Женщина как "другое" мужчины, человека?

Женщина как "другое" мужчины, человека?

Руссо также начинает свои рассуждения о "Софи, или женщине" с вопроса, в какой мере женщина является существом рода "человек" правда, хорошо закамуфлированному в вводном вопросе о схожести и различии полов. Он отвечает на этот вопрос со справедливой логикой: во всем, что не касается пола, женщина равна мужчине, т.е. человеку ("la femme est homme", 445); во всем же, что касается половой принадлежности, они различны. Несколькими страницами дальше показывается, что мужчина играет роль самца лишь в определенные моменты, в то время как женщина является самкой в течение всей своей жизни, точнее говоря, пока она не становится слишком стара для этого: все ее существование, ее конституция, не исключая и ее духа, темперамента и характера, определяются ее половыми функциями (450). То, что женщина приравнивается к полу ("le sexe") как таковому, является лишь следствием этого логического построения. Это означает, с другой стороны, что не остается ничего из того, что объединяло женщину и мужчину. И на этой основе выстраивается весь дальнейший текст.

Физиократы (Du Quesnay, Turgot и др.), отвергавшие абсолютистский меркантилизм, придерживались мнения, что богатство страны состоит не в накопленных в ней деньгах, а в производительности ее почвы. Чем интенсивнее обрабатывается почва, тем больше человек она сможет прокормить, а, в свою очередь, большее народонаселение сможет опять-таки повысить плодородность почвы за счет увеличения ее обработки и т.д. Так возникает "демографическое богатство": только растущее народонаселение гарантирует своей полезной деятельностью во всех областях благополучие и богатство страны. Под полезной производительностью женщины понималась в этой связи ее способность к дето рождению. Исключительным смыслом жизни женщины становилась поэтому роль матери. "Энциклопедия" (Encyclopedic) была близка к этим взглядам, (прим. Э.-Х., ср. сн. 6). В связи с этим материнским добродетелям приписывалась особая ценность, что принимало иногда формы рекламной кампаний с целью привлечения женщин к выполнению ими их демографических обязанностей. Политическая обусловленность некоторых характеристик половых ролей и сегодня очевидна. Так, сегодня во всем мире считается совершенно нормальным то, что женщины работают лишь тогда, когда необходима рабочая сила. Во время перенасыщенности рынка труда женская занятость напрямую связывается с подростковой преступностью, (прим. изд.).

Последствия такого разделения полов вновь и вновь рассматриваются в тексте, причем в разных аспектах. Руссо постулирует, что совершенный мужчина и совершенная женщина должны так же мало быть сходными духом, как они мало схожи своим внешним обликом (446). Поэтому чем больше разделены их жизни, тем лучше и для них обоих, и в целом; современное же сближение и смешение полов в обществе, не говоря уже о равенстве, являются лишь свидетельством происходящего упадка (451-454 и дальше). Отсюда и идеальное сообщество Кларанс в "Новой Элоизе" организовано таким образом, что мужчины и женщины встречаются лишь в особых случаях. Далее: если ранее, в народной традиции Weiberschelte (Weiberschelte (дословно: женская ругань, порицание) возникшая в 14-ом веке традиция, для которой были характерны также "женские пирушки" с "вынесением приговора" мужчинам, что сегодня сохранилось в форме "женского карнавала", (прим. изд.)) (которая у Зайлера прорывается в преувеличенной долготе гневной арии Евы) специфически "женским" порокам противостояли общие для мужчин и женщин добродетели, то Руссо утверждает, что для женщины является добродетелью то, что для нас, мужчин, было бы недостатком, и наоборот; способности обоих взаимно "дополняются" (se compensent; 453 и далее); женщина, которая развивает в себе мужские способности, перестает быть женщиной и превращается в нечто несуразное (454, 488). Таким образом у мужчины и женщины не остается больше ничего общего, равного; различия начинаются с еды женщине природа отвела молоко и сладости (501) и кончаются специфической для каждого пола моралью.

Сильвия Бовеншен показала, что и у Канта, в контексте дискуссии о гражданских правах, используются те же формы имплицитного исключения женщины из общей категории "человек".

Здесь напрашиваются два замечания. В рамках этой философии, находившейся под влиянием упомянутой выше новой антропологии полов, женщины вычленяются буквально как "другое"; они становятся в прямом смысле объектом мужского дискурса. Это видно на примере речевой стратегии в первой части 5-ой книги, рассматривающей общие теоретические положения: это мужской разговор между "нами, Вами и мной" (nous, vous et moi) о "них" (elles) лишь изредка он обращается с советами непосредственно к "рассудительной матери" (mere judicieuse, 454). Насколько женщины являются "другим", ясно показано в небольшом сочинении Дидро "О женщинах" (DIDEROT: Sur les femmes, 1772). Женские недомогания, начиная с периода полового созревания, во время последующих беременностей и вплоть до климакса, превращают женщин в достойных сожаления больных; добавив к этому случаи проявления истерии, Дидро с каким-то восторженным ужасом говорит о них как о "настоящих дикарях в глубине их существа" (de vraies sauvages en dedans, там же, 35) и в итоге, соединив восхищение перед ними с их уничижением, называет их "довольно необычными детьми" (les enfantsbien extraordinaires)! Таким образом, трижды вытесненные за пределы мира мужского разумного порядка, они, в конечном счете, оказываются "тайной" (mystere, там же, 48) "загадкой женского", над которой, как позднее считал Фрейд, мужчинам приходится "ломать голову" (FREUD 1933, 545). Женщинам, говорит он, достаточно быть этой загадкой. Схема осталась той же. (Что понятая, как "тайна", женщина становится идеальной плоскостью для проекций, показывает хотя бы представление о скрытой в женщине специфической дикой природе, которое впоследствии нередко встречается в литературе: только -женщины превращаются у Шиллера "в гиен"15; а у Лессинга опять же лишь женщины [Марвуд, Орсина] неистовствуют и готовы "разорвать на куски" свои жертвы. Клаудия Га-лотти "рычит", как "львица, потерявшая детенышей".)16 Это отграничение женщины как чужеродного "другого", с которым мужчину не связывает эмпатия, объясняет, возможно, ту подчас удивительную жесткость и безразличие, с которыми Руссо обрекает женщину на статус подчиненного существа, а маленькую девочку на разработанную им в соответствии с волей природы дрессировку.

Предназначенная к тому, чтобы нравиться: жизнь в зеркале

Исходный пункт в дифференциации мужчины и женщины Руссо видит в "общей цели природы", акте оплодотворения. В соответствии с представлениями о любовной войне Руссо поясняет, что мужчина должен быть для этого активным, сильным, готовым к наступлению; что же касается женщины, то достаточно, если она не оказывает большого сопротивления; ее конституция, таким образом, является слабой, пассивной, робкой (446 и далее). Из этого он выводит все последующее.

