Территориальная и социальная дифференциация и формы существования общенародного языка

Территориальная и социальная дифференциация и формы существования общенародного языка

Возможности говорить и писать, заключенные в каждом языке, по-разному реализуются в речи. Так, говорящие по-русски могут произносить слово холодно с разным ударением: [хо́ладна], [халадно́] и [хало́дна], или с ассимиляцией (уподоблением) звука [д] звуку [н]: [хо́ланна], или — в севернорусских говорах — о́кая, т. е. различая безударные [о] и [а]: [хо́лодно], или — в среднеи южнорусских говорах, а также в литературном русском языке — такая, т. е. произнося безударные [а] и [о] одинаково: [холадна]. В русской речи, далее, одни говорят — играя, другие — играючи, а кто-то — игравши, или играмши, или грая. Одну и ту же вещь говорящие на русском языке называют по-разному: кувшин, крынка, махотка, глечик, горлач, жбан, кубан, балакирь. Налицо, таким образом, широкая вариантность в реализации языковых возможностей одного языка. Системы регулярных и взаимосвязанных вариантов реализации языковых возможностей образуют формы существования языка, т. е. достаточные для коммуникации варианты языка, используемые в том или ином социуме (народе, этнографической общности, социальной или профессиональной группе говорящих).

Формами существования языка являются территориальные диалекты (говоры), наддиалектные языковые образования (койне), различные социальные диалекты (профессиональная речь, профессиональные арго, тайные корпоративные языки, кастовые языки), просторечие, молодежное арго, обиходно-разговорная речь, литературный язык. В принципе все формы существования языка (исключая тайные языки) доступны пониманию в пределах данного народа. Формы существования языка различаются между собой составом языковых средств, социальным статусом (кругом функций, сферами употребления), степенью и характером нормирования. Высшей формой существования языка является литературный язык, т. е. образцовый, нормализованный язык, противопоставленный диалектам, просторечию и арго. В совокупности все формы существования определенного языка образуют общенародный язык.

Взаимоотношения отдельных форм существования языка могут быть различными в разных языках, а также в разные периоды истории одного языка. Пока не сложилась письменная традиция, на первый план выступают взаимоотношения между отдельными территориальными диалектами. После формирования литературного языка наиболее существенными становятся противопоставления литературного языка и нелитературной речи (диалектов и просторечия), а также степень диалектной дробности и глубина диалектных различий.

В разных национальных коллективах по-разному распределены сферы использования и общественные функции литературного языка и нелитературной речи. Так, в одних культурах, например в арабских странах, Индии, в истории русского языка до конца XVII в., истории чешского языка до конца XIX — начала XX в., "правильным" признается только письменно-литературный язык и, следовательно, обиходно-разговорная речь оказывается нелитературной, ненормативной. В других культурах непринужденное устное общение может происходить на литературном языке, т. е. не противопоставляться образцовой, правильной речи, и, следовательно, составлять обиходно-разговорный вариант литературного языка.

В языковом развитии многих народов наблюдается тенденция к расширению общественных функций и сфер использования, литературных языков. Если на заре письменности литературный язык — это язык немногих высокоавторитетных текстов (прежде всего священных), то в современном мире литературные языки используются повсеместно, в том числе в непринужденном повседневном общении.

Взаимоотношения литературного языка диалектов также меняются во времени. Обычно литературный язык народа создается на базе определенного диалекта группы близких диалектов. Так, в основе современного китайского литературного языка пунтухуа лежат северокитайские пекинские диалекты; литературный французский язык сформировался на основе франсийского диалекта; испанский — на основе диалекта Кастилии; в основе русского литературного языка — среднерусские московские говоры; в основе белорусского — центральные минско-молодечненские говоры Беларуси. Глубина различий ("языковое расстояние") между литературным языком и диалектами во многом зависит от глубины диалектных различий в эпоху формирования литературного языка. Так, затянувшаяся раздробленность итальянских земель, позднее (1861 г.) формирование единого итальянского государства породили "итальянский лес диалектов", как образно характеризовал сильную диалектную дробность итальянского языка Г. В. Степанов (Степанов 1976, 88). В итоге литературный итальянский язык, сложившийся в XIV в. на основе тоскано-флорентийских диалектов, до сих пор весьма значительно отличается от диалектной речи остальных регионов страны. Аналогичная картина наблюдается во взаимоотношениях литературного немецкого языка и немецких диалектов.

