляло следующую систему: начальная 4-летняя школа (1-я ступень), на базе начальной школы школа Н-й ступени (5—9-е классы) с профессионализированными 8—9-ми классами в ряде школ или 7-летняя школа в городах, школа крестьянской молодежи (ШКМ), школа фабрично-заводского ученичества (ФЗУ). В некоторых районах и республиках продолжали также существовать раздельные школы для мальчиков и девочек (Дагестан, Средняя Азия), религиозные школы (мектебе, медресе), различались и сроки обучения, начали создаваться школы-интернаты. Профессионально-техническое образование находилось в ведении Главпрофобра.

Массовой формой подготовки кадров рабочих в 1921—1925 гг. стали школы ФЗУ. Не менее 8/4 учащихся этих школ были детьми рабочих. Кадры низшего и среднего технического и административного персонала (мастера, бригадиры, механики) готовились в техникумах, специальных профессиональных школах, краткосрочных курсах. Основным типом профессионального учебного заведения были индустриально-технические, педагогические, сельскохозяйственные, медицинские, экономические, юридические, художественные техникумы с трехлетним сроком обучения. Несмотря на значительные масштабы деятельности, система профтехобразования отставала от потребностей страны.

В 1918 г. была отменена плата за обучение в вузах, установлены денежные стипендии для нуждающихся студентов.

С тем, чтобы помочь высшей школе выйти из сложной финансовой ситуации, в ноябре 1918 г. Наркомпрос однозначно решил:

всеми студенческими делами ведают сами студенты. Студенческую кассу пополняли доходы от кооперативов. Они были почти во всех городах, где находились вузы. Один только студенческий кооператив при Московском университете имел свои мастерские по пошиву одежды, обуви, столовые, магазины, обслуживал около четырех тысяч клиентов, причем цены тут были на четверть ниже государственных! (Так когда же мы были правы? Тогда или теперь? Теперь за иждивенческое воспитание подрастающего поколения приходится расплачиваться всему обществу.)

В 1919 г. при институтах и университетах были созданы рабочие факультеты, на которых малообразованные рабочие и крестьяне за три года подготавливались к поступлению в вузы. Количество вузов быстро росло. В 1914 г. их насчитывалось 91, в 1922 г. — 244, а в 1939 г. — уже 760. Были созданы университеты и институты в Белоруссии, Армении, Киргизии, Узбекистане, в других республиках, где до революции не было ни одного вуза.

Миллионы рабочих и крестьян и их дети теперь учились в техникумах, институтах, университетах, становились техниками, инженерами, агрономами, педагогами, врачами, учеными.

Так появилось первое поколение советской интеллигенции, политически и идеологически лояльной к советской власти и партии. В области высшего образования правительство проводило классовую политику, создавало благоприятные условия для поступления в вузы рабочих и крестьян. Также принимались меры по коренному изменению программ обучения в вузах и университетах, удалению из университетов нелояльных к власти профессоров и преподавателей. Это вызывало серьезные конфликты, забастовки, протесты в студенческой и преподавательской среде. В начале 20-х годов в качестве обязательных предметов были введены исторический материализм, история пролетарской революции, история Советского государства и права, экономическая политика диктатуры пролетариата. Но положение с профессурой было довольно тяжелым, преподавателей катастрофически не хватала. Тем более что за рубежом оказалось от двух до трех миллионов человек. А это была в основном гуманитарная интеллигенция. В силу этого в высших учебных заведениях философия не преподавалась. Даже в Московском университете многие курсы читать было просто некому.

Поэтому по решению ЦК на преподавание в Московский университет были направлены известные партийные деятели: А. В. Луначарский, П. Н. Лепешинский, В. В. Адоратский, Д. И. Курский, И. И. Скворцов-Степанов и др. В 1921 г. в Москве был создан Институт красной профессуры (ИКП) для подготовки марксистских кадров высшей школы.

Важную роль в повышении грамотности населения, в расширении его образовательного кругозора играли, конечно же библиотеки. Руководство библиотеками в 1918 г. было возложено на библиотечную группу (с февраля 1918 г. — отдел) Наркомата просвещения. 21 июня 1918 г. Совнарком издал декрет «Об охране библиотек и книгохранилищ», в соответствии с которым в собственность государства поступали библиотеки частных лиц и ликвидированных учреждений. По декрету СНК «О порядке реквизиции библиотек, книжных складов и книг вообще», принятому в ноябре 1918 г., к началу 1920 г. в основном была завершена работа по реквизиции и национализации библиотек. Все изъятые книги передавались в государственные научные и массовые библиотеки:

В стране была создана широкая сеть клубов и библиотек. Почти в каждой деревне возникла изба-читальня. В 1939 г. в СССР насчитывалось уже 111 тыс. клубов (в 500 раз больше, чем в дореволюционной России), издавалось 9 тыс. газет (в 10 раз больше, чем в 1914 г.).

Впервые в мировой истории женщина была уравнена во всех правах и свободах с мужчиной. И... эмансипированная женщина взвалила на себя огромную тяжесть восстановления экономики. А если учесть, что в гражданской войне, а затем в Великой Отечественной войне погибла большая часть мужского трудоспособного населения, то надо признать, что социализм в основном-то был построен трудом женщин. Последствия такой гиперэмансипации мы ощущаем до сих пор, глядя на то, как наши женщины укладывают рельсы, покрывают улицы асфальтом, а в это время их дети остаются безнадзорными. Да и число разводов уже превышает все мыслимые показатели.

В 1930 г. у нас была ликвидирована безработица. Право на труд, на отдых, жилище, охрану здоровья и образование стало величайшим достижением социализма.

Эти достижения явились основой необычайного трудового энтузиазма советского народа, его научных, трудовых и военных побед (победа в гражданской и Великой Отечественной войнах). Это вызывало симпатии трудового народа всего мира, требовавшего: «Руки прочь от России!»