Для компенсации своих слабостей женщина должна пытаться понравиться мужчине и стать для него милой, с тем, чтобы получить в его лице господина ("elle doit se rendre agreable a 1'homme /.../ pour etre subjuguee", 446) и чтобы затем сделать его жизнь внутри дома настолько приятной, что он не будет искать удовольствий вне семьи (469); однако прежде всего, она должна добиться его расположения, чтобы он захотел дать ей и ее (!) детям то, в чем они нуждаются для жизни: "Уже по самой своей природе женщины, как сами, так и их дети, зависят от отношения к ним мужчин" (Par la loi meme de la nature, les femmes, tant pour elles que pour leurs enfants, sont a la merci des jugements des hommes; 455). To, что женщина в поисках средств существования оказывается полностью отданной на волю мужчины, его отношения к ней, полностью лишает ее какой бы то ни было почвы, на которой она могла бы "стоять" в этом уже угадывается ибсеновская Нора, боязливо-настойчиво вымаливающая у своего супруга с помощью лести деньги на ведение хозяйства.

Руссо нигде не анализирует исторически относительно новые предпосылки этой зависимости (разделение трудовой деятельности и семейной жизни и его последствия); напротив, он провозглашает их в почти библейском тоне как данные природой: "Женщина, почитай твоего господина; это тот, кто работает для тебя, кто добывает твой хлеб, кто дает тебе пропитание: это мужчина." (Femme, honore ton chef; c'est lui qui travaille pour toi, qui te gagne ton pain, qui te noun-it: voila 1'homme; 558) Ей настоятельно внушают: то, что она делает (а это немало, как мы увидим), называется не "работа", а "заботы, дела, занятия" (не "travail", a "soins"; 461, 467 и далее); языковое установление, влекущее за собой важные последствия.

Таким образом, очень многое зависит от того, удастся ли женщине понравиться мужчине, угадать его желания, покориться его воле: ее собственное существование, целостность и счастье семьи и, тем самым, не устает уверять Руссо также благополучие общества.

При этом предыдущие 450 страниц книги Руссо возвещают революционные идеи о необходимости предоставлять растущему ребенку ту счастливую свободу, которую предусмотрела природа, для того, чтобы ребенок по собственной инициативе, следуя собственным импульсам, смог развить полностью силу тела и духа и, став взрослым, достичь настоящей автономии: "чтобы он смотрел своими глазами, чувствовал своим сердцем; чтобы им не управлял никакой авторитет, кроме его собственного разумения" (qu'il voie par ses yeux, qu'il sente par son coeur; qu'aucune autorite ne le gouveme hors celle de sa propre raison; 306). Утопическая модель воспитания Эмиля в искуственно поддерживаемом "естественном" одиночестве имеет лишь одну цель: предотвратить его слишком раннее "обращение к внешнему миру"; его надо уберечь от аффективных столкновений и зависимостей внутри сети человеческих отношений, от "соперничества, ревности, страха, зависти" (les rivalites, la jalousie, la crainte, 1'envie; 250, 528); сделать это можно, если он лишь тогда вступит в человеческое сообщество, когда приобретет сильную, спокойную уверенность в себе: самая унизительная из всех зависимостей зависимость от мнения другого будет ему тогда чужда. "То, что о нем думают, его не волнует" (Се qu'on pense de lui ne 1'inquiete pas; 419).

В начале 5-ой книги, однако, выясняется, что этот ребенок, чье счастливое развитие к самостоятельной личности было нам представлено автором, может быть лишь мальчиком; для Софи действуют другие правила, в большинстве своем прямо противоположные. (При этом здесь опять проявляется та нечеткость дискурса, о которой шла речь выше: то, что говорилось в начале о развитии детей в раннем возрасте и о закаливании младенцев, очевидно касалось обоих полов; на каком этапе происходит отграничение, остается неясным.).

Поскольку для женщины не предусматривается самоопределение, поскольку ее жизнь протекает во всевозможных ориентациях на мужчину, ее "хозяина" (maitre; 511) и "господина" (chef), Руссо приветствует все, что указывает на то, что такая "ориентация на других" заложена в самой природе женщины и, таким образом, нуждается лишь в развитии. Главный момент он открывает в предпочитаемых девочками детских играх. Практически с рождения, говорит он, девочки любят "украшения, наряды, уборы" (la parure, 450), "то, что служит украшению; зеркала, побрякушки, тряпочки, особенно кукол" (се qui sert a Готе-ment; des mirroirs, des bijoux, des chiffons, surtout des poupees; 450). Итак, в первую очередь, зеркало; интересно, что и игру в куклы Руссо описывает не как, к примеру, подготовку к материнству, а чисто нарцистически. Кукла является альтер эго девочки, которая ее, как свое собственное зеркальное отражение, неутомимо переодевает и украшает, с возрастающей завороженностью делает ее все красивее (459);

с наслаждением теряется она в этом образе самой себя, предназначенном к тому, чтобы нравиться другим. Ее игра является самоотчуждением в результате того, что она идентифицирует себя с объектом чужого желания. Руссо видит в этой игре в куклы-зеркала проявление женской природы. Точно так же и для Фрейда женственность будет связана с нарциссизмом; "наиболее частый и, вероятно, наиболее чистый и истинный тип женщины" для него характеризовался особенным "нарастанием изначального нарциссизма /.../. Ее потребность состоит не в том, чтобы любить", а в том, чтобы приводить в восхищение и "быть любимой" (FREUD 1914, 55). Сегодня напрашивается, скорее, вопрос, в результате какого поведения матери, особенно по отношению к маленькой девочке, у этой последней может затрудняться формирование ее чувства самости (Selbstgefiihl).

Однако затем Руссо показывает, каким образом это "женское" желание понравиться может быть развито и отработано в различных областях. Назову лишь две. В то время, когда Эмилю позволено скакать, как резвому жеребенку, носиться и прыгать, развивая свои силы (71), физическое развитие уже даже маленькой девочки проходит под | знаком привлекательности (456).

Девочку нельзя просто предоставить ее импульсам, ее собственному ощущению тела; движения и осанка должны быть как бы под наблюдением "со стороны", в расчете на их воздействие; эта привлекательность является навязанной извне, своего рода эстетическим отчуждением тела: девочка учится "украшать себя, жеманиться" в расчете на взгляд наблюдателя. Вплоть до того, что пристрастие Софи к тому или иному занятию и Руссо замечает это с похвалой часто зависит от того, насколько хорошо она при этом выглядит: она любит плести кружева на коклюшках, потому что это придает привлекательность ее позе; она охотно играет на клавикордах, поскольку при этом обращают на себя внимание ее нежные пальцы (499).18 В то время, как Эмиль может свободно и практически действовать ("Чтобы ребенок не делал чего-либо из-за того, что его видят или слышат, чего-либо /.../, ориентированного на других" Qu'un enfant ne fasse rien parce qu'il est vu ou entendu, rien /.../ par rapport aux autres; 81), девочка должна как можно основательнее научиться постоянно иметь в виду удовольствие и одобрение другого недаром "приятная" (agreable) является важнейшим параметром оценки.

