Из статьи «какой мне видится философия»

Из статьи «какой мне видится философия»

Витгенштейн и Венский кружок отрицали сам факт существования серьезных философских проблем.

В соответствии с концовкой «Трактата», очевидными философскими проблемами (включая проблемы, перечисленные в самом «Трактате») являются псевдопроблемы, возникающие вследствие того, что мы говорим, не придавая определенного значения всем употребляемым словам. Данную теорию можно рассматривать как следствие попыток Рассела определить логический парадокс как бессмысленное псевдоутверждение, не являющееся ни истинным, ни ложным. Это породило новый философский прием, когда любые неудобные утверждения или проблемы называются «бессмысленными». В своих поздних работах Витгенштейн говорил о «головоломках», возникающих из-за неправильного использования речи в философии. Могу лишь сказать, что если бы передо мной не стояли сложные философские проблемы и у меня не было бы надежд на их разрешение, то я не сумел бы оправдать свою профессию философа: по-моему, в этом случае не может быть никаких аргументов в поддержку философии.

VI

В этом разделе я перечислю некоторые взгляды на философию и философскую деятельность, которые обычно считают для нее характерными, но лично мне кажутся неудовлетворительными. Раздел можно назвать: «Какой я не вижу философию».

1. Я не вижу философию решающей лингвистические головоломки, хотя уяснение смысла высказываний порой является ее необходимой предварительной задачей.

2. Я не вижу философию как ряд произведений искусства, как впечатляющее, оригинальное изображение мира или умный и необычный способ его описания. Мне кажется, подобная трактовка философии будет проявлением неуважения к великим философам. Великие философы не занимались эстетическими проблемами. Они не занимались построением умных систем; подобно великим ученым, их прежде всего интересовали поиски истины, поиски правильного решения подлинных проблем. Я считаю историю философии существенной частью истории поисков истины, и отвергаю ее чисто эстетическую трактовку, несмотря на значимость красоты не только для философии, но и для науки в целом.

Я сторонник интеллектуальной смелости. Мы не можем одновременно быть интеллектуальными трусами и заниматься поисками истины. Стремящийся к истине должен осмелиться быть мудрецом — он должен осмелиться быть революционером в сфере мышления.

3. Продолжительная история возникновения философских систем не видится мне одним из интеллектуальных построений, в котором использованы все возможные идеи, а истина может возникнуть в качестве побочного продукта. Мне кажется, что мы будем несправедливы к подлинно великим философам прошлого, если хоть на мгновение усомнимся, что каждый из них отказался бы от своих пусть и блестящих взглядов, убедившись, что они ни на шаг не приближают его к истине (именно так следует поступать). (Между прочим, именно поэтому я не считаю настоящими философами Фихте и Гегеля: я не верю в их увлеченность истиной).

4. Я не вижу философию пытающейся прояснять, анализировать или «эксплицировать» понятия, слова или языки.

Понятия и слова являются только средством для формулирования утверждений, предположений и теорий. Сами по себе понятия и слова не могут быть истинными; они просто употребляются в человеческом языке для описания и доказательства. Наша задача должна заключаться не в анализе значений слов, а в поиске интересных и важных истин, т.е. в поиске правильных теорий.

5. Я не считаю философию средством для обретения ума.

6. Я не считаю философию особого рода интеллектуальной терапией (Витгенштейн), помогающей людям выйти из философских затруднений. По моему мнению, Витгенштейн (в своей последней работе) не показал мухе, как вылезти из бутылки. В этой неспособной выбраться из бутылки мухе я вижу поразительный авторитет самого Витгенштейна (своим примером Витгенштейн подтверждает теорию Витгенштейна так же, как Фрейд — теорию Фрейда).

7. Я не представляю философию занимающейся изучением вопроса о том, как точнее и правильнее выразить ту или иную мысль. Сами по себе точность и правильность мысли не являются интеллектуальными ценностями, и мы не должны стремиться к точности и правильности большим, чем требует конкретная проблема.

