4.1. экономика как функциональная подсистема

4.1. экономика как функциональная подсистема

Исследование процессов, происходящих в экономической жизни общества, как и оценка экономического положения или перспектив развития страны с позиций объявленных целей политики государства и достигнутых результатов или же их соответствия теоретическим положениям будут оставаться малопродуктивными, пока вне поля зрения исследователей остаются проблемы системных функций народного хозяйства в обществе, т.е. экономика в собственном смысле.

* Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект 99-02-00258)

Понятие системной функции основывается на очевидном факте включенности той или иной сферы в жизнедеятельность всего общества как объемлющего социального целого. Однако среди экономистов не очень распространены системные представления о роли экономики в обществе, хотя многие из них с этим не согласятся — ведь понятие экономической системы является одним из самых употребительных в их лексиконе. Но смысл, который экономисты вкладывают в это понятие, свидетельствует об их приверженности к экономоцентризму. Экономика понимается как несущая конструкция, на которую навешиваются другие сферы общества, во всем зависящие от нее. Отчасти это объясняется влиянием присущей классической и неоклассической экономической теории традиции рассматривать экономику как самостоятельную и самодостаточную систему, обладающую свойствами саморегулирования, которая сама создает условия своего функционирования и способна действовать независимо от других частей общества. Марксистская концепция базиса и надстройки тоже способствовала распространенности представлений о примате экономики в обществе.

Между тем, концепция саморегулирования экономики пользовалась репутацией бесспорной истины в гораздо большей степени среди идеологов экономического либерализма, чем среди ученых. Это, в частности, отражается и в том, что в теоретическом обосновании этой концепцией не появилось практически ничего нового после системы естественной свободы А. Смита. Достаточно сослаться на такого авторитета, как создатель экономики благосостояния А. Пигу[1]. Он, как известно, считал себя последователем классической доктрины. Рассматривая экономическую теорию с точки зрения ее применимости в качестве средства улучшения благосостояния членов, он пришел к следующим неблагоприятным для концепции экономического саморегулирования выводам:

А. Смит не подозревал в полной мере, до какой степени система естественной свободы нуждается в четких определениях и защите со стороны специальных законов, прежде чем она будет в состоянии обеспечивать наиболее производительное использование ресурсов страны.

Работа собственного интереса благотворна не вообще в силу какого-то естественного совпадения между частными интересами и благом всех, а благодаря тому, что общественные институты организованы таким образом, что вынуждают собственный интерес работать в тех направлениях, в которых он оказывается плодотворным.

Это институциональное регулирование с целью направить частный интерес в благотворные каналы осуществляется самым тщательным образом.

Из изложенного следует, что столь популярная ныне у нас концепция, во-первых, пренебрегает условиями приобретения хозяйственной системой свойства экономического саморегулирования, во-вторых, искажает смысл и содержание этой идеи, в-третьих, избегает вопроса о границах, в которых оно возможно, и, наконец, умалчивает о том, что уже в конце XIX — начале XX вв., когда писал Пигу, саморегулирование капиталистического хозяйства было только фикцией.

К этому можно добавить, что А. Смит и его система естественной свободы выражали представления того времени о должном, т.е. о том, как должно быть, а не как было или есть на самом деле [2]. Кроме того, у А. Смита система естественной свободы представляла по существу концепцию общества, а не экономики, как его составной части, т.е. концепция экономического саморегулирования была в большей мере умозрительной конструкцией, чем отражением объективной реальности. Хотя, конечно, явления экономического саморегулирования имели место в прошлом и проявляются, вероятно, и сейчас в экономиках западных стран, но, несомненно, совершенно не в тех масштабах и границах, которые имеют в виду сторонники этой концепции.