Особенно интересен приводимый Руссо пример искусства ведения беседы оно, конечно, важно, если речь идет о том, чтобы понравиться (470). В противоположность Эмилю, говорящему скупо и по существу (177, 419), от него не ожидаются любезности уже для маленьких девочек характерна "милая болтовня" (un petit babil agreable; 470), и эта противоположность развивается дальше: "мужчина говорит то, что знает, женщина то, что нравится" (1'homme dit се qu'il sait, la femme dit се qui plait; 471). Это тоже необходимо отрабатывать. Руссо предлагает для девочек своего рода игру, по правилам которой они должны сказать каждому из присутствующих то, что ему приятно и, кроме того, является правдой. Искусство ведения любезной беседы вызывает похвалу автора, и все же здесь особенно ярко проявляется недооценка женщины: речь мужчины содержательна, ибо он говорит по существу; речь женщины рассматривается как "смазка" в отношениях, как "любезности", содержание не так уж и важно. "Болтовня, к которой едва прислушиваешься" (Un babil /est се/ qu'on ecoute point; 177), говорится в начале книги "Эмиль". Происходит отказ от возможности настоящего диалога между ними и от межсубъектности что особенно печально, если принять во внимание значение диалога и беседы в идеях и стиле жизни эпохи Просвещения.

Милое неведение и послушание (I'aimable ignorance, la soumission): ни думать, ни действовать самой

То, что Эмиль может свободно развивать свои интересы и учится на собственном опыте находить свое место во все расширяющемся окружающем мире, является основой его непоколебимого самоуважения и его творческой энергии; с полным правом он считает себя способным на многое. Девочке отказано и в том, и в другом. Конечным итогом ее учебы является умение нравиться будущему мужу. При этом, в первую очередь, встает вопрос, чему и в какой мере необходимо ее обучать, чтобы это сочеталось с той простотой и наивностью, которая пристала девушке (482). Прекрасно, если она будет развивать "милые таланты" (talents agreables; 469), будет учиться петь, танцевать, рисовать но только цветочные мотивы и узоры для вышивания, "этого им достаточно" (cela leur suffit; 460) этим она сделает домашнюю атмосферу для мужа приятной и нескучной. Ни в коем случае это не должно становиться настоящим занятием искусством; ей не нужен ни учитель, ни при занятиях музыкой ноты (469 и д.). Поскольку, далее, ее ум является женским, ему не присуще все то, что относится к "рассуждению" (raisonnement), т.е. абстракция, обобщение, принципы. Соответственно "точные науки" (sciences exactes), с которыми Эмиль знакомится уже во время детских игр, остаются вне круга ее занятий, так же, как и "физические знания" (conaissances physiques), ведь эти знания приходят извне, а не из дома (488 и д.). Но и от чтения в целом Руссо советует воздерживаться очевидно, он опасается последствий чтения романов (460 и д.). Эмиль тоже вначале растет без книг, за исключением "Робинзона"; только позже, в более сознательном возрасте, в пятнадцать лет, это будет компенсировано. Софи же черпает свою мудрость и знание людей из разговоров с отцом и матерью (501); лишь случайно ей в руки попадает "Телемах" Фенелона. Чтение этой единственной книги необходимо Софи для того, чтобы в ее душе сформировался идеал благородного мужчины, которого она позже откроет в Эмиле. Fenelon, Francois de Salignac de la Mothe (1651-1715), французский теолог. Его самое известное произведение "Приключения Телемаха", роман о путешествиях и любви, представляет воспитание принца и при этом создает идеальный образ мудроуправляемого королевства, из которого изгнаны война, деспотизм и роскошь, (прим. изд.)

Этим отсечением от всех областей знания девушке одновременно вторично отказывается в "отделении от матери";

она лишена возможности следовать своей любознательности в открытии мира пусть хотя бы из книг, и благодаря радости приобретения знаний укрепить уверенность в себе: ей остается лишь чувство соответствующее реальности полной беспомощности и бессилия в отношении всего, что лежит за пределами домашнего мира.

Единственная область знаний, которая настойчиво рекомендуется женщине, это знание людей, вернее, не людей вообще (Руссо тут же проводит ограничение: это естественное дело мужчины), а тех людей, т.е. мужчин, с которыми она имеет дело ("которые ее окружают и которым она подчинена" qui 1'entourent /.../ /et/ auxquels elle est assujettie; 489). В искусстве понимания человека за счет "проникновения, вживания в него" (penetration) и "тонкого наблюдения" (observations fines, 489), которые не опираются ни на какие знания, женщины являются непревзойденными. К этому мы вернемся чуть позже.

Как девочку нужно обучать, Руссо показывает единственно на примере религии и морали. Поскольку женщина по недостатку рассудительности (raisonnement) не может самостоятельно разбираться и в вопросах религии ("не в состоянии самостоятельно судить, они должны получать решения от отцов и мужей" hors d'etat d'etre juges elles-memes, elles doivent recevoir la decision des peres et des maris; 473), необходимо уже девочке, не вдаваясь в причины, коротко и ясно изложить то, что она должна знать и во что должна верить (472 и д.). Для Эмиля, конечно, нужно другое: воспитатель "не должен предписывать правила, он должен способствовать их открытию" (ne doit point donner de preceptes, il doit les faire trouver; 26). Софи же должна принимать готовое знание, ей нельзя учиться думать, ей нельзя учиться учиться. И ее родители всякий раз мудро пресекали ее вопросы: "Ее родители приучили ее к уважительному подчинению, всегда говоря ей: Дитя мое, эти знания не для Вашего возраста, Ваш муж, когда придет время, расскажет Вам об этом" (Ses parent /.../ 1'ont accoutumee a une soumission respectueuse, en lui disant toujours: Ma fille, ces connaissances ne sont pas encore de votre age, votre man vous en instruira quand il sera temps; 502).

Таким образом упорно перекрывается источник внутренней живости, самостоятельности, возможной интеллектуальной творческой деятельности. Соответственно в описании Софи перед ее встречей с Эмилем говорится: "О милое неведение! Счастлив тот, кому предназначено передать ему знания!" (О aimable ignorance! Heureux celui qu'on destine a 1'instruire!; 520) И опять она объект в руках мужчины, он формирует и определяет ее ум. Так что и в этом смысле все сделано для того, чтобы плющ еще плотнее обвился вокруг дуба. Очевидно, было бы нехорошо, если бы она выступала против него со своими собственными представлениями и мнениями, как субъект мышления. Софи же была, к счастью, так воспитана, что приспособление к мужу для нее не только само собой разумеется, но и является ее потребностью; ее образцовый женский ум Руссо описывает следующим образом: "Софи обладает милым умом /.../, умом, о котором ничего не скажешь, поскольку его находишь в ней всегда не больше и не меньше, чем в себе. Он у нее всегда тот, который нравится людям, беседующим с ней" (Sophie a 1'esprit agreable /.../, un esprit dont on ne dit rien, parce qu'on ne lui en trouve jamais ni plus ni moins qu'a soi. Elle a toujours celui qui plait aux gens qui lui parient; 501).