С течением времени языковое расстояние между литературным языком и диалектами постепенно сокращается. С одной стороны, для послефеодальных формаций характерно постепенное стирание диалектных различий; при этом в первую очередь обычно нивелируются сугубо местные особенности. С другой стороны, возрастает коммуникативная значимость основного наддиалектного конкурента местных наречий — литературного языка (см.с.37 –39)

Функциональная структура общенародного (национального) языка может быть представлена как иерархия всех форм его существования (см. схему на с. 33). Ключевой оппозицией в этой иерархии является противопоставление литературного языка и ненормативных разновидностей речи, при этом для характеристики нормативно-стилистического уклада конкретных языков очень важно, входит ли в их "нормативное пространство" такая форма существования языка, как разговорная речь (т. е. непринужденная устная речь людей, владеющих литературным языком, в неофициальной обстановке). Предложенная схема в целом соответствует нормативно-стилистическому укладу современного русского языка — одного из тех языков, где в пространстве "правильных" разновидностей языка есть место и для разговорной речи. Она составляет широкое "демократическое" основание литературного языка. Разумеется, граница нормы между разговорной речью и нелитературной речью (в первую очередь просторечием) — это отнюдь не "железный занавес": они активно взаимодействуют и влияют друг на друга. Через разговорную речь влияние просторечия, молодежного арго, диалектов испытывают и другие функциональные разновидности литературного языка, в первую очередь — язык средств массовой коммуникации и публицистический стиль. Научный и в особенности официально-деловой стили более консервативны и дальше отстоят от разговорной речи и ненормативных разновидностей языка (см. схему).

Понятие "язык художественной литературы" (на схеме соответствующее "пространство" располагается параллельно всему общенародному языку) следует отличать от категории "литературный язык". "Литературность" литературного языка (т.е. правильность) создается оппозицией "нормативная — ненормативная речь". "Художественность" языка художественной литературы создается его эстетической функцией (см. с. 21 — 23), его изобразительно-выразительной направленностью. Вопрос о "правильности" языка в художественном тексте (например, о допустимости просторечия, диалектизмов, арготизмов, как и профессионализмов, канцеляризмов и т. п.) просто не важен: для писателя все, что есть в общенародном языке, — это все средства изображения и выражения, при этом выбор конкретной "краски" диктуется не оглядкой на языковую нормативность, а художественной целесообразностью, эстетической мотивированностью (вспомним топографический план Бородинского сражения не в учебнике истории, а в художественном тексте — в "Войне и мире"). Как в литературе нет запретных тем, так в языке художественной литературы нет запретных слов. Язык художественной литературы — это и зеркало всего богатства общенародного языка, и возможность для художника слова отразить мир и выразить новые смыслы. (О представленной на схеме категории "кодифицированный литературный язык" см. с. 37 — 39).

Природа языковых норм

 В дописьменных языковых коллективах, до того, как начинали складываться функциональные разновидности языка, у говорящих еще не могли появиться оценочные представления о чужой или своей речи как о "правильной" или "неправильной". А. М. Пешковский в классической работе "Объективная и нормативная точки зрения на язык" (из сборника "Русский язык в школе" 1923. Вып. I) так характеризовал это "естественное" (первоначальное) отношение человека к языку:

"В естественном состоянии языка говорящий не может задуматься над тем, как он говорит, потому что самой мысли о возможности различного говорения у него нет. Не поймут его — он .перескажет, и даже обычно другими словами, но все это совершенно "биологически", без всякой задержки мысли на языковых фактах. Крестьянину, не бывшему в школе и избежавшему влияний школы, даже и в голову не может прийти, что речь его может быть "правильна" или "неправильна". Он говорит, как птица поет. Совсем другое дело человек, прикоснувшийся хоть на миг к изучению литературного наречия. Он моментально узнает, что есть речь "правильная" и "неправильная", "образцовая" и отступающая от "образца". И это связано с самим существованием и с самим зарождением у народа литературного, т.е. образцового наречия" (цит. по публикации в издании: Звегинцев 1965, 292).

