Философия на пороге xxi века

Философия на пороге xxi века

На пороге XXI века в западной философии отчетливо проявляется ряд противоречивых тенденций, которые и будут, несомненно, определять собой лицо философии будущего, по крайней мере, на первых порах: интерес к истории философских идей соединяется с попытками заполнения идейных лакун между различными школами и течениями. Только у крайне наивного читателя может при этом возникнуть впечатление, будто все эти идейные и философские течения возникали и уничтожались спонтанно и росли просто как грибы после дождя. В действительности здесь была налицо подлинная идейная эволюция, всегда основанная на учете доводов pro et contra каждого значимого мыслительного хода.

Не меньшая наивность — упрощенно прямолинейное истолкование этой эволюции, при котором все, что появилось позже, считается (часто даже не вполне осознанно) более совершенным, чем все прежнее. Объективная логика смены теоретико-философских ориентации — часть логики культуры. Ничего более сложного у человечества нет — головоломные картины птолемеевых эпициклов или парадоксальные построения ультрасовременных физических теорий — детские игрушки по сравнению с этой логикой.

Все эти слияния и разъединения, конкретизации и размежевания вовсе не складывались в картины тихого и мирного — буколического кружения, парения в эмпиреях. Напротив, атмосфера философствования в двадцатом веке была как никогда драматически накалена, постоянно подогреваемая внетеоретическими бурями столетия. Как далекая перспектива рисовалась отдельным мыслителям будущая философская идиллия на почве безмятежного диалога, в котором все готовы разлиться во взаимном «вчувствовании», в котором герменевтическому пониманию предшествует «предпонимание», и в котором поэтому царит атмосфера восприятия, где все друг друга понимают с полуслова... Философский нелицеприятный спор, напоминавший бои на теоретическом ринге, когда противники «работают» в жестком контакте, порой не чуждаясь запрещенных приемов — таким на деле выглядит оживленный философский ландшафт века.

Должно, по-видимому, добавить и еще один характерный штрих к философскому портрету века. Пока гремели споры, скрещивались интеллектуальные рапиры — в кружках, на семинарах, в журналах, на коллоквиумах, симпозиумах и съездах, — обычная университетская рутина в безмятежном спокойствии долгое время пребывала нерушимой. Респектабельный университетский идеализм 30-х гг., существовавший во время споров экзистенциалистов с феноменологами и попперианцев с верификационистами, — существует и теперь. Идеалист может позволить себе игнорировать неустранимое различие осмысливаемого и соответствующего благу мира, который он, собственно, только и имеет в виду, и мира колеблющегося, изменчивого и мятежного, о котором идеалист говорит гораздо реже. Его мир — это мир разговоров: его меняют слова и диалоги, а не баррикады и выстрелы. Поэтому его противники — сторонники новейших «поворотов» — выдвигают требование «конкретной, а не абстрактной» философии — чтобы положить конец «идеалистической лжи». И потому же к этой идеалистической респектабельности тяготеет большинство современных мыслителей теологического толка — то есть тех, кто ставит цель соединить философию и теологию. Эта почва — и это тем более необходимо отметить, что в XX веке, стремясь приблизиться к науке и философии, теология поневоле (частично!) меняет свою природу — также породила немало внушительных плодов, однако редко можно встретиться здесь с новаторством — даже несмотря на то, что и здесь фигурируют приставки «нео-». Характерный штрих: Ж.Маритэн — признанный мэтр неотомистов, категорически возражал против того, чтобы его так называли. Он считал себя просто томистом — истолкователем «томистской революции» в философии.

Провозвестие философского «ретро» в конце века в то же время выявило большое значение ряда идейных и идеологических экспансий: экспансия обыденного сознания, экспансия гуманитаристики, экспансия экологистов, борьба с «сексизмом» (дискриминацией по половому признаку) — все это, а также активная борьба, общесоциалъное движение за права человека — национальные и групповые — заставляло философию вливаться в общий поток выработки новых социальных идей. В результате интеллектуальная Европа приучалась ценить единичность, особенность, своеобразие, неординарность — по мере того, как становилось Устрашающим фактом господство масскульта в обществе.

Процессуальные характеристики философии XX века, таким образом, были бы крайне обеднены без упоминания о страстных полемиках, охвативших все философское пространство в нашем столетии и превративших это поле в подобие театра военных действий. Драматизм личных взаимоотношений философов на почве эквиритмичных философских поисков выразительно дополняет и делает живой, подвижной и человечески понятной картину философской эволюции. Давосская встреча Э.Кассирера и М.Хайдеггера, споры экзистенциалистов — со всеми на свете! — масса полемических взрывов вокруг упомянутой проблематики «научных революций», одним из последних впечатляющих эпизодов которой был спор «рационалистов-интерналистов» (ЛЛаудан) с заполонившими поле «философии науки» в конце 70-х—80-е гг. представителями «социологического поворота» (Б.Барнс, Д.Блур), напряженная философская жизнь современной Франции, сплошь состоящая из споров, международные журнальные полемики, к которым ныне прибавились конференции в компьютерном пространстве сетей Internet и Relcom... Споры внутри того или иного течения перемежались и дополнялись вспышками особо острых конфликтов между представителями разных течений. Следы этой полемики учащийся найдет и в хрестоматии — полемика Р.Рорти с противниками, полемика, в которой К.-О.Апель пытался выступить арбитром, полемика П.Рикера с Ж.Лаканом (феноменологии с психоанализом), тонкости и перипетии взаимоотношений феноменологии с экзистенциализмом, верификационизма и фальсификационизма, позитивизма и постпозитивизма, реализма и релятивизма...

Большая часть этих споров завершения не получила — главный урок философского развития вообще, по-видимому, состоит в том, что вечные вопросы разрешаются — но только посредством переформулирования, то есть бесконечно воссоздаваясь. Еще и в конце XX века небесполезно припомнить поэтому ранний (йенского периода) гегелевский афоризм: «Ответ на вопросы, которые философия оставляет без ответа, состоит в том, что они должны быть иначе поставлены».

Есть ли тогда философский прогресс? Есть. Вот одно из убедительных свидетельств, принадлежащих XX веку. Абсолютный, некритический скепсис — скепсис невежды — в наши дни почти совсем потерял интеллектуальный кредит, кое-где сохраняя позиции лишь в обыденном сознании за пределами профессионального поля и становясь жестким индикатором инфантильности и непрофессионализма. То, что еще во времена Гегеля требовало доказательства и подлежало ему — невозможность ограничиваться в интеллектуальном движении «голым отрицанием», — в наши дни выглядит как тривиальность, сама собой разумеющаяся предпосылка мыслительной деятельности в любой сфере.

Долгий, трудный, но головокружительно, захватывающе интересный процесс выковывания новых социальных идеалов истины, добра и красоты на базе знакомой проблематики: языка, общения, разрешения загадок психики, выяснения природы бессознательного, границ и значения метафизики — конечно, приведет мыслителя XXI века от знакомых поворотов — лингвистического, социологического, прагматического к новым, пока неведомым. Возможно, на очереди культурологизм, «филологизация» мышления, преодоление дихотомии «масскульт — элитарность». Философия не та область, где можно с легкостью предлагать футурологические сценарии. Тем не менее можно говорить если не об определившихся тенденциях, то об общей познавательной направленности, апофатически, через определенные отрицания и принципиальные неприятия, выводящей на иные горизонты.

Одно можно сказать с определенностью: новый век несет нам новое понимание человека, человечности и человечества.