Революционные события в России нашли отклик в сердцах многих зарубежных писателей. И. Бехер, А. Барбюс, Б. Шоу, А. Франс, Д. Рид, Э. Синклер выступили в защиту молодой Советской республики. А. Франс открыто выразил свое восхищение русской революцией, которая, по его словам, «дала миру впервые за многие века, пример власти, созданной народом и для народа». Первая мировая война и угроза возникновения новой мировой войны способствовали созданию в 1919 г. международной группы «Кларте», в которую вошли Барбюс, Франс, Роллан, Уэллс, Гарди и другие писатели. «Кларте» резко осуждала интервенцию против Советской России, вела антивоенную пропаганду.

Наши успехи явились основной причиной «железного занавеса», за которым оказалась первая страна в мире, сделавшая попытку реализовать мечту человечества о социализме. Противостояние Восток—Запад не могло не нанести ущерба развитию мировой цивилизации и культуре в целом — Запада и Востока, исторически развивавшихся в тесном взаимодействии, взаимообогащении.

В области народного образования вплоть до 60-х годов даже самая развитая страна капиталистического мира — США — явно отставала от СССР и перенимала у нас то новое, что появлялось в школах и вузах еще на заре советской власти. В системе народного образования был совершен действительно невиданный коренной переворот. Была создана единая для всех общеобразовательная политехническая школа. Обучение стало бесплатным. Дети всех граждан получили возможность учиться. Занятия в республиканских школах проводились на родном национальном языке.

Более чем сорок народов страны обрели свою письменность. Это способствовало развитию национальной культуры.

В 1930 г. было введено обязательное для всех детей четырехлетнее, а в 1937 г. — семилетнее школьное обучение. Непрерывно росла сеть десятилетних средних школ. В 1939 г. их число по сравнению с 1914 г. выросло в 8 раз. К 1940 г. неграмотность была почти полностью ликвидирована.

В 30-е годы советское общество стало социально однородным — подавляющая часть населения работала в обобществленном секторе: в 1929 г. рабочие, служащие, колхозники, кооперированные кустари составляли (включая неработающих членов семей) 20,5\%, в 1937 г.— 94,5\%; буржуазия, помещики, торговцы, кулаки — соответственно 4,6 и 0\%, крестьяне-единоличники и некооперированные кустари — 74,9 и 5,5\%.

Были достигнуты значительные успехи в области ряда социальных гарантий, здравоохранения, просвещения. В 1930 г. ликвидирована массовая безработица. В 1913 г. один врач приходился в среднем на 5700 человек населения, одна больничная койка — на 760, в 1924 г. — соответственно 4800 и 700, в 1940 г. — 1200 и 250.

30-е годы — это время контрастов. Впечатляющий рост тяжелой промышленности, распространение элементов культуры, здравоохранения осуществлялись на основе и за счет стагнации уровня материального благосостояния народа, так и не достигшего показателей 1913 г.

С 1929 г. при активном участии профсоюзных, партийных комсомольских организаций развивается массовое социалистическое соревнование (переклички предприятий, движение встречных планов, ударных бригад, коммун и коллективов, хозрасчетных бригад, стахановцев и пр.). В 1931 г. на смену коммунам и коллективам с уравнительным распределением пришли хозрасчетные бригады, создававшиеся на добровольных началах рабочими, самостоятельно оформлявшими документацию, налаживавшими учет и т.п. Работа таких хозрасчетных объединений давала поистине фантастические результаты!

Но вскоре, не успев пустить глубокие корни, это движение, основанное на самоуправлении трудовых коллективов, было задушено чиновничье-бюрократическим аппаратом. Это неудивительно: происшедшее в годы «военного коммунизма» сращивание партийного и государственного аппарата в годы НЭПа ликвидировано не было. А в самоуправлении трудящихся как раз этот аппарат и не был заинтересован.

Так было положено начало концу социалистического способа производства, а значит, и социализма в целом, так как в его основе должен лежать принцип оплаты по труду — его количеству и качеству, действительному локомотиву экономики, который долгие годы пытались заменить марксистско-ленинской идеологией, лозунгами и призывами.

Обеспечив в период НЭПа гигантский рывок из разрухи, этот принцип потом практически не реализовывался, разве что иногда — для «показухи», оставался в учебниках и автоматически повторялся как азбучная истина без соотношения с действительностью.

Ленинская критика наивных, романтических представлений о чистом социализме без рынка и рыночных отношений не была услышана большинством партии, и сами идеи самоуправления трудовых коллективов, а также союза «народных сил», союза пролетариата с кооперированным крестьянством так и не вошли в сознание партийного актива.

Сталин был ближе большинству партийного актива, большинству новой советской интеллигенции, чем Ленин, призывавший учиться торговать и работать с прибылью.

Сталин был близок людям именно своим стремлением к новому, своей верой в возможность построить универсальное общество, в котором не будет ни торговли, понимаемой большинством как простая спекуляция, ни крестьянина, ни лавочника, ни мещанина.

Однако в решении национального вопроса и государственного строительства ближе к истине все-таки был Сталин.

В 1922 г. Сталин предложил советским республикам стать частью РСФСР. Ленин выступил против этой идеи и предложил образование СССР на началах равноправия всех «независимых» советских республик и соблюдения их суверенных прав. (Сейчас эта мина замедленного действия сработала. Вспомним, что до революции 1917 г. в России было деление только по хозяйственно-территориальному принципу.)

В 30-е годы поэт О. Мандельштам, погибший затем в ГУЛАГе, издает сатирическую карикатуру на «кремлевского горца» и «его сброд тонкошеих вождей» — сталинское окружение. В это же время А. Ахматова пишет «Реквием» — скорбный крик боли, отчаяния, которые великий поэт XX в. разделила со «стомиллионным народом». Она увидела, как «безвинная корчится Русь», стоя у тюрем с передачами.

Но все это остается как бы за фасадом здания, на котором висят лозунги свободы, равенства и братства. И совсем не утопической представлялась задача догнать другие страны, создать общество на, базе культуры для всего народа, а не отдельных элит. (Нашей «перестройкой» мы намеревались все «исправить» переводом предприятий на полный хозрасчет, но история распорядилась по-своему...)