Функционально рыночное саморегулирование означает, что все экономические процессы: производство, распределение, потребление, сбережение, инвестирование должны осуществляться в форме взаимодействия спроса и предложения по коммерческим ценам, возникающим в ходе купли-продажи. Между тем, вплоть до начала XIX в., а в большинстве стран и значительно позже, основные элементы рынка — спрос, предложение, норма обмена как общий случай цены — в той или иной мере определялись внерыночными факторами: политической властью, местными обычаями, сословными ограничениями и привилегиями. При преобладающем влиянии этих факторов обмен может происходить либо по фиксированным ценам, либо при количественных ограничениях, установленных сверху, которые предшествуют обмену и являются его условием. В зависимости от конкретных условий обмен может иметь разные институциональные истоки и выражать разные социальные отношения. Поэтому выражения «система рынков» и «рыночная система» отнюдь не тождественны. И первое, для того чтобы быть описанием организации реальной хозяйственной жизни, должно по необходимости дополняться указанием на характер и формы регулирования со стороны других институтов общества. Следовательно, это выражение может иметь смысл, прямо противоположный экономическому саморегулированию, как, например, при меркантилизме или в модели рыночного социализма.

Институциональный характер социальных, в том числе экономических систем, делает неправомерным навязывание логики абстрактной рыночной модели в качестве теоретической основы широкомасштабных преобразований в обществе, даже если в намерения реформаторов входило только преобразование экономической сферы общества. Такая логика может быть вполне оправдана в частных задачах с четкой целевой функцией, для которых проблема выяснения общесистемных последствий принятых решений не имеет большого значения. Но в реформировании социальных процессов, затрагивающих интересы широких слоев населения, нельзя пренебрегать условиями устойчивости институционализированных форм социальной жизни. Основной принцип системного подхода явно не согласуется с экономоцентризмом, ибо утверждает примат целого над его частями, к которым, несомненно, относится и народное хозяйство с его экономической функцией. Поэтому вполне оправданной является оценка как замысла реформ (если такой вообще имел место), так и хода их осуществления с позиций соображений о том, для чего существует в системе общества экономическая подсистема, как она выполняет свое предназначение, как дифференцируется, сочленяется и взаимодействует с другими подсистемами общества.

Системный подход к проблемам социального мира неизбежно приводит к необходимости поиска критически значимого набора функциональных императивов, от уровня осуществления которых зависят выживание, интеграция и развитие общества. Столь же необходимым становится и поиск структурных образований в обществе, на которых лежит ответственность за выполнение этих императивов. Собственно, разнообразие типов общества может быть объяснено историческими различиями как в формах проявления и осознания этих универсальных функциональных императивов, так и в механизмах их реализации.

Исследователи могут значительно расходиться по вопросу о числе этих императивов, их относительной значимости и характере структурных образований в обществе, предназначенных для их выполнения. Различия по данному вопросу лежат в основе разных школ и направлений общественной мысли. В силу исторических и методологических особенностей развития социальных знаний их прогресс проявляется в том, какой функциональный императив выдвигается в качестве доминирующего и, соответственно, какой общественной структуре, ответственной за его выполнение, отводится роль представителя всего общества. Для платоновского и аристотелевского обществознания было характерно преимущественно этическое восприятие социального мира. Все, что происходит в этом мире, выступает либо как этически оправданное и поэтому должное, либо как неоправданное и заслуживающее осуждения и изгнания из социальной жизни. Структуризация общества по социальным группам, домашним хозяйствам, видам занятий объясняется требованиями доброй воли, которая связывает людей в общество. Следовательно разделение труда, производство и обмен оправданы в той мере, в какой они способствуют приращению доброй воли, и осуждаются, если они противоречат ей.

Ценность вещей проявляет себя как ценность для использования и как ценность для обмена. В первом случае вещь производится или приобретается через обмен для восстановления самодостаточности домашнего хозяйства и укрепления доброй воли среди его членов и между разными домашними хозяйствами. Во втором — целью производства и обмена является прирост личной выгоды, которая из-за отсутствия для нее естественных ограничений может толкать людей на нарушение требований доброй воли и сеять рознь и вражду между ними.