8. Точно так же я не считаю философию средством для построения основания или концептуальной структуры для решения проблем ближайшего или отдаленного будущего. Так думал Джон Локк. Он хотел написать работу по этике, считая необходимым предварительно разработать соответствующий концептуальный аппарат.

Его «Эссе» целиком состоит из предварительных разработок, а английская философия с той поры погрязла в предварительных рассуждениях (не считая нескольких исключений, например, некоторых политических работ Юма).

9. Я также не считаю философию выражением духа времени. Это гегелевская идея, не выдерживающая критики. Действительно, в философии, как и в науке в целом существует мода. Однако настоящий искатель истины не будет следовать моде: он будет в ней сомневаться и даже ей противостоять.

VII

Все люди — философы. Даже если они не осознают собственных философских проблем, они, по меньшей мере, имеют философские предрассудки. Большинство таких предрассудков — это принимаемые на веру теории, усвоенные из интеллектуального окружения или через традиции.

Поскольку почти все эти теории не принимаются сознательно, они являются предрассудками в том смысле, что критически не рассматриваются людьми, несмотря на чрезвычайную значимость многих из них для их практической деятельности, а также для жизни в целом. Тот факт, что эти широко распространенные и влиятельные теории нуждаются в критическом рассмотрении, является аргументом в пользу профессиональной философии.

Подобные теории являются ненадежной исходной точкой для всех наук, в том числе и для философии. Все философии должны исходить из сомнительных, а порой и пагубных взглядов, относящихся к области некритичного здравого смысла. Их цель — просвещенный, критический здравый смысл: приближение к истине с наименьшим пагубным воздействием на человеческую жизнь.

VIII

Позвольте привести несколько примеров распространенных философских предрассудков.

Существует чрезвычайно влиятельное философское представление о том, что во всех случающихся в этом мире бедах (в том, что нам очень не нравится) всегда кто-нибудь виноват: обязательно существует некто, намеренно совершающий этот поступок. Это очень древнее представление. Согласно Гомеру, причиной всех бедствий, пережитых троянцами, были гнев и зависть богов; виновником несчастий Одиссея был Посейдон. Позднее христианство считало источником зла Дьявола; вульгарный марксизм объяснял, что заговор жадных капиталистов препятствует приходу социализма и воцарению рая на земле.

Теория, считающая войну, нищету и безработицу результатом чьих-либо преступных намерений или злых замыслов, относится к области здравого смысла, но в ней отсутствует критическое осмысление происходящего. Такую некритичную теорию, относящуюся к области здравого смысла, я назвал теорией общественного заговора. (Ее можно даже назвать теорией мирового заговора: вспомним посылаемые Зевсом молнии.) Она получила широкое распространение и в форме вечных поисков козла отпущения, нередко вдохновляла политическую борьбу, принося множество тяжких страданий.

Одна из особенностей теории общественного заговора состоит в том, что она подталкивает к действию настоящих заговорщиков. Но, как показывают критические исследования, заговорщики не достигают намеченных ими целей. Ленин, придерживающийся теории общественного заговора, был заговорщиком также, как Гитлер и Муссолини. А ленинские идеи не реализовались в России так же, как идеи Муссолини и Гитлера не реализовались в Италии и Германии.

Все заговорщики устраивают заговор потому, что некритически принимают теорию общественного заговора.

Скромным, однако существенным философским вкладом может стать рассмотрение ошибочных моментов теории общественного заговора. Более того, данный вклад повлечет за собой дальнейшие позитивные изменения, например, осознание социальной значимости непреднамеренных последствий человеческих действий, а также предположение о том, что задачей теории общественных наук должен стать поиск общественных отношений, являющихся причиной непреднамеренных последствий наших действий.