Исчезновение хозрасчетных бригад не могло охладить трудовой энтузиазм народа, тем более что он поддерживался социалистическим соревнованием этих же бригад, заводов, отраслей, городов и т.д., хорошо организованной идеологической работой.

В чрезвычайных обстоятельствах конца 20—30-х годов в советской модели индустриализации акцент делался не на постепенном замещении импорта все более сложных промышленных изделий, а на развитии самых передовых в ту эпоху отраслей: энергетики, металлургии, химической промышленности, машиностроения, являющихся материальной основой формировавшегося современного военно-промышленного комплекса и одновременно «индустриализирующей промышленностью» — передаточным механизмом индустриальной технологии в другие секторы производственной деятельности.

Темпы роста этих приоритетных отраслей выросли по сравнению с дореволюционным в 2—3 раза. За 13 лет развития России перед первой мировой войной (1900—1913) ежегодное производство чугуна и стали выросло менее чем в 2 раза, производство угля — более чем в 2 раза, производство нефти практически не изменилось. За 12 лет советской индустриализации (1928—1940) годичное производство чугуна и стали увеличилось в 4—5 раз, угля — почти в 5 раз, нефти — почти в 3 раза. СССР поднял выплавку чугуна с 4,3 до 12,5 млн т. США понадобилось для этого 18 лет (1881—1899), Германии — 19 лет (1888—1907).

В 30-е годы СССР стал одной из 3—4 стран, способных производить любой вид промышленной продукции, доступной в данное время человечеству.

Центром научной мысли стала Академия наук СССР, по всей стране были созданы ее филиалы и научно-исследовательские институты. В 30-е годы возникли академии наук в союзных республиках.

К концу 30-х годов в СССР было около 1800 научно-исследовательских учреждений. Число научных работников превысило 98 тыс. А ведь в 1914 г. в России имелось всего 289 научных учреждений и только 10 тыс. научных работников.

Советские ученые в 20-х и 30-х годах достигли больших успехов в развитии многих отраслей науки. И. П. Павлов обогатил мировую науку ценными исследованиями в области изучения высшей нервной деятельности человека и животных. К. Э. Циолковский разработал теорию ракетного движения, которая лежит в основе современной ракетной авиации и космических полетов. Его труды («Космическая ракета», 1927; «Космические ракетные поезда», 1929; «Реактивный аэроплан», 1930) завоевали приоритет СССР в разработке теоретических проблем освоения космоса. В 1930 г. построен первый в мире реактивный двигатель, работавший на бензине и сжатом воздухе, сконструированный Ф. А. Цандером.

Труды Тимирязева по физиологии растений стали новым этапом в развитии дарвинизма. И. В. Мичурин доказал возможность управления развитием растительных организмов. Исследования Н. Е. Жуковского, С. А. Чаплыгина, открывших закон образования подъемной силы крыла, лежат в основе развития современной авиации. На основе научных изысканий академика С. В. Лебедева, трудов А. Е. Фаворского, Б. В. Вызова и др. в Советском Союзе впервые в мире было организовано массовое производство синтетического каучука и этилового спирта. Благодаря выдающимся научным открытиям советских физиков в СССР уже в 30-х годах впервые в мире были внедрены в жизнь принципы радиолокации. Д. В. Скобельцын разработал метод обнаружения космических лучей. Труды академика А. Ф. Иоффе заложили основы современной физики полупроводников, играющих первостепенную роль в техническом прогрессе. Советские ученые в 30-х годах внесли большой вклад в изучение атомного ядра: Д. В. Иваненко выдвинул теорию строения атомного ядра из протонов и нейтронов. Н. Н. Семенов успешно работал над проблемами теории цепных реакций. Группа геологов под руководством академика И. М. Губкина обнаружила богатейшие залежи нефти между Волгой и Уралом. Ученые сделали ряд крупных географических открытий, в особенности в изучении Крайнего Севера. Большую услугу науке оказал длившийся 274 дня дрейф на льдине в районе Северного полюса, осуществленный в 1937 г. И. Д. Папаниным, Э. Т. Кренкелем, П. П. Шершовым и Е. К. Федоровым.

Более скромными были достижения общественных наук, в основном служивших целям идеологического обоснования партийной политики. Стремление партийно-государственного руководства к обеспечению духовного сплочения народа вокруг задач модернизации общества в условиях крайней слабости материального стимулирования обусловило возрастание идеологического фактора. После постановления ЦК ВКП(б) о журнале «Под знаменем марксизма» (октябрь 1931 г.) и «О работе Комакадемии» (март 1931 г.), письма И. В. Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма» (октябрь 1931 г.), опубликованного в журнале «Пролетарская революция», общественные науки были поставлены под жесткий партийный контроль. Одним из направлений индокринации масс стало обращение к национальным традициям. В этой связи возрастает роль исторического образования, исторических исследований, безусловно, сориентированных в требуемом направлении. Тем не менее по сравнению с 20-ми годами, характеризовавшимися вульгарно-классовым, во многом космополитическим отношением к истории (школа М. Н. Покровского и др.) для приумножения исторических знаний создается более благоприятная атмосфера. В 1934 г. восстанавливается преподавание в университетах истории, создается Историко-археографический институт, в 1933 г. — Историческая комиссия, в 1936 г. в связи с ликвидацией Коммунистической академии и передачей ее учреждений и институтов в Академию наук был образован Институт истории АН СССР. В 30-е годы развертывается преподавание истории в средней и высшей школе. С 1 сентября 1934 г. были восстановлены исторические факультеты в Московском и Ленинградском университетах, а к 1938 г. эти факультеты уже имелись в 13 университетах. Большую роль в подготовке специалистов гуманитарных наук играли Московский и Ленинградский институты истории, философии и литературы (МИФМИ и ЛИФЛИ, а также Историко-архивный институт и Институт народов Севера в Ленинграде).

В 1929 г. была основана Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук с 12 институтами.