Цена, по которой вещь приобретается для восстановления самодостаточности группы, т.е. для использования, является справедливой ценой — этически оправданной и благодетельной, для общества. Цена приобретения вещи для обмена ради выгоды не имеет этического оправдания и не может считаться справедливой.

Таким образом, вся экономика мира, если о ней вообще можно говорить, в границах доброй воли сливается с другими проявлениями социальной жизни, образуя с ними неразрывное целое. Мир оказывается разумным и оправданным лишь как сфера действия этики доброй воли. В этой этике и, следовательно, в подчиненной ей экономике, результат социального действия, будь то деятельность в ареопаге или приобретение вещи на агоре (но только не с целью перепродажи), оказывается благодетельным для всех участников и служит укреплению доброй воли между ними. Собственно, для всех социальных образований имеется одна общая задача — способствовать укреплению доброй воли.

В эпоху Возрождения и Реформации, политическим содержанием которых явилось складывание национальных государств, в качестве императива социальной, в том числе экономической, жизни стали выдвигаться морально-философские и юридические принципы «естественного права», в которых было, в частности, предложено оправдание частной собственности и личной выгоды. Но опять-таки, с точки зрения соответствия требованиям общего блага, а не экономической эффективности, как сказали бы в наше время.

Общее благо выступает как безусловный функциональный императив и критерий, которым следует руководствоваться во всех сферах социальной жизни, включая экономику. Экономика в этом миропонимании еще не обрела самостоятельного значения как раз потому, что не воспринималась как источник социальных ценностей. Все понимают, что подавляющее большинство людей занято повседневной трудовой, производственной, торговой деятельностью. Однако сама эта деятельность не заслуживает отдельного изучения, поскольку объясняется следованием требованиям общего блага. Чтобы понять, что же происходит в социальном мире, и почему и как люди участвуют в экономической жизни, важно открыть источник принципов общего блага, т.е. открыть, понять и исследовать систему «естественного права».

В полном соответствии с теорией «естественного права» общее благо в эпоху становления национальных государств в Западной Европе приобрело преимущественно политическую трактовку и нашло выражение в системе меркантилизма. В этой системе экономике отводилась, как известно, очень важная, но тем не менее служебная роль. Для признания самостоятельного существования экономики и ее проблем потребовался не только ряд антиабсолютистских и антифеодальных революций, но, самое главное, выдвижение на первый план фактора технического прогресса. Таким фактором стал промышленный переворот, начавшийся в середине XVIII в. в Англии.

Хотя термины «экономисты» и «политическая экономия» были введены в научную терминологию французами-физиократами, слава основателя экономической науки досталась А. Смиту, главным образом потому, что ему удалось показать, что отстаиваемая им «система естественной свободы», которую стали отождествлять с государственным невмешательством, опирается на деятельность отдельных производителей, ремесленников, сберегателей, торговцев, капиталистов, преследующих в ней свою выгоду, и на отождествлении разделения труда как фактора технического прогресса с развитием рынков.

Обнаружив двигатель развития экономики в самой экономике, А. Смит сделал решающий шаг к пониманию экономики как самостоятельной и самодовлеющей сферы общества, которая действует по своим законам и обладает своими организующими элементами, главными из которых являются рынки. В дальнейшем эта сфера стала пониматься как доминирующая в обществе, а с появлением доктрины «экономического человека» и при расширительном толковании проходной фразы Смита о «невидимой руке», направляющей действия индивида, «система естественной свободы» перестала нуждаться в апелляции к этике, политике и праву. Экономика в теории и на практике быстро шла к состоянию полной автономности от остальных сфер общества. И на этом пути очень быстро натолкнулась на жестокий кризис перепроизводства, который постиг английскую промышленность и мировую торговлю в 20-х годах XIX в. Затем со зловещей регулярностью эти кризисы, прежде не встречавшиеся в человеческой истории, стали повторяться, и наблюдение этих событий привело к понятию экономического цикла и к первым сомнениям в способности экономики к саморегулированию. Массовые разорения предприятий и безработица среди рабочих стали питательной почвой, на которой выросли как радикальные революционные движения, так и требования защиты капитала и труда со стороны разных сил в обществе. Трудовое законодательство и создание системы центрального банка с противоположных сторон создавали защитные бастионы, прикрывавшие общество от опустошительных последствий экономического «саморегулирования».