Отказ от субъектности поэтому касается не только учения, знания, мышления гораздо важнее для психической конституции девочки, что она не должна иметь возможности даже узнать себя как субъекта собственного действия. Быть воспринятой и признанной "как центр собственной активности", эта важная предпосылка аутентичного чувства самобытия, главная составляющая плана воспитания Эмиля, для нее не предусмотрена. Ведь девочки и Руссо особенно настаивает на этом никогда не должны быть предоставлены самим себе. "Девочки должны иметь лишь немного свободы" (Les filles /.../ doivent avoir peu de liberte; 461); "имейте основания для заданий, которые вы возлагаете на девочек, но возлагайте их всегда!" (justifiez /.../ les soins que vous imposez aux filles, mais les imposez-leur-en toujours!; 461) Всегда должна ощущаться воля другого: "девочки должны всегда подчиняться чужой воле" (que les filles soient toujours soumises /.../ aux volontes d'autrui; 461, 463) даже девочке, которая, уже по собственному желанию, хотела бы продолжать данную ей работу, нужно препятствовать в этом и прервать ее (461). Возможность по собственной инициативе начать что-либо и заниматься этим, эта углубленность ребенка в его игру, когда он, экспериментируя, придумывает что-то свое и осознает это как свое, т.е. матрица будущей творческой деятельности -такой возможности девочки полностью лишаются. Поскольку течение их жизни будет часто "прерываться различными заботами" (entrecoupee de soins divers; 460), они должны быть приучены к этому заранее: "приучите их видеть себя прерываемыми в разгар игры и переключенными безропотно на другие заботы" (accoutumez-les a se voir interrompre au milieu de leurs jeux, et ramener a d'autres soins sans murmurer; 463). Благодаря такой профилактической дрессировке, направленной на то, чтобы быть всегда готовой отдать себя в распоряжение другого, "пока еще для этого достаточно одной привычки" (la seule habitude suffit encore en ceci; 463), заверяет Руссо, им скоро не будет приходить в голову, что они могли бы сами чего-то хотеть или предпринять что-то свое; быть нужными для других, быть всегда готовыми помочь в конце концов, это станет потребностью и будет тогда их "природой".

Что касается конкретного содержания этих "забот" (soins), уже здесь проявляется среди прочего фатальная функция так называемого "женского рукоделия", т.е. вышивания гладью и крестом по канве и плетения кружев (460), которое стало обязательным и осталось таковым вплоть до конца XIX века особенно в состоятельных буржуазных семьях, среди тех читателей, к которым обращается Руссо, и где женщины не были больше заняты исключительно домашней работой. Кажется нормой, если девочка "целыми днями" (tout le jour) сидит так с иглой около матери "не скучая" (sans ennui), уверяет Руссо (462), в течение всего времени, пока она ее любит. Вспомним также знаменитые "английские утренники" (matinee a 1'anglaise) в "Новой Элоизе": Юлия вышивает у окна, экономка Фан-шон плетет кружева на коклюшках, маленькая Генриетта рядом с ней шьет; оба мальчика в это время рассматривают книжку с картинками, двое мужчин читают газеты за чайным столом. (ROUSSEAU 1960, 544)

Воспитание к само-отверженности: отказ от собственных чувств и потребностей

Быть оторванной от игры для выполнения поручений и не роптать (sans murmurer), это ведет к следующему важному пункту. Насколько бы ни была огорчена девочка, оторванная от игры, это не должно быть заметно. От девочки требуется полный отказ от собственных чувств, т.е. от всех чувств, которые каким-либо образом сигнализируют "нет" и самоутверждение в трудной ситуации: протест, гнев, печаль, ярость... И Руссо показывает, как этого можно достичь. "Нужно сначала приучать их к принуждению, чтобы затем оно им ничего не стоило" (II faut les exercer d'abord a la contrainte, afin qu'elle ne leur coute jamais rie; 461); из этого "привычного принуждения" (contrainte habituelle; 463) получается затем "послушание" (docilite; 463), покорность, а она, в свою очередь, превращается в "мягкость, /.../ первое и самое главное качество женщины" (douceur/.../ la premiere et la plus importante qualite de la femme; 463). Нежность, кротость становятся обязательными качествами женщины. На примере Софи, которая, будучи ребенком, не совсем достигла желаемой "абсолютной ровности характера" (parfaite egalite d'humeur; 501), показывается, как родители могут этому помочь:

Ей скажут что-то, что ее ранит, она не показывает обиды, но ее сердце разрывается; она пытается уйти, чтобы выплакаться. И в тот момент, когда она плачет, отец или мать зовут ее и говорят ей лишь одно слово, и она тут же возвращается играть и смеяться, вытирая ловко глаза и стараясь подавить свои рыдания.

Qu'on dise un seui mot qui la blesse, elle ne boude pas, mais son coeur se gonfle: elle tache de s'echapper pour aller pleurer. Qu'au milieu de ses pleurs son pere ou sa mere la rappelle, et dise un seuimot, elle vient a 1'instant jouer et rire en s'essuyant adroitement les yeux et tachant d'etouffer ses sanglots. (501 и далее)

Софи, единственное сокровище и утешение ее родителей (507, 526), "знает", что они не выносят печального или разгневанного, упрямого ребенка; она быстро учится полностью скрывать эти чувства даже от себя самой. Ту же виртуозность в подавлении аффектированного состояния посоветует вскоре своим читательницам женщина Софи Ля Рош в "Письмах Розальены"20; такие "переходные периоды частого жертвования самой собой" необходимы для того,чтобы женщина могла проявлять ту "неизменную ровность духа", которую от нее требует счастливый брак. Руссо упоминает и другие способы отучения девочки от "негативных" аффектов; используя риторический прием амплификации, он говорит о женщинах следующее: "Небо дало им такой нежный голос совсем не для брани; и эти тонкие черты лица оно дало им не для того, чтобы они искажались от гнева" (Le ciel /.../ ne leur donna point une voix si douce /.../ pour gronder; /.../ il ne leur fit point des traits si delicats pour les defigurer par la colere; 463) Реализованное в конкретной ситуации, как, скажем, выше, в случае с Софи, это означает: "Посмотри, какая ты некрасивая, когда ты сердишься!" утонченная стратегия для того, чтобы объявить недействительным оскорбление человека, спрятав его за "прославлением" привлекательности, которая так необходима женщине.'

Немногим дальше в тексте Руссо кротость, которая, как показывают приведенные выше отрывки, является результатом подавления, превращается в "женскую природу".

LA ROC'HE, Marie Sophie von (1731-1807) писательница, считается первой представительницей развлекательной литературы в Германии. Ее содержательно и формально находящиеся под влиянием Ричардсона и Руссо романы в письмах сочетают просветительскую разумную мораль и чувствительный энтузиазм по отношению к добродетели. Главное произведение "Das Fraulein von Stemheim", меньшим успехом пользовались "Rosaliens Briete an ihre Freundin". (прим. изд.).

Софи "терпеливо сносит несправедливость других, такова милая природа ее пола. Женщина создана для того, чтобы уступать мужчине и чтобы не жалуясь переносить даже его несправедливости" (souffre avec patience les torts des autres /.../ tel est 1'aimable nature de son sexe/.../. La femme est faite pour ceder a 1'homme et pour supporter meme son injustice /.../ sans se plaindre; 463, 502). У мужчин, разумеется, это совсем иначе:

"Никогда не унижайте (!) мальчиков в той же мере. Внутреннее чувство поднимается и протестует в них против несправедливости; природа не создала их для того, чтобы терпеть ее" (Vous ne reduirez /!/ jamais les jeunes garcons au meme point; le sentiment interieur s'eleve et se revolte en eux centre injustice; la nature ne les fit point pour la tolerer; 502). Для Руссо тоже понятно, что подавление порождает в мужчинах ненависть (565): здесь становится видно, каким преимуществом может быть то, что женский пол выделяется просто как "другое" из собственного бытия как человека; они "ведь чувствуют не так, как мы..." аргумент, который известен и из других, расистских, контекстов.