Серьезнейшим достижением науки было введение стандартов, чему способствовал переход на метрическую систему. Был создан общесоюзный Комитет по стандартизации. По числу утвержденных стандартов СССР к 1928 г. обогнал ряд капиталистических государств, уступая лишь США, Англии и Германии.

В конце декабря 1918 г. декретом ВЦИК было образовано Государственное издательство. В течение трех лет национализации подверглось более 1 тыс. типографий, бумажных фабрик и др. Партийные, государственные, ведомственные и профсоюзные издательства постепенно вытесняли частные. В 1918 г. они по отношению к общему объему всей печатной продукции выпустили 38,4\% изданий книг, в 1919 г. — 70,4 и в 1920 г. — 92,4\%. Выпускаются специальные серии популярных брошюр на антирелигиозные, политические, экономические, бытовые, исторические и революционные темы, излагавшие одиозную точку зрения. С 1924 г. широко развертывается пропаганда «основ ленинизма».

Культура советского периода — сложная диалектическая целостность, она никогда не была единым монолитом. Противоречивость присуща и всей системе, и ее элементам. Живое, общечеловеческое в них причудливо соседствовало с тоталитаризмом.

Для первого периода развития культуры характерно наличие двух взаимоборствующих линий развития в искусстве: реализма и модернизма. При напряженности, конфликтности художественный процесс тем не менее диалектически развивался, взаимообогащаясь и обновляясь.

Эта связь неоднородных художественных течений как естественное для развития культуры явление впоследствии полностью отрицалась. Всех деятелей культуры в тот период жестоко делили по одному принципу — их отношению к социалистической революции. Немудрено, что прогрессивным признавалось лишь творчество Горького (только ранние произведения), Д. Бедного, С. Серафимовича и отчасти В. Маяковского, В. Брюсова, А. Блока8. Достижения тех, кто с 20-х годов находился за рубежом:

Ив. Бунина, А. Куприна, Л. Андреева, А. Ремизова, Б. Зайцева, К. Бальмонта, Вяч. Иванова, И. Северянина, М. Цветаевой и очень многих других — были отвергнуты. Объективной оценки не удостоились талантливые поэты, оставшиеся на родине, но по-своему воспринявшие революционную историю: Ф. Сологуб, А. Белый, С. Соловьев, М. Волошин, А. Ахматова, С. Есенин...

Грубо попиралась правда о больших художниках. Безжалостно предавали забвению значительный пласт духовной культуры. И творчество искусственно отлученных от него авторов тоже представало «урезанным». Российский читатель долго не знал И. Бунина и Л. Андреева, К. Бальмонта и И. Северянина, А. Ремизова и Вяч. Иванова. Но и наследие М. Горького, В. Брюсова и др. воспринималось обедненно, вне глубинных перекличек с «запретной» литературой. А ведь контакты сложились самые тесные и осознанные литераторами разной ориентации.

С горечью об этом говорят наши современники в интервью, данном «Литературной газете»9:

М. Бочаров: «Прятали от народных глаз «Окаянные дни» Бунина, не предавали огласке «Несвоевременные мысли» Горького, скрывали за семью печатями письма Короленко». Да, действительно, В. Г. Короленко написал шесть писем Луначарскому. Поразительно, но уже тогда гуманист ставит вопрос о демократизации политической и культурной жизни, о становлении гражданского общества, анализируя те черты русской социальной психологии, которые на десятки лет опередили «Истоки и смысл русского коммунизма» Н. Бердяева. Говоря о позиции большевиков в разгар гражданской войны, писатель отмечает, что новая власть ответственна за происходящее, за русский народ с его привычкой к произволу, с .его наивными ожиданиями «всего сразу», с отсутствием даже зачатков разумной организации и творчества. Прямо вторгаясь в суть современных ему политических и культурных дискуссий, демократ-народник, обращаясь к большевикам, не принимает их догматизма, упрощенных выводов, стереотипов, которые легли в основу мифологизированного сознания масс. «Письма» писателя остались без ответа, хотя известно, что после их издания на Западе в 1922 г., не только А. В. Луначарский, но и В. И. Ленин с ними ознакомились. Трезвые мысли Короленко тоже оказались «несвоевременными». Гражданский пафос открытого неприятия подавления инакомыслия во второй половине 20-х годов звучит все глуше, уходя в культурное подполье. Его значение в том, что оно сумело очень рано распознать суть тоталитаризма, обобщить его важнейшие черты, опередив европейскую политическую и художественную культуру на десятки лет.

Сейчас происходит «мучительное обретение нами нашего народного достояния».

Д. Гранин: «Сейчас мы, наконец, добрались до Вл. Соловьева, Федорова, Бердяева, Флоренского, Булгакова...

...Ну что за история живописи, в которой нет ни Филонова, ни Григорьева? История нашей литературы обеднена. Что это за история советской литературы, допустим, без прозы Пастернака, стихов Ходасевича, Клюева? Без имен Пантелеймона Романова, Василия Андреева, Добычина, Жидкова? Разве можно получить представление о том, как развивалась наша литература, не анализируя Хармса, Введенского? ».

Так уж сложилась история русской литературы и искусства XX в., что наряду с эстетическими закономерностями ее развитие определяли обстоятельства общественно-политического характера, далеко не всегда благотворные. Лишь уяснив себе это, мы сможем восстановить целостную художественную картину русской культуры XX столетия. В начале 20-х годов в литературе лидировала поэзия, ввиду отсутствия бумаги распространилась форма «устной» поэзии (литературные вечера, концерты, диспуты). В 1921—1923 гг. появляются новые повести и романы крупных мастеров дореволюционной реалистической прозы: В. Короленко «История моего современника» (1921), А. Толстой «Хождение по мукам» (1921), В. Вересаев «В тупике» (1922), С. Сергеев-Ценский «Преображение» (1923). На фоне революционной эпохи широкое распространение поучили произведения символистского и формалистического направлений (А. Белый, Е. Замятин, А. Ремизов). Они продолжали работать в свойственной им манере, в соответствии со своими творческими принципами, оказывали сильное воздействие на молодых писателей. Проблема героя на некоторое время была оттеснена на второй план проблемой сюжета, формы и стиля. Многие писатели поэтому искали не столько героя, сколько острые социальные проблемы времени: Б. Пильняк «Голый год» (1920), Э. Эренбург «Хулио Хуренито» (1921), Д. Трест «Тридцать трубок» (1923), В. Лидин «Мышиные будни» (1922), Ф. Гладков «Огненный конь» (1923). Во всех этих произведениях повествование отличалось разорванностью, фрагментарностью, отсутствовали главные герои, быстро, бегло, ярко чередовались различные картины.