С углублением функциональной дифференциации языковых средств представления говорящих о "правильном" и "ненормативном" в речи усложняются: складываются "частные" ("малые") нормы отдельных стилей, т. е. представления говорящих о "должном" и "недолжном" (ненормативном) в официально-деловом общении, в научном изложении, в разговорной речи, в том числе в профессиональной разговорной речи. Например, то содержание, которое в официальном медицинском отчете будет передано фразой Внутримышечные инъекции пенициллина не дали значимого улучшения состояния больного, в профессиональном, но не официальном разговоре двух медиков может быть выражено так: Пробовали пенициллин — не помогает. При этом оба варианта соответствуют не только общим нормам литературного языка, но и своим более узким дифференцированным нормам отдельных функциональных разновидностей языка (стилям). Естественная "свернутость" разговорных конструкций приемлема и обычна именно в разговорной речи. Если же разговорные слова и обороты попадают в официальный текст (по недосмотру ли, по случайности или потому, что пишущий недостаточно владеет нормами деловой речи), то они воспринимаются как неоправданная фамильярность и способны дискредитировать все сообщение. И напротив, слова и конструкции официальных и книжных стилей, по инерции перенесенные в неофициальное устное общение, нарушают узус разговорной речи. Ср. реплики в неофициальном разговоре двух знакомых в вестибюле поликлиники: Я по вопросу зубов...; По дороге полкило творогу приобрел...; Он в нашем микрорайоне проживает. Иногда в таких стилистических диссонансах проявляется некоторая напряженность или неуверенность говорящего; иногда канцелярские обороты настолько проникают в узус обиходного общения, что естественное "стилистическое чутье" у части говорящих притупляется.

Свой узус, свои представления о "должном" есть и в диалектах, и в просторечии, и в арго. Так, русская крестьянка рассказывала диалектологу Е. В. Ухмылиной: В Ку́йбышыви я гыварю́ "тибе́", а дамо́й приеду — "табе́", и пояснила, что, если в деревне говорить "по-городскому" — "тибе'", смия́тца будуть или скажут: Выбража́т aна́. В повести Л.Жуховицкого молодой журналист спрашивает знакомую женщину: Ира, вы где работаете?, но, видя ее удивление (оба еще прежде поняли, что психологически они "свои люди"), спешит поправиться: Старуха, ты где ишачишь? Таким образом, природа языковых норм в своих основных чертах сходна и в литературном языке, и в диалекте, и в молодежном арго. Главный признак нормы — это существование у говорящих "языкового идеала" (А. М. Пешковский), своего рода эталона или образца речи, т.е. представлений о том, что "не все равно, как сказать", что должно говорить "как следует". Только для одних "как следует" — это "правильно", "как в школе", "как по радио", для других — "как все", для третьих — "как Марья Алексевна", для четвертых — "как наши", "как Генка-таксист", и плохо говорить "не как следует" — "неправильно", "некрасиво", "не как люди", "не как свои", "как пижоны", "как деревня" и т. д.

Между отдельными нормами (литературным языком и диалектом, литературным языком и городским просторечием, профессиональной нормативной речью и профессиональным просторечием, разговорной речью и молодежным арго) существуют "пограничные зоны", где происходит взаимодействие и взаимопроникновение разных норм. Поэтому в любой норме, в том числе и в литературном языке, существуют колебания, дублетные, вариантные явления. Всегда возможна известная неопределенность в признании конкретных языковых фактов нормативными или ненормативными.

О том, насколько распространены колебания в норме литературного языка, можно судить по данным двух замечательных словарей.

Частотно-стилистический словарь вариантов "Грамматическая правильность русской речи" (авторы Л. К. Граудина, В. А. Ицкович, Л.П.Катлинская. М., 1976) был составлен с использованием ЭВМ на основе статистического обследования газет 60 — 70-х гг. В Словаре охарактеризовано около 100 типов морфологических вариантов (зажжёт — зажгёт, ветрен — ветреней, инспекторы — инспектора и т. п.), около 30 типов словообразовательных вариантов (типичный — типический, геройски — по-геройски) и более 30 типов синтаксических вариантов (из-за ошибки — по ошибке — по причине ошибки). Каждый из типов вариантов объединяет сотни или десятки лексически разных случаев колебаний в литературной русской речи. Например, словарная статья о вариантах типа инспекторы — инспектора основана на 2 тыс. случаев такого колебания в газетных текстах, в том числе разных пар слов отмечено свыше 300; формы на -ы встретились почти в 89\% случаев. Такие данные позволяют оценить употребительность конкурирующих вариантов в современном языке, а если учесть происхождение и историю конкретного колебания, то можно прогнозировать, что будет с каждым из конкурентов через 5 и через 50 лет.