Таким же важным, как вытеснение и заглушение собственных чувств, является отказ от собственных желаний и потребностей, который требуется от девочки. В то время, как для Эмиля тщательно проводится различие между его желаниями и потребностями, которые должны немедленно выполняться, и его всевозможными "фантазиями", которые должны оставляться без внимания (71), для девочек существует лишь одна категория: "Нужно их упражнять в обуздании всех их фантазий, чтобы подчинить их воле других" (II faut les exercer a dompter toutes leurs fantaisies, pour les soumettre aux volontes d'autrui; 461). У них все "фантазии", для которых существует лишь принципиальное воспитательское "нет": "научите их прежде всего побеждать себя" (apprenez-lew surtout a se vaincre; 462), всегда и везде.

Порой Руссо признает, что то, чего требует от женщин "природа" жестоко (450, 495). Он знает лишь одно средство от этого: недостаточно лишь тщательно искоренить и подавить упрямство, гневливость или желания, женщины должны научиться любить свои обязанности (467, 368). Он дает понять, что это воспитание может быть осуществлено лишь за счет любви между матерью и дочерью. Из любви к матери девочки готовы на все, не только на сидение за вышиванием. Даже принуждение, которое мать должна применять, лишь усиливает эту связь (la gene meme ой elle la tient, bien dirigee, loin d'affaiblir cet attachement, ne fera que 1'aug-menter; 482). Мы знаем эти ситуации вытесненной амбивалентности, когда именно в констелляции глубокой любви и тесной связи всякое неподчинение должно быть подавлено, подавленное сопротивление вызывает чувство вины, а из него, в свою очередь, опять возникают всепобеждающая любовь и потребность самопожертвования. И если совершается, как в примере с девочками, так много подавляющих вмешательств, то сколько же вытесненных протестов и какое чувство вины необходимо преобразовать в любовь! Какую же чуткость разовьет Софи, чтобы угадывать желания матери и опережать ее требования! Сколько раз мы видим, как она ищет ориентира или одобрения у матери в некоем бессловесном антеннообразном контакте (535, 536). В пятнадцать лет она словно становится матерью своей матери: "Все ее внимание направлено на то, чтобы услужить своей матери и освободить ее от части ее забот" (Son unique vue est de servir sa meife, et de la soulager d'une partie de ses soins; 499). Такая всепоглощающая ответственность за благополучие самого близкого человека, конечно, является благоприятной предпосылкой для брака Софи, который здесь предвосхищается. Чужие требования, в виде некоторой длительной самоидентификации с любимым материнским агрессором, запечатлеваются в ее душе как собственное идеальное "я". В такой степени любить свои обязанности, заглушать свои желания и при этом испытывать потребность в самопожертвовании в этом ряду кажется достаточно предпосылок для развития "женского мазохизма". Это обнаруживается и в специальных упражнениях, которые проделываются с Софи, чтобы она научилась отказываться от своих импульсивных влечений. От ее любви к сладостям в детстве (которая без оговорок допускается у мальчиков) мать отучает ее с помощью порицания, наказания и поста, причем аргументирует это уже тогда тем, что чрезмерная еда портит фигуру; и вот Софи находит вкус в умеренности (500 и д.) тема, которая получит широкое развитие позже в "добродетели", в отказе от импульсивных влечений, что является конечной целью. Но и в целом женщине постоянно внушается, что она должна найти собственное осуществление в альтруистических уступках. "Счастье добропорядочной дочери в том, чтобы составить счастье добропорядочного мужа" (Le bon-heur d'une honnete fille est de faire celui d'un honnete homme; 506), поучает Софи ее отец, "ее удовольствия в счастье ее семьи" (ses plaisirs sont dans le bonheur de sa famille; 519) и т.д.

Здесь нужно указать на своего рода риторическое "преображение"21, указание на которое, проходя в многообразных вариациях через всю пятую книгу, пытается подтолкнуть подразумеваемую читательницу к некоторого рода мазохистской переоценке. Те жизненные обстоятельства, которые еще в начале были изображены с правдивой жесткостью, превозносятся впоследствии с риторическими заклинаниями как едиственнын способ обеспечения истинного счастья и истинного достоинства женщины. Им кажется, что их угнетают? Но ведь все у них в руках; если они полностью и с радостью берут на себя свои обязанности, то награда не заставит себя ждать. "Разве это трудно постараться быть любезной, для того, чтобы быть счастливой, постараться выказывать уважение, чтобы быть почитаемой?" (Est-il penible /.../ de se rendre aimable pour etre heureuse, de se rendre estimable /.../ pour etre honoree?, 493). Примечательно здесь, как Руссо освобождает мужчину от всяких семейных обязанностей: даже деньги на содержание себя и детей женщина заслуживает угождением (450); но в особенности то, что касается построения отношений внутри семьи, является полностью ее делом; она должна приписывать своему поведению то, как муж проявляет себя в домашней обстановке. В отличие, к примеру, от моделей семьи у Дидро и Лессинг изображение здесь показывает сдвиг к патриархально управляемой, однако в конкретных жизненных проявлениях все же ценгри-рованной вокруг матери семейной структуре. В отношении России этото феномен также нуждается в обсуждении. Так, Михаил Рыклин пытается осмыслить прошлое, говоря об "экспансии женского принципа в Советском Союзе" и о "символической массовой кастрации мужчин" (в частности в Lettres Internationales).

В этом нарушенном порядке, где только подчиненный отвечает за устройство общей для обеих сфер, женщина оказывается расположенной к латентному чувству вины или испытывает моральное и ма-эохистское давление, принуждающее ее к постоянным "достижениям" (moralisch-masochistischer Leistungszwang), -это мы видим на примере многих женских биографий и персонажей последующего времени. Именно в этом направлении подспудно толкает их риторическое "преображение". Это же совсем не правда, что женщина просто подчиняется мужчине: за счет своей непритязательности она будет управлять, "она правит мягкостью своего характера" (elle regne par la douceur de son charactere; 493); ее угодливость является ее господством, ее ласки являются приказами, ее слезы угрозой (517). Что же касается строгой уединенности ее домашней жизни, то ее уверяют, что мир ей вовсе не нужен, "ее достоинство в том, чтобы быть неузнаваемой, ее слава в уважении мужа: ее удовольствия в счастье ее семьи" (sa dignite est d'etre ignoree, sa gloire est dans 1'estime de son mari: ses plaisirs sont dans le bonheur de sa famille; 519). Импульсивные влечения Софи преобразуются в истинный "энтузиазм" добродетели (503). Вновь и вновь картины счастливой семьи как единственного места "самых нежных чувств природы" (des plus doux sentiments de la nature; 452 и дальше), как единственной области, где "сердце может расцвести" (19). Особенно ясно это прочитывается в последней части книги, маленьком романе двух молодых людей. В рамках этой работы я не могу подробно остановиться на этом аспекте текста, однако он сыграл несомненно важную роль в том влиянии, которое оказала книга, точно так же, как и представление в "преображенном" виде семейной идиллии Кларанс в "Новой Элоизе", идиллии, полностью пронизанной духом Юлии, супруги и матери, хотя она или, скорее, потому что она! во всем следует директивам своего мудрого супруга. Это риторическое "преображение" в целом работает как великолепная манипуляция законодателя Руссо, который хочет восстановить правильный порядок в отношении полов и при этом пытается заранее опровергнуть возможные возражения со стороны женщин и увлечь их своими прозрениями; он называет это "восстановлением природных чувств" (retablir les sentiments naturels; 493). Так через сам текст осуществляется еще раз то, что должны осуществить рекомендуемые им практики социализации.