В 1922—1923 гг. в прозе наметился поворот в сторону большей конкретизации и индивидуализации образов, раскрытия сторон быта. Стали появляться книги интимного, детективно-авантюрного содержания.

Переход к НЭПу (новая экономическая политика (1921— 1930), начавшаяся с замены продразверстки продналогом) вызвал к жизни движение сменовеховства (от названия литературно-политического сборника из 6 статей авторов кадетской ориентации — Н. Устрялова, Ю. Ключникова, А. Бобрищева-Пушкина и др. — «Смена вех», издававшегося в Париже в 1921-22 гг.). Это движение охватило часть русской интеллигенции, которая признавала глубоко русский характер революции, отмечала совпадение интересов советской власти и потребностей Российского государства, поскольку, несмотря на утопичность своих революционных целей, реально большевики в 1921 г. открыли дорогу эволюционному процессу в сторону капитализма, а значит, от конфронтации надо перейти к сотрудничеству с ними. Сменовеховцы издавали свои журналы и газеты за границей: в Париже («Смена вех»), Софии («Новая Россия»), Берлине («Накануне»), Риге («Новый путь»), Харбине («Новости жизни») и в России (журнал «Россия», затем «Новая Россия», издававшийся в Ленинграде в 1922— 1926 гг., журнал «Экономист»). Идеи сменовеховства на протяжении многих лет облегчали переход интеллигенции на сторону советской власти.

Противоречия экономики и политики, сложность общественных процессов периода НЭПа нашли яркое отражение в произведениях литературы, искусства, архитектуры и театра. Протест значительной части интеллигенции против Октябрьской революции, уход в изгнание многих деятелей культуры не остановил развитие искусства, толчок которому был дан в начале века.

Инакомыслие этого времени многоаспектно, его социальная база сложнее: здесь и культура «серебряного века», и часть дореволюционной и новой интеллигенции.

Русская художественная культура инакомыслия находилась в полном расцвете: А. Блок, А. Белый, И. Бунин, О. Мандельштам, А. Ахматова, Н. Гумилев, В. Короленко, М. Горький, В. Кандинский, М. Шагал, С. Рахманинов, Ф. Шаляпин, И. Стравинский... Одни сразу поняли, что в новых условиях культурная традиция России будет либо распята, либо подчинена (И. Бунин «Окаянные дни»), другие пытались слушать «музыку революции», обрекая себя на трагедию скорой гибели без «воздуха жизни».

Продолжают существовать и появляются новые творческие объединения и группы, экспериментирующие на путях, порой далеких от реализма.

Наличие этих модернистских групп и теорий никоим образом не ущемляло и не препятствовало и поискам искусства, стоящего на противоположных эстетических позициях — реалистического живописания социальных аспектов жизненных реалий.

К таковым относятся произведения, появившиеся в первые годы после революции, во всяком случае — задолго до пресловутых постановлений, решений, «дискуссий» и т.п. о социалистическом реализме.

Первой попыткой создать эпическое произведение о революционной эпохе, опирающееся на сюжетно слаженную историю отдельной человеческой судьбы, стал роман Вс. Иванова «Голубые пески» (1923). К середине 20-х годов жанр романа вновь стал лидирующим в литературе: А. М. Горький «Дело Артамоновых» (1925), А. Серафимович «Железный поток» (1924), К. Федин «Мятеж» (1925), Ф. Гладков «Цемент» (1925) и др. Наряду с талантливыми произведениями появлялись повести и романы, написанные в псевдоклассическом стиле, заимствовавшие приемы, стиль романов XIX в. (Пант. Романов «Русь», 1926). Продолжали публиковаться и произведения классиков декадентства (А. Белый «Москва под ударом», 1925).

Со второй половины 20-х годов массовый поток литературных произведений стал терять своеобразие, наполняться одинаковыми штампами, сюжетными схемами, круг тем ограничивался. Появились произведения, в которых описывались картины бытового разложения интеллигенции и молодежи под воздействием НЭПа:

С. Семенов «Наталья Таркова» (в 2 томах, 1925—1927); Ю. Либединский «Рождение героя» (1929), А. Богданов «Первая девушка» (1928), И. Бражин «Прыжок» (1928). Наконец, широкое распространение в первой половине 20-х годов получили сатирические романы, построенные на авантюрно-приключенческих, социально-утопических сюжетах: В. Катаев «Остров Эрендорф» (1924), «Растратчики» (1926), Б. Лавренев «Крушение республики Итиль» (1925), А. Толстой «Похождения Невзорова, или Ибикус» (1924), А. Платонов «Город Градов» (1927), рассказы М. Зощенко.

Нравственные коллизии, рожденные острой классовой борьбой, развитием НЭПа, получают различное воплощение в повестях Ю. Н. Либединского (1898—1959) «Неделя» (1922), А. Тарасова-Родионова «Шоколад» (1922), Лавренева «Сорок первый» (1926), романах «Города и годы» (1924) «Братья» (1927—1928) Федина, «По ту сторону» (1928) В. Кина (1903—1937), в «Конармии» (1926) И. Э. Бабеля (1894—1941), в первой книге М. А. Шолохова (1905— 1984) «Донские рассказы» (1926). Главная тема творчества Неверова — человек в жестоких испытаниях разрухи, голода, гражданской войны (повесть «Ташкент — город хлебный», 1923). В романтико-фантастической повести «Алые паруса» (1923) А. Грин (1880—1932) рассказал о торжестве человеческой мечты о счастье.