"Обратный словарь русского языка", составленный под руководством А. А. Зализняка (М., 1974; это было, кстати, первое в СССР крупное лексикографическое издание, выполненное с помощью ЭВМ), представляет собой свод лексики, которая содержится в четырех толковых словарях русского языка (в том числе в 17-томном). В одном из приложений к Словарю перечислены все варианты акцентологические (т.е. различающиеся местом ударения: ина́че — и́наче, мышле́ние — мы́шление) и орфографические (корёжиться — карёжиться, коралловый — кораловый), которые словарями-источниками приводились как допустимые. Таких вариантов оказалось свыше 2,5 тыс. пар.

В любом социуме в динамике нормы противостоят два фактора: степень распространенности определенного конкурирующего варианта и авторитетность тех носителей языка, которые в cвоей речи употребляют данный вариант, а не другой. Победа может быть за вариантом первоначально малоупотребительным, если он отвечает определенным внутренним тенденциям развития языка.

Например, в первой трети XIX в. в литературном русском языке в глаголах на -ить в формах настоящего времени (или простого будущего) ударение падало на окончание (как это искони было присуще севернорусским говорам). Ср. в поэзии (при современном ударении стихотворный размер здесь нарушился бы):

Печной горшок тебе дороже, Сидят наездники беспечно,

Ты пищу в нем себе варишь. Курят турецкий свой табак.

(Пушкин. Чернь) (Лермонтов. Измаил-Бей)

Постепенно под влиянием южнорусских говоров, где в глаголах ударной была основа, а не окончание, норма литературного языка изменилась: сейчас правильно говорить варишь, курят, дружит, грузит, кружит, манит и т.д. Именно с этой широкой тенденцией переносить ударение на основу связаны такие распространенные акцентологические варианты, как позвонит, звонят и т. п., которые, впрочем, пока еще не признаны нормативными (см. подробно: Горбачевич 1971, 45 52).

В целом в синхронии языковые факты, составляющие норму, обычно характеризуются и достаточно массовым распространением, и достаточно авторитетными источниками такого употребления.

Разные формы существования языка, представляя собой варианты реализации структурных возможностей этого языка, с объективно-лингвистической точки зрения не могут быть "правильными" или "неправильными", "образцовыми" или "смешными". Любые подобные оценки — субъективны. Севернорусское оканье ничем не хуже и не лучше среднеи южнорусского аканья, как и южнорусское фрикативное Г не хуже и не лучше среднеи севернорусского взрывного Г. Не языковые и не эстетические достоинства делают один вариант "правильным", а другой — "неправильным". Дело в социально-культурной роли земель, городов, государств, групп населения. Престижность и влиятельность их языковых привычек и норм пропорциональны этой роли.

Психологически языковые нормы обязательны для говорящих. Их грубое нарушение чревато психологическими трудностями, оно означает обособление от своего коллектива. Вместе с тем "негрубые", мелкие речевые колебания, отступления от принятых речевых образцов, самоперебивы, прерванные, "недостроенные" фразы обычны >в нашей речи. Л. В. Щерба говорил, что если бы нашу речь записать "во всей ее неприкосновенности", то "мы были бы поражены той массой ошибок в фонетике, в морфологии, синтаксисе и словаре, которые мы делаем" (Щерба 1974, 36). Однако люди настроены на понимание друг друга и поэтому привыкли улавливать смысл обращенной к ним речи, почти не замечая мелких помех и "шумов".

Литературный язык как высшая форма существования языка

 Все формы существования общенародного языка (литературный язык, территориальные и социальные диалекты, просторечие, профессиональная речь, молодежное арго и т. п.) в своем социуме (народе, этнографической общности, социальной или социально-возрастной группе) составляют языковую норму данного социума. Природа языковых норм одинакова и в литературном языке и в диалектах или арго, поскольку главное, чем создается само явление языковой нормы, — это наличие у говорящих "языкового идеала" (см. с. 33 — 36). Таким образом, литературный язык — это только одна из сосуществующих норм общенародного языка, причем в реальности не всегда самая распространенная (например, большинство населения может говорить на диалектах). Однако литературный язык — это объединяющая, наддиалектная и надсословная форма общенародного языка, поэтому за ней будущее.