Со временем постепенно вызревало понимание того, что экономические успехи не могут служить заменой социальных потерь и что никакими будущими экономическими достижениями нельзя возместить разрушение человеческих жизней и растраты национального богатства из-за невмешательства в экономическую жизнь. В экономической истории 70-80-е годы XIX в. отмечены как возврат к государственному протекционизму в экономической практике и как апофеоз безудержного либерализма в экономической теории. На практике почти во всех странах вводились ограничения на движение капиталов и товаров, а в теории доказывалась пагубность государственного вмешательства для достижения экономического равновесия, т.е. оптимума. Проявился явный разрыв между экономическими и социальными ценностями. И это обстоятельство в дальнейшем сыграло важную роль в системном понимании общества и места в нем экономической сферы. По крайней мере, у достаточно большого числа ученых укрепилось понимание того, что общество не может быть сведено к экономике, как оно не может быть сведено к политике или только к культуре, религии или демографии. Общество возникает там, где имеются условия для проявления большинством населения социальных, культурных, политических и коммуникативных качеств, без которых невозможно определить человека как феномен существующего мира, что многообразие человеческого опыта возможно лишь как компромисс всех сторон его существования, что экономические ценности конструктивны и благодетельны лишь в границах, налагаемых требованиями реализации культурных, религиозных, политических и т.п. ценностей. Неэкономические ценности нуждаются при своем осуществлении в поддержке со стороны экономических ценностей, так же как и последние нуждаются в поддержке со стороны неэкономических ценностей.

Поучителен опыт послевоенного восстановления Германии, Японии, Италии и отчасти Китая. Все они потерпели сокрушительное поражение, пережили развал тоталитарных режимов, вынесли тяготы длительной иностранной оккупации и потерю значительной доли государственного суверенитета. Всем им пришлось начинать на развалинах рухнувших экономических систем. Но уже менее чем через 20 лет они вернули себе выдающееся положение в мировой экономике и в мировом сообществе в целом. Причем, хотя ни одна из этих стран не копировала опыт других, для них для всех характерна одна общая особенность. Она состоит в том, что все эти страны максимальным образом использовали свои культурно-исторические и психологические ресурсы.

Невозможно при всем желании свести программы послевоенного восстановления этих стран к количествам использованных ресурсов и другим чисто хозяйственным факторам. Напротив, мы ясно можем видеть, как сознательное обращение к таким культурно-историческим факторам, как национальный характер, осознание общей причастности к судьбам своих стран, уровень образования и общей культуры определяли именно такое использование достаточно скудных хозяйственных ресурсов, которое давало наиболее значимые общественные результаты. Именно эти факторы сказались на том, что послевоенные экономические преобразования в этих странах не приняли форму возврата к временам преобладания мелкого бизнеса, как следовало из рецептов неоклассических экономистов-теоретиков, а пошли по пути сохранения, подъема и развития крупной промышленности. И это несмотря на проводимую оккупационными властями политику ликвидации крупных промышленных объединений, бывших хозяйственной основой тоталитаризма в этих странах.