ОоиЫе-Ьш<1-стуктуры: кто я?

Мы проследили, каким образом в конструктах женского у Руссо девочкам отказывается в важных переживаниях, способствующих образованию аутентичного чувства "самости", и, с другой стороны, зато как поощряются структуры фундаментальной зависимости; как многие ее основополагающие чувства и потребности последовательно подавляются, тогда как другие (напр., веселость) поощряются; какие идеалы самопожертвования настоятельно предлагаются. Образцовая молодая девушка, описываемая как девушка на выданье, полная "нежности", "скромности" (douceur и то-destie) и "целомудренности" (decence) предстает перед нами, если я могу суммировать все сказанное выше, как результат многостороннего воспитания к "ложному Я" (falsches Selbst). Идеал "само-отверженной" (т.е. забывшей себя, отказавшейся от себя) супруги-матери, прокламируемый Руссо, хочется понимать дословно. Неудивительно, что Юлия после замужества, т.е. когда она стала тем, чем она должна была стать, больше не говорит о себе.

В этом руководстве по воспитанию есть и другой механизм, который формирует особую неуверенность в самоощущениях (Selbstgefuhl) и который особенно мешает узнать, "кто я": это предписания, в основе которых лежит скрытая double-bind-структура (Double-bind в смысле "ловушки в отношениях", когда более слабый партнер постоянно конфронтирует с инконсистентными, противоречивыми требованиями, на которые он, с одной стороны, должен реагировать, но которые, с другой стороны, не оставляют ему выхода. Какому бы требованию он ни следовал, он всегда оказывается виноват перед более сильным партнером, (прим. изд.)), проявляющаяся в противоречивости предъявляемых ожиданий, требований, предписываемых правил. Упомянутые выше дискурсивные неясности: насколько "человек" подразумевает также "женщину"; насколько советы по воспитанию в раннем детстве касаются девочек, уже обнажают данную структуру. Важнейшим методом является "сдерживание", которому девочка должна всегда подчиняться. (Собственную причину этого мы оговорим в главе о женской сексуальности.)

Не давайте девочкам слишком увлекаться игрок. Эта увлеченность должна сдерживаться. Не запрещайте ей веселье, смех, шум, свободные игры; но и не допускайте, чтобы она хотя бы на какой-то момент своей жизни дала бы волю своим чувствам, не ощущая узды.

Empechez que ies filles /.../ ne se passionnent dans leur amusements /.../. Cet emportent /dans leurs jeux/ doit etre modere. /.../ Ne leur otez pas la gaiete, les ris, le bruit, les folatres jeux; mais /.../ ne souffrez pas qu'un seui instant dans leur vie elles ne connaissent plus de frein. (462 и д.)

Мы видим маленькую девочку, которая, забыв обо всем, пробует что-то сделать, хочет полностью отдаться своей игре: всегда ее импульс должен тормозиться, всегда ее нужно останавливать, развивать в ней "сдержанность"; всегда рядом мать, которая дает ей понять: это разрешено, но не слишком много, не так Громко, не так резко; тебе можно, но только в виде исключения. Таким образом, девочка постоянно сталкивается с двумя разными посылами; уже скоро она не будет сама точно знать: хочу я этого, собственно говоря, или все же лучше не надо? Неуверенность в самой глубине ее существа, все более усиливающая ее зависимость от чужого взгляда, от чужой воли. Это тоже одна из причин, почему быть "в распоряжении других" (disponible), предосгавлять себя другим, становится для нее потребностью. Для Эмиля все действует с точностью до наоборот: он должен свободно, до предела своих сил или пока он не натолкнется на сопротивление объекта, следовать своим играм и замыслам: разрешение, приказ, запрет, вообще "посыл" здесь полностью исключены (71, 78-80). Скрытого наблюдения воспитателя (его осуществление является само по себе проблемой) Эмиль не замечает, он осознает себя свободным. Он знает, чего он хочет, и делает это; для него важно следующее: "Чтобы в жизни что-то значить, чтобы быть и оставаться самим собой, нужно всегда быть уверенным в том, какую сторону выбрать и дальше следовать принятому направлению" (Pour etre quelque chose, pour etre soi-meme et toujours un /.../ il faut etre toujours decide sur le parti /a/ prendre /.../ et le suivre toujours; 10). To, что мать или воспитатель всегда должны наблюдать за ребенком, относится к новой концепции детства; для Эмиля это необходимо, чтобы уберечь его от "противоестественных" влияний испорченного окружения; цель наблюдения за девочкой оговаривалась выше и будет еще оговорена в следующем отрывке о сексуальности.

Лежащая в основе принципа сдерживания женщины double-bind-структура проявляется также в фундаментальной противоречивости некоторых определений женского у Руссо вообще. Так, женщина создана для того, чтобы нравиться мужчине, и она должна учиться этому во всевозможных областях; однако, конечно, нужно избегать "фальшивого" желания нравиться, например, желания нравиться всем мужчинам, а не одному, или чрезмерного расточительства в покупке нарядов и т. п.. Она должна развивать "милые таланты" (talents agreables), но ни в коем случае не доводить их до занятий искусством. Высшим требованием к ней являются сдержанность, стыдливость, но, с другой стороны, она должна быть кокетливой и уметь использовать свои женские искусства, чтобы привязать мужчину к дому. К особым ее достоинствам относится умение выбирать обходные пути для того, чтобы умилостивить разгневанного мужчину или хитростью установить согласие между детьми; "природная" женская хитрость, однако, не должна перерождаться в неискренность и т. д.

Женщина не только становится в качестве "другого" чем-то чужеродным для мужчины, не только обозначается им как "тайна" (mystere). Для нее самой, зависящей от построенного на противоречиях мужского дискурса, притязающего, однако, на то, чтобы определить ее сущность; для нее как проекционной плоскости противоречивых мужских желаний и страхов необыкновенно трудно быть убежденной в самой себе. Тот факт, что лицо Юлии в конце концов скрывается за вуалью24 (как уже давно грезилось Сен-Пре), получает здесь больше значения, чем ему приписывал Руссо. "Кто я?", "Чего я хочу, в чем моя проблема?" или, в ответ на фрейдово, "Чего хочет женщина во мне?" подобные этим вопросы вновь и вновь повторяются в новой женской прозе, свидетельствуя и сегодня еще о существовании этих фундаментальных трудностей.