Во второй половине 20-х годов интенсивно развивается новеллистика («Древний путь», 1927, А. Толстого; «Тайное тайных», 1927, Вс. Иванова; «Трансвааль», 1926, Федина; «Необыкновенные рассказы о мужиках», 1928, Леонова). Рассказами и повестями заявили о себе И. Катаев (1902—1939); «Сердце» (1926), «Молоко» (1930); А. П. Платонов (1899—1951): «Епифанские шлюзы» (1927).

В поэзии второй половины 20-х годов выделяются поэмы В. В. Маяковского, С. А. Есенина, Э. Г. Багрицкого (1895—1934), Н. А. Асеева (1889—1963), Б. Л. Пастернака, И. Л. Сельвинского (1899—1968).

Надо отметить ассоциативно-сложный строй поэзии Мандельштама («Вторая книга», 1923), драматический мир «Столбцов» (1929) Н. А. Заболоцкого (1903—1958), героическую романтику и добрую иронию в стихах М. А. Светлова (1903—1964) «Рабфаковка» (1925), «Гренада» (1926), экспериментаторство С. И. Кирсанова (1906—1972), комсомольский задор стихов и песен А. И. Безыменского (1898—1973), А. А. Жарова, И. П. Уткина (1903— 1944) — таков диапазон советской поэзии этого периода.

Пережитки капитализма в сознании людей — характерные мишени сатиры 20-х годов, наиболее значительные достижения которой связаны с именами Маяковского (стихи «Столб», «Подлиза» и др., пьесы — «Клоп», 1928, «Баня», 1929), М. М. Зощенко (1895— 1958) (сборники рассказов «Разнотык», 1923, «Уважаемые граждане», 1926, и др.)» И. А. Ильфа (1897—1937) и Е. П. Петрова (1903—1942) (роман «Двенадцать стульев», 1928), А. И. Безыменского (1898—1973) (пьеса «Выстрел», 1930).

В эти годы как в рамках господствующего течения («социалистического реализма»), так и вне его (многие произведения второго типа стали известны намного позже) создаются значительные произведения: «Тихий Дон» и первая часть «Поднятой целины» М. А. Шолохова, «Мастер и Маргарита» М. Н. Булгакова, стихотворения А. А. Ахматовой, П. Н. Васильева, Н. А. Клюева, М. И. Цветаевой, романы и повести А. М. Горького, А. Н. Толстого, Н. А. Островского.

Духовную культуру 20-х годов определяло противостояние двух группировок в литературе — РАПП и «Перевал». В схватке сошлись различные представления о сущности искусства, о его роли в жизни общества, о том, каким быть этому обществу и человеку в нем: пассивным исполнителем чужой воли, человеком-винтиком или личностью, самоценность которой непреложна и не может быть поставлена под сомнение диктатором, классовой доктриной, жесткой социальной схемой.

РАПП и «Перевал» — эти две группировки отражали, условно говоря, два полюса литературы и искусства в целом 20-х годов.

Что же касается РАППа — Российской ассоциации пролетарских писателей, то это наиболее массовое литературное объединение 20-х годов. В его составе числилось множество кружков и местных объединений. Основными печатными органами были журнал «На посту» (1923), а затем «На литературном посту» (с 1925 г.). Деятельность РАППа носила открыто классовый, пролетарский характер, на страницах его органов велась кампания против непролетарских писателей, к которым отнесли М. Горького, С. Есенина, А. Толстого, Л. Леонова и др., называя их «попутчиками». Рапповцы претендовали на монополию в области литературного творчества, вели грубую полемику, насаждали идеологию в литературе.

РАПП как ведущий отряд рабочих писательских организаций оформился в январе 1925 г. на I Всесоюзной конференции пролетарских писателей. Но история этой организации начинается на 5 лет раньше: в 1920 г. создается ВАПП (Всероссийская ассоциация пролетарских писателей).

Предшественником рапповской классовой ортодоксии был Пролеткульт — самая массовая литературно-художественная и просветительская организация, возникшая в октябре 1917 г. Она насчитывала в своих рядах 400 тыс. членов, издавала 20 журналов, в том числе «Горн», «Зарево заводов», «Пролетарская культура». Безусловный гуманистический пафос этой организации, отвечающий потребностям самых широких народных масс приобщиться к культуре и творчеству, противоречил теоретическим взглядам его основателей и руководителей: А. А. Богданова, Ф. И. Калинина, П. И. Лебедева-Полянского, В. Ф. Плетнева и др. В основу деятельности Пролеткульта была положена так называемая «организационная теория» А. А. Богданова, суть которой сводилась к тому, что любое искусство отражает опыт и миросозерцание лишь одного класса и непригодно для другого. Все предшествующее искусство, шедевры русской классики XIX в. созданы не пролетариатом — значит, не нужны ему. Из этого делается вывод о немедленном создании новой пролетарской культуры. Таким образом, отрицались общечеловеческие ценности, важнейшим проводником которых является искусство. «Во имя нашего завтра, — писал поэт В. Кириллов, — сожжем Рафаэля, разрушим музеи, растопчем искусства, цветы». Пролеткультовцы предлагали выбросить за борт Пушкина и Толстого, Глинку и Чайковского, Репина и др. В 1929 г. поэт Дж. Алтаузен написал печально знаменитые строки, в которых предлагал «расплавить» Минина и Пожарского как «двух лавочников», зря спасших «Россею». В начале 20-х годов из Пролеткульта выделилась группа писателей, создавших объединение «Кузница», — С. Обрадович, В. Казин, Н. Полетаев, Ф. Гладков.

С их идеями смыкалась теория так называемого производственного искусства, выразителями которой являлись В. И. Арватов, О. М. Брик, А. М. Ган, С. М. Третьяков и др. Они отрицали преемственность культуры, идеологических функций и специфики станковых форм изобразительного искусства.