Возьмем проблему войн. Даже такой критически настроенный философ, как Бертран Рассел считал, что войны объясняются сугубо психологическими причинами — человеческой агрессивностью. Не отрицая существования агрессивности, я удивлен, что Рассел не заметил, что причиной большинства последних войн явилась не столько собственная агрессивность, сколько страх агрессии извне. Это были либо идеологические войны, вызванные боязнью захвата власти заговорщиками, либо войны, которых никто не хотел, но которые были вызваны страхом перед той или иной объективно сложившейся ситуацией. Примером является обоюдный страх агрессии, приводящий к гонке вооружений, а затем и к войне, например, к превентивной войне, которую пропагандировал (справедливо), боясь появления водородной бомбы в России, даже такой противник войн и агрессии, как Рассел. (Никто не хотел водородной бомбы; она появилась из-за боязни ее монополизации Гитлером.)

Приведем другой пример философского предрассудка. Существует ошибочное представление о том, что мнение человека всегда определяется его личными интересами. Это учение, которое можно охарактеризовать как выродившуюся форму учения Юма о том, что разум является и должен являться рабом страстей, как правило, не применяют к самому себе (в отличие от Юма, учившего скромности и скептицизму по отношению к возможности нашего разума, в том числе и своего собственного), однако всегда применяют к другим людям, имеющим отличное от нашего мнение. Это мешает нам терпеливо выслушивать противоположные мнения и относиться к ним всерьез, поскольку мы начинаем объяснять их личными интересами другого человека. Это препятствует разумной дискуссии. Приводит к вырождению природной любознательности, стремления к поиску истины. Важный вопрос «Какова сущность данного явления?» заменяется в этом случае другим, значительно менее важным вопросом «Что тебе выгодно? Каковы твои скрытые истины?». Это мешает нам учиться у людей с иными взглядами и ведет к распаду единства человечества, единства, основанного на общности разума.

Еще одним философским предрассудком является чрезвычайно влиятельный в наше время тезис о том, что конструктивная дискуссия может происходить только между людьми со сходными основополагающими взглядами. В рамках этой пагубной догмы любая конструктивная или критическая дискуссия по каким-либо фундаментальным проблемам считается невозможной, поэтому ее следствия столь же негативны, как и следствия упомянутых выше доктрин.

Рассмотренные положения не только признаются многими людьми, но и относятся к области философии, лежащей в центре внимания многих профессиональных философов: к теории познания.

IX

Проблемы теории познания представляются мне ядром как основанных на здравом смысле некритических философских представлений, так и академической философии. Кроме того, они решающим образом влияют на теорию этики...

Упрощенно говоря, главной проблемой в данной области философии так же, как и в ряде других ее областей, является конфликт между «эпистемологическим оптимизмом» и «эпистемологическим пессимизмом». Познаваем ли мир? Каковы пределы познания? В то время как эпистемологический оптимист верит в возможность познания мира, пессимист считает, что подлинное знание лежит за пределами способностей человека.

Я являюсь сторонником здравого смысла, однако не во всех случаях; я расцениваю его как возможную отправную точку наших рассуждении. Однако я считаю, что мы должны заниматься не построением надежной системы взглядов на основе здравого смысла, а его критикой и совершенствованием. Таким образом, я являюсь реалистическим сторонником здравого смысла; я верю в реальность материи (которую считают подлинной парадигмой того, что должно обозначаться словом «реальный»); по этой же причине я могу назвать себя материалистом, однако вовсе не потому, что это слово также обозначает а) веру в неисчерпаемость материи; б) отрицание реальности нематериальных полей энергии, в том числе духа, сознания, т.е. какой-либо субстанции помимо материальной.

Я следую здравому смыслу, признавая как существование материи («мир 1»), так и духа («мир 2»), а также верю в существование других вещей, прежде всего, продуктов деятельности человеческого духа, включая научные гипотезы, теории, проблемы («мир 3»). Иными словами, я придерживаюсь здравого смысла, пребывая на позиции плюрализма (3.115—121).