Отчуждение женской сексуальности

Что же касается женской сексуальности, то здесь, возможно, наиболее ярко проявляется указанное противоречие в предписываемой женщине роли: хотя Руссо и признает, что женское бытие и сущность определяются ее полом, однако ее собственное сексуальное желание должно по возможности оставаться скрытым от нее (неудивительно, что именно в этой области противоречия многообразнее, чем где бы то ни было; я ограничусь лишь некоторыми главными моментами).

Благовоспитанно-сдержанная, нежная женщина, являющаяся конечным итогом всех воспитательских усилий, находится в противоречии с теми природными задатками, которые Руссо перечисляет в начале 5-ой книги. Ведь женщины обладают "des desires illimites" (неограниченным желанием, 448), в отличие от мужчин, которые в этом смысле ограничены самой природой (Руссо довольно грубо говорит, что мужчина не всегда "может"). В своих склонностях и страстях женщины были бы "всегда и во всем доходящими до крайностей, возбужденными" (toujours extremes en tout /.../ outrees; 462, 473), если бы природа не надела бы на них узду стыда ("honte", "pudeur", "reserve", "modestie" etc.; 447). Руссо рисует пугающие картины общества, где отсутствовал бы этот стыд, и женщины в короткое время довели бы обессилевших мужчин до смерти и все погибли бы в результате злоупотребления тем, что дано человеку для размножения (447). Женственность как всепоглощающая сверхсила: замечательно, что в начале становления буржуазного порядка в отношениях полов, в котором постепенно женское сексуальное желание все более ' и более стушевывается, стоит представление о безудержности именно этого ее желания. И не только у Руссо. Также и Дидро, имеющий гораздо более спокойное отношение к сексуальности и женщине, находится под большим впечатлением от необузданной инстинктивной силы влечения и страстности женщин. Если они, внешне более цивилизованные, чем мужчины, внутри являются все же дикими, то это объясняется тем "диким животным" (bete feroce) в них, , "страшные судороги" (des spasmes terribles) которого вызывает сенсационный феномен истерии (DIDEROT, 32). Этот феномен поражал просвещенный разум в той же мере, как экзотические животные южных морей (ср. WEIGEL).

С женским стыдом обстоит дело так же, как и с "нежностью" (douceur); хотя он и дан женщине от природы (448), Руссо показывает, каким образом воспитание должно его развить: Девушек надо приучать стыдиться уже в раннем возрасте. Эта печальная судьба, если только она таковой для них является, неотделима от их пола, /.../ они будут в течение всей жизни находиться под гнетом стыда, самого продолжительного и самого жгучего, стыда благовоспитанности, /.../ под гнетом самого пристального внимания к их поведению, к их манерам, к их выдержке /.../.

Les filles doivent etre genees de bonne heure. Ce malheur, si c'en est un pour elles, est inseparable de leur sexe /.../ elles seront toutes leur vie asservies a la gene la plus continuelle et la plus severe, qui est celle de la bienseance (461), /.../ a 1'attention la plus scrupuleuse sur leur conduite, sur leurs manieres, sur leur maintien. (451)

Смысл этого установления будет понятен позже, хотя и тогда не будет высказан открыто: в тот момент, когда Софи вынуждена будет подчиниться правилам приличия:

Софи, естественно, весела, в детстве она даже буйно резвилась; однако ее мать потихоньку принимала меры для того, чтобы приглушить эти пары (!), из страха, что в недалеком будущем слишком быстрое изменение может выдать тот момент, когда это станет действительно необходимым. Итак, она стала скромной и сдержанной еще до того времени, когда она должна была такой стать; и теперь, когда это время пришло, ей легче удается сохранить выбранный ею раньше тон, чем это удалось бы ей сделать без материнского объяснения причин этого изменения. Забавно(!) видеть, как иногда она предается детской живости, но затем, вдруг опомнившись, опускает глаза и краснеет. (Выделено Э.-Х.)

Sophie a naturellement de la gaiete, elle etait meme folatre dans son enfance; mais peu a peu la mere a pris ses evapores /!/, de pew que bientot un changement trop subit n'instruisit du moment qui 1'avait rendu necessaire. Elle est done devenue modeste et reservee avant le temps de I'etre; et maintenant que ce temps est venu, il lui est plus aise de guarder le ton qu'elle a pris, qu'il ne lui serait de le prendre sans indiquer la raison de ce changement. C'est une chose plaisante /!/ de la voir se livrer quelquefois par un reste d'habitude a des vivacites de I'enfance, puis tout d'un coup rentrer en elle-meme. basser les yeux et rougir (501).

Спонтанная живость ребенка должна уступить место навязанной извне и постепенно прочно усвоенной принужденной благовоспитанности; естественные ощущения и проявления живого тела должны быть подавлены самообладанием, нацеленным исключительно на "приличное поведение" и "хорошие манеры".

Для чего же нужно это раннее, даже заблаговременное ("avant le temps") принуждение к благовоспитанности? Намеки Руссо достаточно прозрачны: для того, чтобы позже волнения периода полового созревания прошли по возможности менее заметно, не осознавались бы девушкой;

для того, чтобы не возникло необходимости говорить об этих изменениях. В этом месте необходимо сделать несколько замечаний:

1. Просыпающаяся сексуальность Эмиля также должна удерживаться в допустимых рамках, и для этого используется мощная оборонительная стратегия. Это объясняет смену методов, описанную в начале четвертой книги (предлагается посещение и осмотр сифилитиков в госпитале). Однако это пугающее предостережение происходит эксплицитно и, таким образом, касается только сексуальности, которая при этом открыто признается и тематизируется; свободная живость тела Эмиля не ограничивается тем самым в остальных своих проявлениях, и его спонтанная импульсивность сохраняется (526, 574). Софи же должна полностью пожертвовать своей спонтанностью, и недоступное ее пониманию табу отчуждает ее собственное тело, с тем чтобы ее сексуальность осталась скрытой от нее самой. Вот в чем причина того обуздания, которое необходимо уже с раннего детства для девочек.

2. Итак, ее собственная сексуальность должна по возможности оставаться скрытой от Софи; ее место должно занять другое: она знает, что она "обладает залогом, который трудно сохранить" (chargee d'un depot difficile a garder; 503). Она ничего не знает о своих сексуальных желаниях, зато знает о "залоге", который она носит в себе -таким образом в интимной сфере ее тела расположено чужое Нечто, сопряженное со страхом ("трудно сохранить" difficile a guarder), которое ее как "любящее существо" превращает всего лишь в исполнителя чужого поручения; сексуальное желание подменяется девственностью, которую она должна вверить своему супругу. Ее сексуальность забирается у нее и превращается в инструмент семейной законности, которая это кажется Руссо в данном сочинении само собой разумеющимся имеет существенное сходство с наследованием имущества (450). Здесь проявляется другой аспект семьи как патриархальной организации имущественных интересов, который обычно отступает на задний план за картиной добродетельной домовитости и приюта "самых нежных естественных чувств" (plus doux sentiments de la nature, 452 и д.). То обстоятельство, что прочность семьи существенно зависит от женщины, вызвано не только восхваляемой Руссо самоотдачей женщины в поддержании семейных уз (450, 465), но и наличием двойной морали; для женщины верность является абсолютной заповедью, тогда как измены мужчины, хотя и не поощряются, однако они все же не ставят на карту законность его семьи (450 и д.).