Представители другого творческого объединения «Литературного центра конструктивистов» (И. Сельвинский, В. Инбер, Н. Адуев) называли себя выразителями «умонастроений нашей переходной эпохи», проповедовали «советское западничество», ориентацию на американизированную технократию. В области поэзии упор делался на «математизацию» и «геометризацию» стиля. В другую литературную группу «Левый фронт искусств» (ЛЕФ; 1922) входили поэты В. Маяковский, Н. Асеев, В. Каменский, С. Третьяков, С. Кирсанов, строившие свою эстетику с учетом пролеткультовских, футуристических теорий, концепции «литературы факта», отрицавшей художественный вымысел, психологизм.

В феврале 1921 г. руководитель Главполитпросвета Н. К. Крупская и А. К. Воронский обратились в Политбюро ЦК РКП(б) с предложением создать литературно-художественный и общественно-публицистический журнал «Красная новь». В Кремле состоялось совещание, на котором присутствовали В. И. Ленин, Н. К. Крупская, М. Горький, А. К. Воронский. Здесь же было принято решение о создании журнала и назначении Воронского ответственным редактором. Литературный отдел возглавил М. Горький.

На журнал и его редактора Воронского были нацелены удары как слева (ЛЕФ), так и справа (РАПП). «Красная новь» стала цитаделью, в которой многие писатели (признанные сейчас классиками русской литературы) нашли защиту от огня и меча, «неистовых ревнителей» пролетарской чистоты. «Во время литературного пожара Воронский выносил мне подобных на своих плечах из огня», — скажет после М. Пришвин. Слова М. Пришвина не будут преувеличением: до определенного момента стены этой цитадели были недосягаемы для противников.

Это стало одним из обстоятельств, приведших в 1924 г. к образованию вокруг «Красной нови» группы «Перевал». Она включала таких писателей, как М. Пришвин, В. Катаев, Арт. Веселый, А. Караваева, А. Малышкина, П. Павленко. Теоретиком группы был А. Воронский. Члены группы выступали за сохранение преемственности с традициями русской и мировой литературы, против рационализма и конструктивизма.

Что предложили «перевальцы» современникам? Прежде всего — опору на будущее, столь пристальный интерес к будущему, что современность интересовала их значительно меньше. Эта опора на будущее объективно вела к утверждению общечеловеческого начала в искусстве, которое порой могло противопоставляться сиюминутности. «Художник должен уметь сочетать временное с вечным, — подчеркивал Воронский. — Только тогда его вещи и становятся достоянием будущего».

Воронский провозглашал, что искусство есть познание жизни, искусство, как и наука, познает жизнь. Но познавательной функции искусства в то время противостояла иная концепция — теория «искусства жизнестроения», или «производственного искусства». Земенский, Чужак, Брик, Евреинов, Арватов, Гастев при всем различии нюансов своей концепции видели в искусстве служанку производства и быта.

В феврале 1921 г. в Петроградском Доме искусств сложился кружок «серапионов» — «Серапионовы братья», интереснейшая группировка, в которую входили Лев Лунц, Николай Никитин, Константин Федин, Михаил Зощенко, Всеволод Иванов, Валентин Каверин, Михаил Слонимский, поэты Елизавета Полонская и Николай Тихонов, критик Илья Груздев. Близки к «серапионам» были Евгений Замятин и Виктор Шкловский. За яростными спорами, за иронией, смехом, шутками скрывалась преданность литературе, ставшей делом жизни каждого из них. «Серапионы» защищали традиционные представления об искусстве, о самоценности творчества, об общечеловечной, а не узкоклассовой значимости искусства.

В отличие от явных «классовых врагов» к нему благосклонно относились представители не только «Перевала». Для РАППа «Серапионовы братья» были «попутчики». С ними можно даже сотрудничать, делать из них «вспомогательный отряд», дезорганизующий «противника», т.е. лагерь «погромных писателей, типа Гиппиус и «Буниных», и «мистиков», и индивидуалистов, типа Ахматовых и Ходасевичей». При этом наставники из РАППа брались «постоянно вскрывать их путаные мелкобуржуазные черты». Такое отношение к «попутчикам» пройдет через всю историю организации.

Термин «попутчик» возник в среде немецкой социал-демократии в 90-е годы прошлого века, в 20-е годы впервые в отношении искусства был применен Л. Троцким. Рапповцами этот термин употреблялся как уничижительный: в попутчики попадали все советские писатели, не входящие в РАПП (Горький, Маяковский, Пришвин, Федин и др.), следовательно, не понимающие перспектив пролетарской революции и искусства. Писатель Н. Огнев, попавший в «попутчики» в 1929 г., писал: «Для текущего момента можно установить примерно такой смысл слова «попутчик»: «Сегодня ты еще не враг, но завтра можешь быть врагом; ты на подозрении». Оскорбительность подобного деления художников на истинно пролетарских и «попутчиков» многими .ощущалась драматически.

Многим истинно народным, органичным художникам таким, как Сергей Есенин, Леонид Леонов, Сергей Клычков, связанным с поэтической традицией Пушкина, Некрасова, Блока, приходилось преодолевать отчуждение от классики, от фольклора, которое последовательно предписывал Л. Д. Троцкий. Последний писал: «Революция пересекла время пополам... Время рассечено на живую и мертвую половину, и надо выбирать живую». «История нашей общественной мысли до сих пор даже клинышком не врезывалась в историю мысли общечеловеческой... Будем лучше наше национальное самолюбие полагать в будущем, а не в прошлом».

Подобные эстетические директивы исключали идею самодвижения, непрерывности культуры, закрывали путь к общечеловеческим моральным ценностям. Они сужали поле наблюдений, обедняли образно-ассоциативный мир для М. А. Булгакова, М. М. Пришвина, Б. Л. Пастернака. Резко обедняло философско-психологическое богатство романа отчуждение его от русской религиозно-философской традиции. Сейчас очевидно, что и А. Фадееву, обратившемуся при создании «Разгрома» (1927) к традициям эпопеи «Война и мир» Л. Толстого, и М. Булгакову, наследнику гоголевского фантастического реализма, приемов «карнавализации жизни», и А. Платонову, осваивавшему в сатирической повести «Город Градов» (1923) образ щедринского города Глупова («История одного города»), надо было преодолеть это отчуждение от классики.