Осознание взаимозависимости разных сторон общественного бытия ведет к современному пониманию системной природы общества, в том числе его структурно-функциональной дифференциации и к подчеркиванию примата целого над суммой его частей. С этой точки зрения выделение части целого в качестве объекта наблюдения и субъекта действия оправдано лишь в форме подсистемы целого, идет ли речь о политической, экономической, культурной или какой-либо другой сферах. Поэтому определение наилучшего или оптимального функционирования или развития с системной точки зрения — это не столько проблема максимизации некоторого функционала, сколько проблема взаимного соблюдения ограничений, налагаемых на одни ценности, например, экономические, другими — социальными, политическими, культурными и т.п.

Когда общество сталкивается с экономическими трудностями, то, как правило, оказывается, что решить эти проблемы — будь то спад производства, неконкурентоспособность продукции и рост безработицы, рост неплатежеспособности, падение уровня жизни — нельзя средствами одной только экономики. Более того, истоки этих проблем часто лежат вне строго экономической сферы. Уже поэтому требуется воздействие на субъектов экономики других сфер общества, и эффективность преодоления экономических трудностей будет зависеть от того, насколько хорошо отлажены каналы взаимодействий между подсистемами общества, насколько хорошо развито в обществе понимание того, что экономика не имеет четко определенных границ, отделяющих ее от других сфер общества. Даже при крайней автономности экономики в обществе всегда будут существовать между ней и другими сферами пограничные области, в которых имеет место взаимное наложение подсистем, через которые происходит их взаимное проникновение. Такой областью является, например, банковская система, особенно деятельность центрального банка, в которой экономические процессы неотделимы от политических. К тому же надо иметь в виду, что конфигурация этих пограничных областей не является раз и навсегда заданной даже для одного и того же общества.

Из этого следует, что явно или неявно каждое общество решает не только проблему системной функции экономики, но и проблему того, какое место экономика занимает в структуре общества.

Любое общество немыслимо без присутствия в нем экономической подсистемы. Но в то же время одно общество отличается от другого особенностями местонахождения экономики в его структуре. Общества с внедренным состоянием экономики характеризуются сочлененностью составляющих подсистем, в силу чего хозяйственные действия членов общества складываются в законченный экономический процесс общесистемного характера в силу их включенности в содержание комплексных социальных ролей, исполнение которых определяет принадлежность индивида к данному обществу. Хозяйственная деятельность здесь не отделена от выполнения кровнородственных обязательств, отношений личной зависимости, государственных повинностей и т.д. Здесь невозможно говорить о частном интересе как о двигателе экономики. В таких обществах для его преследования отсутствуют институциональные условия. Важнейшие звенья и условия экономического процесса одновременно являются функциями других подсистем. Исполнение чисто хозяйственных действий здесь есть одновременно выполнение действий, относящихся к другим подсистемам общества. И именно последние действия более непосредственно связаны со статусом социального индивида. Крепостной крестьянин возделывает землю не потому, что в этом состоит его частный интерес, а потому, что обязан это делать в силу своей личной зависимости от помещика.

Напротив, общества с автономной экономикой характеризуются тем, что в них элементы и условия экономического процесса воплощены в институтах, специально предназначенных для выполнения экономических функций. Экономика здесь существует как отчетливо выделенное структурное образование, отличное от других подсистем общества и лишь периферийно с ними связанное.

Как происходит переход от внедренного состояния экономики к автономному? Суть этого процесса состоит в том, что решающие факторы экономического процесса — труд, земля и деньги в функции капитала, мобилизуются и вовлекаются в производство в силу действия чисто экономических институтбв, например, рынков. В последнем случае этапами перехода от внедренной экономики к автономной являются институциональные процессы наделения факторов производства свойствами товаров, пригодных для купли-продажи на рынке. Главная роль в этом процессе принадлежит превращению денег, вернее их определенных функций, в товар, подчиняющийся спросу и предложению. Реально это началось с использования денег в функции средства платежа, а не обмена, как считалось долгое время, т.е. деньги в платежной функции стали средством погашения частных обязательств. Только после этого стало возможно применять деньги в функции средства обмена.