Таким образом, брак (как предназначение женщины) не имеет ничего общего со счастливой чувственной любовью. С одной стороны, Руссо одаривает Эмиля и Софи в заключение счастьем связать свои судьбы на основе взаимной любви немного amour passion, красочно изображенной, имеет здесь право на существование (это единственное краткое время в жизни женщины, когда она в качестве "возлюбленной" (maitresse, 540) играет первую скрипку в игре в отказы, отсрочки, обещания и т.д., которой подчиняется возлюбленный). Однако, с другой стороны, Руссо убежден, что наслаждение страстью будет недолговечным; доверие, уважение, привычка создают фундамент брака (607, 613). Юлия в "Новой Элоизе" ясно показывает, что имеется в виду: ее достойным положением супруги и матери она обязана отказу от сексуального желания, от "чувственой любви" к Сен-Пре. Показательно также, что домашнее уединение .женщины сравнивается с монастырем (489). Материнство, к которому все сводится, "нормальное состояние женщины быть матерью" (1 'etat de la femme /est/ d'etre mere; 451) отделено от сексуального желания: идеальным образом является образ "асексуальной матери".

3. Эмиль управляет своей сексуальностью с помощью рассудка, который вписывает чувство долга в понятие совести; то, что он, опираясь на рассудок, становится господином своей (единственной) страсти к Софи, окончательно превращает его в свободную, самоопределяющуюся личность (567 и д.). Поскольку, однако, рассудок женщины ("esprit", а не "raison") связан с ее половой принадлежностью, поскольку она не может подняться до соблюдения принципов и законов и ее познавательные способности связаны с чувствами, то в отношении к ней на это нельзя положиться. Энтузиазм Софи по отношению к добродетели имеет другое, в тексте несколько размытое, обоснование. Руссо говорит о присущем именно женщинам внутреннем чувстве (le sentiment interieur, 482 и д.) и о том, что они "находят удовольствие" в добродетели (448, 470) за этим стоят английские moral-sense-теории, которые в данном случае служат для дифференциации полов. Важен также и страх перед вердиктом общества Руссо со всей доступной ему выразительностью приветствует тот факт, что "честь" женщины полностью зависит от общества, как будто бы недостаточно контроля со стороны родителей и супруга (455, 530). Самым главным, однако, является стыд, которым "природа" у женщин заменила присущий животным инстинкт (477), или, в другом регистре, который материнская социализация прочно укрепила в сознании дочери: в любом случае этот стыд оказывает действие подсознательного сдерживающего фактора, который останавливает женщину. Для нее не существует самоопределения, свободно признающего закон, которое сделало бы из нее нравственную личность. Представление о дефиците морали является важной составной частью складывающегося здесь дискурса о женщине фрейдово представление о неразвитом "сверх-я" женщины оказывается подготовленным задолго до его формулировки.

4. Этот пункт кажется мне особенно значимым. Пубер-татный период должен быть пережит Софи без того, чтобы ей, как цитировалось выше, пришлось "указать причину этих изменений", без того, чтобы что-либо "выдало бы тот момент, когда /.../". То, что собственное тело должно быть отчуждено от девушки за счет подспудной работы стыда ("gene"), то, что обращение женщины со своей собственной сексуальностью должно регулироваться не ее решениями, а слепой, автоматизированной обороной стыда, оказывается связанным с особым речевым запретом, который проявляется в тексте Руссо. То, что должно по возможности остаться неузнанным, также должно по возможности не доходить до сознания: оно должно быть исключено из языка женщины. Мать говорит о обязанностях, пороках, добродетелях женщины (503), но никогда о возможном вожделении; "нескромные вопросы" (questions indiskretes) запрещены таким образом (427), что Софи наверняка их не задаст. Женское сексуальное желание (те самые "desirs illimites") подлежит здесь речевому запрету, и он передается от матери к дочери; Софи "лучше бы умерла", чем созналась бы, что она, может быть, хочет выйти замуж (510); она ощущает непреодолимый стыд не только и не столько перед первым сближением или прикосновением, сколько перед каждым словом, которое бы дало матери понять, что "это" вообще является предметом ее мыслей. "Стыд мешал ей говорить, и ее скромность не находила подходящих слов" (La honte 1'empechait de parler, et la modestie ne trouvait point de language; 511). To, что женщина не имеет права вербализовать ее сексуальное желание, об этом Руссо неоднократно говорит в книге как об одном из законов для женского пола (486, 610, 447). Он знает только одно исключение, Нинон де Л' Анкло (Ninon de Lenclos, 1620-1705), которая хотя и стала известна благодаря своей откровенности, но за это должна была служить отпугивающим примером мужеподобной женщины (488).

Абсолютно очевидно, что встречающийся в книге Руссо речевой запрет, который является новым аспектом программируемого здесь "лишения женщины автономности" -имел далеко идущие последствия. Лишь современное женское движение критически переосмыслило эти положения. В своей книге Норберт Элиас наглядно показал развитие барьеров стыда в процессе цивилизации (EL1AS); возникает вопрос, не установил ли такой речевой запрет в целом для женщин того времени как бы новый порог стыда, новый стандарт женского самоконтроля и самоотчуждения?

Вопрос, насколько новый порядок в отношениях полов, воссоздать который помогает текст Руссо, действительно включает это "онемение" женщины в том, что касается ее сексуальности, является предметом отдельного исследования. Однако то, что несет такое онемение самой женщине, понятно уже из текста Руссо. В той мере, насколько ей запрещено что-либо знать и говорить о собственном желании (даже и особенно между женщинами, даже между матерью и дочерью), в той же мере ей отказано в существовании как субъекта в этой области: лишь ее муж имеет право решать, что она узнает из области своей женской сексуальности, какую степень своего собственного сексуального желания она сумеет открыть. Сюда же относится упоминаемое Фрейдом в "Табу девственности" представление о том, что женщина вынуждена оставаться в сексуальной зависимости от своего первого мужчины (FREUD, 213). Так женское сексуальное желание полностью переходит в управление мужчиной (FICHTE, 310). Руссо открыто говорит о нарцистическом удовлетворении (amour-propre), которое при таком установлении дополнительно увеличивает наслаждение мужчины, если мужчина как бы помимо ее личности выманивает из гела женщины то, что ей запрещено знать и признавать. Если же женщина, которой добивается мужчина, покажет ответное желание, она тут же потеряет для него всю свою привлекательность (446, 486).

Существуют также свидетельства того, что в связи с лишением женщины возможности говорить о своем сексуальном желании, оно в итоге вообще может быть вытеснено из общественного сознания: для Руссо понятно, что женщина носит в себе скрытые желания сексуального характера, "имеет те же потребности, что и мужчина" (les memes besoins que 1'homme; 486); однако, к примеру, в книге Фихте "Природное право" (1796), которая сильно ориентирована на Руссо в том, что касается господства и подчинения, в главе