Новый взгляд на панораму культуры 20-х годов позволяет сделать вывод: литература не улучшала ни историю, ни образ народа. Ее метод, еще не названный социалистическим реализмом, увеличивал для писателя «зону контакта с изображаемым миром», заставлял все время соприкасаться «со стихией незавершенного настоящего» (М. Н. Бахтин). Движение познающей мысли, метаморфозы форм и стиля — живая душа нового метода. Если современные писатели на Западе и Востоке имеют сейчас горькое право на вакуум, на свою ненужность, на нереализованность, на «свободу и одиночество», то Михаил Шолохов в «Тихом Доне», этом эпическом самопознании истории и самого себя, оказался в счастливом теснейшем отношении с изображаемым миром, с соавтором — историей. И не мог, как и Андрей Платонов, в фантасмагорическом романе «Чевенгур» (1929), как Михаил Булгаков в «Белой гвардии» (1925) и «Мастере и Маргарите», с тревогой и мукой сказать всему миру: путь революции сложен, противоречив, это буря, которая выбрасывает наверх, к вершинам вместе не только идеалистов, бескорыстных романтиков, подвижников, но и людей социального дна, люмпенов, ограниченных доктринеров, фанатиков казарменного «рая».

В повестях «Собачье сердце», «Дьяволиада», «Роковые яйца» М. Булгакова, в таких стихотворениях, как «Сумерки свободы» и «Мне на шею бросается век-волкодав...» О. Мандельштама, в пьесе «Шарманка» А. Платонова прозвучал сигнал тревоги в связи с абсолютизацией насилия. Насилие, его абсолютизация, раздувание, обращение вначале против врагов революции, реальных и мнимых. А затем? Оно, как молох, начинает искать жертвы везде.

Жесткие и непреодолимые классовые границы, воздвигнутые внутри искусства, лишали его первейшего свойства, важнейшего эстетического качества: общечеловеческого содержания. Эта идея, тогда весьма распространенная (вспомним Плеханова, говорящего, что «Евгений Онегин» — произведение, чуждое и непонятное для рабочего, ибо в нем отразился чужой социальный опыт), научно обоснованная в школе профессоров В. Ф. Переверзева (МГУ, Комакадемия) и В. М. Фрича (Институт Красной профессуры), позднее, уже в начале 30-х годов, квалифицированная как вульгарно-социологическая, тем не менее столь прочно вошла в кровь и плоть наших культурологов, что ее сильнейшее влияние было ощутимо до 90-х годов.

Принципиальное значение для развития литературы и искусства 20-х годов имела резолюция ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы» (1925), положившая начало идеологизации литературы и искусства, закреплению партийного диктата в художественном творчестве. Несмотря на то что в ней формально осуждались действия РАПП, призывалось к свободному соревнованию группировок и течений, одновременно ставилась задача обеспечить переход писателей-«попутчиков» на сторону коммунистической идеологии, бороться с проявлениями буржуазной теологии в литературе за создание произведений, рассчитанных на массового читателя.

После постановления ЦК ВКП(б) о журнале «Под знаменем марксизма» (1931) философы были директивно нацелены на претворение в жизнь задач социалистического строительства. И немудрено, что марксистско-ленинская философия завоевала господствующее положение не только в общественных, но и в естественных науках. (В 1936 г. был создан Институт философии АН СССР.) Философия была поставлена на службу партии и государства.

Становление советской исторической науки происходило в обстановке острой борьбы между буржуазной и марксистской идеологиями, не допускавшей никаких разночтении в оценке исторических событий. Неудивительно поэтому, что мы сейчас по-новому открываем и прочитываем нашу собственную историю, в том числе историю нашей культуры. А потому-то не лишены смысла слова Черчилля: «Россия — единственная страна, прошлое которой непредсказуемо».

Подобно вопросу об отношении искусства к действительности, столь же принципиальным, приведшим к размежеванию литературных сил был и вопрос о творцах новой культуры.

Отвечая на эти вопросы, Воронский обеспечивал себе оппозицию справа — оппозицию непримиримую, коварную, в эстетических вопросах вульгарную, а порой и безграмотную — прежде всего в лице критиков Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП): Л. Авербаха, Г. Лелевича, Б. Волина, И. Вардина, С. Розова, В. Ермилова.

Дороги «попутчиков» и пролетарской литературы, говорил Воронский, не разойдутся, они соединятся в единый широкий путь советской литературы. Классовая принадлежность художника сама по себе еще не обеспечивает ни успеха, ни неудачи — дело в таланте и способности увидеть перспективы революции.

В отношении культурного наследия Воронский считал его фундаментом культуры современной. «Перевал» провозглашал гуманизм, необходимость эстетической культуры, искренность в противоположность вульгарно понятому социальному заказу.

Больше всего Воронский подвергался нападкам за проповеди эстетической культуры. Авербах усматривал в этом «мистико-идеалистическую контрабанду», уверял литературную общественность, что «Воронский зовет под знамя идеалистической реакции».

Острая борьба шла вокруг концепций личности. Воронский выступал против обезличивания, но в 1927 г. он был уволен из «Красной нови». Концепция творческой личности, получившая название моцартианства, эмоционального, искреннего, глубоко личного восприятия действительности, возникла в связи с тем, что «знаменем» «перевальцев» стала повесть Петра Слетова «Мастерство». Один из героев повести воплощает в себе моцартианское начало творчества.

Идеи Воронского после его увольнения продолжали отстаивать « перевальцы ».

Общественное сознание 20-х годов поляризуется как бы по двум полюсам: с одной стороны — рационализм, свойственный, как говорил еще Плеханов, революционной эпохе, но обернувшийся в эстетических концепциях ЛЕФа10, Пролеткульта, РАППа насилием над личностью. С другой стороны, как антитеза этому насилию, возникает интерес к искусству как к иррациональному началу, высвобождающему личность, обнаруживающему ее скрытые п