Между нормой литературного языка и нормами нелитературных вариантов языка есть ряд существенных различий:

1. Несмотря на свою генетическую связь с локальной диалектной базой, литературный язык возникает как принципиально наддиалектная форма существования языка. В последующей истории, особенно в новое время, функции и сферы использования литературных языков расширяются, а нормы — демократизируются (в первую очередь благодаря тому, что формируются средства неофициального устного общения на литературном языке — разговорная речь; см. с. 30 — 33). Нормами современных литературных языков в основном владеют люди, имеющие среднее и высшее образование, т. е. в наше время — это большая часть населения. Благодаря школе и средствам массовой коммуникации нормы литературного языка распространяются все шире. Таким образом, в современном мире литературные языки становятся основной формой существования общенародных языков — как по разнообразию своих социальных функций, так и по месту в языковом общении всех говорящих.

2. В силу наибольшей социальной значимости литературного языка — (в сравнении с другими формами существования общенародного языка) нормы литературного языка обладают наивысшим престижем в обществе.

3. В литературном языке "языковой идеал'' говорящих (представления о правильной речи) в наибольшей мере осознан обществом. Общество заботится об упрочении и распространении литературной нормы во всем коллективе говорящих. Поэтому нормы литературного языка кодифицируются, т. е. сводятся в специальные книги — словари, грамматики, различного рода справочники по культуре речи. На основе полных ("академических") нормативных грамматик и словарей пишутся школьные учебники родного языка; с нормативными описаниями языка постоянно сверяются редакторы книг и текстов массовой коммуникации. Поэтому кодификация способствует упрочению литературной речи в языковой практике говорящих.

Кодификация нормы возможна только применительно к литературному языку, и это отличает литературный язык от других форм существования языка. Однако и литературный язык не всегда кодифицирован: на ранних этапах истории конкретного литературного языка его нормы (т. е. "правильные", "принимаемые" социумом варианты реализации языковых возможностей) заданы только текстами (потому что словаря и грамматики еще нет, они не написаны). В результате кодификации норма литературного языка получает двоякое представление: во-первых, она воплощена, практически реализована в определенном корпусе классических (образцовых) текстов; во-вторых, норма записана в виде перечней правильных слов, форм и конструкций, а также в виде правил и характеристик в нормативных грамматиках и словарях.

В синхронии в границах литературного языка различаются две его разновидности: 1) более строгая, "записанная" в нормативных грамматиках и словарях, — это кодифицированный литературный язык; 2) некодифицированный литературный язык — разговорная речь (в повседневном обиходно-бытовом общении).

4. Норма литературного языка, в отличие от норм нелитературных разновидностей языка, наиболее устойчива перед воздействием конкурирующих норм (диалектов, просторечия, арго). Диалекты чаще смиряются с "заимствованиями" из литературного языка, в то время как литературный язык противится диалектному влиянию значительно сильнее. При этом непроницаемость литературной нормы для диалектизмов с течением времени возрастает.

5. Норма литературного языка более определенна, дифференцированна, чем нормы территориальных и социальных диалектов. Для литературного языка характерна тенденция к преодолению нефункционального варьирования: устраняются дублеты (например, из двух равновозможных в XIX в. английских заимствований клуб — клоб сохранился первый вариант); часто идет размежевание в дублетных парах, так что прежние дублеты становятся синонимами (как, например, похолодать 'стать холоднее (о воздухе, погоде) ' и похолодеть 'стать холодным'; безличное употребление нормативно только в значении 'цепенеть, леденеть (от страха, ужаса и т. п.)'; см.: Горбачевич 1973, 343 — 344); между синонимами и параллельными конструкциями углубляются семантические и/или стилистические различия (ср. вследствие закрытия мастерской — потому что мастерская закрылась).

Таким образом, литературный язык — это не только наиболее престижный, но и максимально удобный вариант общенародного языка; он предоставляет говорящим самые надежные — потому что устойчивые и широко принятые — и самые разнообразные возможности выражения смыслов.