Обмен как значимое социальное действие не может быть сведен к встречной передаче разных товаров между участниками обмена. В институциональном смысле обмен есть совпадающий во времени процесс возникновения и погашения обязательства между юридически равными партнерами. Благодаря применению денег в обмене стало возможно обмениваться количественно соизмеримыми обязательствами. И в свою очередь фиксация обязательств в деньгах превратила их в обращающиеся долги, которые можно было предлагать в погашение обязательств перед другими лицами. Институционально это оформилось в большом количестве обращающихся ценных бумагах разного типа, назначения и срока действия.

Долги частных лиц, выраженные в ценных бумагах, приняли на себя ряд функций настоящих денег, и это привело к тому, что значительная часть денежного обращения потеряла прямую зависимость от государственного монетного двора. Это стало решающим фактором в достижении экономической сферой достаточно большой автономности от остальных сфер общества и в первую очередь от государственной власти. Благодаря своей способности создавать долги, которые в форме ценных бумаг можно использовать в качестве средства платежа, т.е. для погашения обязательств между частными сторонами, они превратились в относительно самостоятельный источник финансовых средств для экономической деятельности перспективного характера, особенно для долгосрочных проектов с большой будущей выгодой. Сама хозяйственная деятельность во все большей мере стала осуществляться в форме создания и погашения обязательств контрактного характера, в отличие от статусных обязательств, например, феодальных или государственных повинностей. Операциональным способом осуществления контрактно-обязательственных хозяйственных действий является купля-продажа, а институциональным механизмом — либо формальный контракт, либо официальный рынок, как система неявного контракта. Следовательно, в ряду условий автономиза-ции экономики находится развитое контрактное право (статутное и обычное) и рыночные формы вовлечения факторов производства в хозяйственный процесс.

Таким образом, исследуя проблему автономизации экономики в обществе, мы ищем те условия, которые позволяли бы этой подсистеме самой вырабатывать тот ресурс, количество и доступность которого прямо влияли бы на объем вновь создаваемых хозяйственных обязательств, например, на объем всех сделок купли-продажи с немедленным или отложенным покрытием. Этим ресурсом в историческом плане оказались контрактные средства (неказенного характера) создания и погашения долгов и в первую очередь кредит, особенно банковский. Вот почему без разветвленной системы банковского кредита или его аналога автономная экономика как рыночного, так и любого другого типа невозможна. Наглядным подтверждением этого тезиса от обратного может служить нынешняя экономическая действительность, особенно извращенная деятельность в ней банковской системы, прямо препятствующая производительному использованию материальных ресурсов и загрузке имеющихся мощностей, не говоря уже об их развитии.

Системный взгляд на функцию экономической сферы в обществе в смысле ее вклада в функционирование и развитие социальной системы в целом не отвечал бы своему назначению, если бы ограничивался только функциональной стороной дела. Нормальное состояние системы подразумевает сбалансированную работу и взаимодействие всех ее структурных подразделений. Поэтому, когда одна или несколько подсистем достигают достаточно высокой степени автономизации, то для системы в целом одной из главных задач становится проблема системной интеграции. Как только автономизирующаяся подсистема обретает возможность вырабатывать критический ресурс (в случае экономики это могут быть кредитные «деньги») в количествах, которые определяются не столько требованиями адекватного исполнения ее системной функции, сколько собственными интересами субъектов этой деятельности, она тем самым создает реальные возможности своей дисфункциональное™. Эта дисфункциональность может проявляться в разнообразных формах. Например, в форме своеобразной экспансии и даже своего рода агрессии той или иной подсистемы в обществе. В ходе этой экспансии происходит навязывание руководящих ценностей этой подсистемы всему обществу. Общество как бы «эко-номизируется» или «клерикализируется» соответственно тому, какая подсистема становится доминирующей. Примерами могут служить господство экономической идеологии, этатизма, клерикализма и т.д. Или же автономизируемая подсистема в своей динамике, оторвавшись от сдерживающих факторов и противовесов, налагаемых другими подсистемами, развивает такой чрезмерный уровень активности, когда продукты ее деятельности начинают превосходить возможности их усвоения и использования в других подсистемах. Всем известные кризисы перепроизводства служат иллюстрацией этого. Аналогично можно расценивать последствия чрезмерной милитаризации и политизации, когда они приводят к той или иной степени тоталитаризма.