Типологические различия литературных языков

Лингвистическая типология изучает сходства и различия языков, независимые от происхождения языков и их влияния друг на друга. Исследования сходств и различий в строении отдельных уровней разных языков позволили построить разноплановые типологические классификации: существует морфологическая типология языков, синтаксическая, типология фонологических систем и звуковых цепей, лексическая типология (о типологии языков см. подробно: Реформатский 1967, 450 — 464; см. также с. 179 — 183). Типология литературных языков является частью функциональной (социолингвистической) типологии языков.

Различия между отдельными литературными языками могут заключаться в ряде особенностей их функционирования.

Различия в социальных функциях

 Для каждого литературного языка существен состав его функций и сфер использования — этим определяется их разное место в жизни общества. Есть литературные языки с максимально разнообразным составом функций и сфер применения: от обиходно-бытового устного общения до межнационального и межгосударственного общения, например русский, английский, испанский, французский, немецкий. Известны литературные языки, которые используются преимущественно в письменной форме и в официальном устном общении (например, литературный арабский); устный обиходно-бытовой разговор на таком языке невозможен, а та речь, которой пользуются все говорящие в повседневном неофициальном общении, не считается правильной. Это так называемые диглоссные языковые ситуации (см. с. 75—76, 108— 110). Есть литературные языки, которые исключаются именно из наиболее официальных сфер общения. Например, в Люксембурге литературный люксембургский язык используется в повседневном общении, в средней школе, массовой коммуникации, в художественной литературе, однако официальным языком органов власти признан французский язык, а в церкви (и в богослужении, и в проповеди) первое место отведено немецкому языку (Проблемы ареальных контактов 1978, 53—62).

Барьеры норм, открытые границы и переходные зоны (о разных дистанциях между литературной и нелитературной речью)

Рационально-историческое своеобразие литературного языка существенно зависит от характера взаимоотношений между литературным языком и нелитературными формами существования языка (территориальные и социальные диалекты, просторечие, сленг). Есть литературные языки, отделенные от нелитературной речи малопроницаемым барьером, и, напротив, языки, где граница между литературной и нелитературной речью подвижна и постоянно нарушается.

Так, в русском языке литературная речь в делом довольно терпима к просто речным, вообще стилистически сниженным вкраплениям. Поэтому в речи комментатора, международного обозревателя, спортивного журналиста, публичной речи юриста вполне обычны просторечные краски. Вот, например, типичные фрагменты из речи судебного обвинителя: Желая получить еще более прочные гарантии, набивая себе цену. Пеньковский настойчиво требовал от разведчиков организовать ему встречу с высокопоставленным английским представителем; как мог ... докатиться до тягчайших преступлений; не гнушался всякими безделушками и барахлом. полученным от своих "дорогих друзей"; расплачивались за ротозейство и болтливость (Судебные речи советских обвинителей. М., 1965. С. 238, 245, 246, 247).

С другой стороны, и в разговорной русской речи могут использоваться, причем без особых экспрессивных целей, языковые средства книжных стилей — канцеляризмы, специальная терминология. В порядке иллюстрации можно привести фрагменты обиходных разговоров, записанных на магнитофон в ходе исследования русской разговорной речи: 1. [Воскресное утро в семье. Разговор мужа и жены]. Б. Алк! Ты с носом что-нибудь сделай! [У А. Насморк]. А. Сейчас!.. Б. Помажь | тепло оденься | накапать надо | Принимай какие-то меры Носки надень теплые. 2. [16-летняя школьница. Речь идет о занятиях в театральной студии]. Ну когда я была в пионерском возрасте я занималась во Дворце пионеров в студии ... Через год ... М... Ну я не знаю Вообще я немножко боюсь даже иметь только профессию актрисы ... Потому что ну это такое проходящее дело мало ли что такое случилось с голосом еще и ни ... ты собственно говоря остался без куска хлеба [Со смехом]. Поэтому они тоже стараются даже сейчас стараются приобрести какую-нибудь профессию... (Русская разговорная речь: Тексты. М., 1978. С. 244, 215 216).

Иная картина наблюдается в таких языках, как французский или чешский. Здесь литературная роль и просторечие значительно удалены друг от друга, и это расстояние преодолевается с трудом.

В "молодых", или "новых", литературных языках (белорусском, украинском, словенском), напротив, языковая дистанция между обиходной разговорной речью на литературном языке и диалектной речью, географически близкой к литературному языку, почти не заметна. Легкая диалектная окраска такой речи не воспринимается как "неправильность"; скорее, это подчеркнутый "местный колорит" и языковая "органичность", вполне приемлемые в литературно-обиходной (некодифицированной) речи.

Различия между разными языками в степени стилистического контраста между литературной кодифицированной и разговорной речью приходится учитывать при переводах. Так, вполне терпимый в русской публичной речи фразеологизм набивать себе цену (пример см. выше) при переводе на чешский требует стилистически более нейтрального соответствия — чтобы не нарушить степень стилистического контраста, допустимого в чешской литературной речи.

О разном внимании к нюансам и оттенками

 Различия между отдельными литературными языками могут заключаться в глубине и определенности смысловой дифференциации вариантных и синонимических средств языка. Для таких языков, как французский, английский, русский, безразличное употребление вариантов в целом не характерно. В других языках, например в белорусском, словенском, сербском, распространено функционально незначимое варьирование, т. е. во многих случаях выбор варианта из ряда параллельных или синонимических средств не связан с ощутимыми семантическими и/или стилистическими различиями.

Например, в русском языке выбор краткой или полной формы прилагательного в позиции сказуемого обычно функционально значим. Краткие формы чаще обозначают признак, ограниченный во времени или в каком-либо ином отношении, полные же формы признак абсолютный, постоянный (ср.: девочка больна -девочка больная, пальто коротко — пальто короткое). Иногда краткие формы в сравнении с полными ощущаются как более книжные, с этим связана их отвлеченность, строгость, иногда категоричность. А. М. Пешковский, сопоставляя полные и краткие формы прилагательных (речь идет о синтаксически сходных репликах в "Трех сестрах" Чехова: "Ты, Машка, злая", "Ты, Маша, глупая", "О, глупая ты, Оля"), замечает: "Все три реплики отнюдь не враждебны. Это — по-родственному, по-дружески. Но сказать ты зла, ты глупа есть уже оскорбление... Ты зла — это голое констатирование факта, к которому не идет дружеский тон и небрежно-разговорный стиль" (Пешковский 1956, 226). В отличие от русского языка, в белорусском языке полные и краткие прилагательные употребляются без каких-либо заметных смысловых и стилистических различий (при том что полные формы употребляются чаще).

В белорусском языке обычно меньше также степень дифференцированности слов в синонимическом ряду. Например, по данным "Тлумачальнага слоЎнiка беларускай мовы" в 6-ти книгах (Минск, 1977 — 1984) и "СлоЎнiка сiнонiмаЎ i блiзказначных слоЎ" М. К. Клышко (Минск, 1976), между синонимами дрэнны, кепскi, благi нет ощутимых различий ни в семантике, ни в стилистической окрашенности. В аналогичном синонимическом ряду в русским языке — плохой, дурной, скверный, худой — слова дифференцированы в большей степени: дурной употребляется преимущественно в литературно-книжной речи; худой в современном литературном языке употребляется лишь в отдельных выражениях (не говоря худого слова, быть на худом счету), в пословицах и поговорках, а в других случаях слово имеет просторечный характер; скверный имеет усилительное значение и т. д. (по данным "Словаря синонимов русского языка" в 2-х томах, под ред. А. П. Евгеньевой. Л., 1970 — 1971).

Следует подчеркнуть, что различия языков в степени дифференцированности параллельных и синонимических средств нельзя объяснить субъективными факторами, т. е. различиями в степени и характере кодифицированности языковой нормы. Дело здесь не в разной подробности или зоркости словарей и грамматик, а именно в объективной картине — в том, что в "молодом" литературном языке функциональное размежевание параллельных средств могло еще не сложиться.

Факторы национально-исторического своеобразия литературных языков

 Встает вопрос о тех причинах, которые обусловливают различия в характерах конкретных литературных языков. Очевидно, что эти различия не зависят от степени генеалогической близости языков. Так, ближайшие родственные языки могут быть весьма различны по типологическим особенностям своих стилистических систем (например, русский и белорусский, чешский и словацкий). С другой стороны, языки, далекие в генеалогическом отношении, могут быть сходны с точки зрения типологии литературных языков (например, русский и французский литературные языки).

Норма литературного языка — явление национальное и историческое. Именно в своеобразии культуры и истории народов лежат факторы, определяющие своеобразие их литературных языков. При этом особенно существенны те исторические условия, в которых происходило формирование национального литературного языка.