Здесь следует отметить, что экономика, пребывающая во внедренном состоянии, обладает гораздо меньшими возможностями быть дисфункциональной. Это не означает, что внедренное состояние всегда лучше автономного. Дело в том, что внедренное состояние одной или нескольких подсистем означает, что какая-то другая подсистема обязательно должна быть доминирующей и именно ее функционирование определяет внешний образ общества. Все системы общества не могут находиться во внедренном состоянии одновременно. Такое было возможно только на дооб-щественной стадии человечества, когда главным связующим звеном являлись кровнородственные связи и границы протообщества задавались областью влияния одного единственного института — кровнородственной семьи или рода. Тогда все значимые общественные функции были строго разнесены по семейным ролям и их носители определялись по степени старшинства в семье.

В истории человечества доминирующими чаще других оказывались политическая система и система поддержания культурно-идеологических ценностей, например, в форме религии. И это весьма часто приводило к подавлению импульсов к развитию в других подсистемах общества, следствием чего могли становиться разного рода протестные движения, острейшие сословно-социальные, конфессиональные и идеологические конфликты, вплоть до политических революций, которые радикально изменяли политический и экономический строй, а то и вовсе разрушали общество. Поэтому перед любой социальной системой, достигшей стадии структурно-функциональной дифференциации своих внутренних подсистем, встает проблема определения допустимого и оптимального уровня их автономизации. Применительно к экономической подсистеме общества в ее современных формах это включает, в частности, определение эмпирическим путем оправданных границ свободы частного и публичного предпринимательства, особенно в создании кредитных средств, являющихся ресурсами для появления и выполнения контрактных и административных обязательств, через которые осуществляется хозяйственная деятельность. Именно в этой плоскости следует искать рациональные основания для кредитно-денежной политики государства. Общество в лице государства не может достаточно долго без угрозы для своего благополучия допускать чрезмерно свободное создание кредитных средств публичными и частными банками или иными учреждениями. С другой стороны, оно не должно позволять банкам использовать их способность предоставлять кредит в ущерб другим участникам экономической подсистемы в смысле их подчинения своему диктату.

Вообще же, поскольку с системной точки зрения любая подсистема общества обладает свойствами, присущими целостной системе, внутри нее решаются в сущности те же проблемы системного интегрирования и взаимодействия составляющих элементов только на более частном уровне. Внутри подсистемы также развиваются аналогичные проблемы дифференциации и автономизации ее функциональных элементов. Процесс исполнения подсистемой ее системной функции также связан с процессами ее собственного развития, в которых меняется конфигурация ее структуры, задаваемая отношениями доминирования и подчинения функциональных элементов. Так, на протяжении всего советского периода доминирующая роль в экономике принадлежала производственной функции и элементам, непосредственно связанным с ее исполнением. Это доминирование зашло настолько далеко, что превратило производство в самоцель, оторванную от реальных потребностей других областей экономики и многих подсистем остального общества. Сейчас мы видим явную экспансию банковской сферы, которая прямо пытается подчинить себе остальную экономику. Однако в обоих случаях можно видеть, что результат такого доминирования будет пагубен как для самой экономической подсистемы, которая при этом резко снижает уровень исполнения своей системной функции, так и для общества в целом.

Одну из причин отрицательных последствий чрезмерной автономизации можно видеть в том, что она создает возможности для навязывания частных интересов субъектов или групп, занимающих доминирующее положение в функционировании той или иной подсистемы, в качестве целей всей подсистемы и даже общества в целом. Именно с этих позиций следует расценивать лозунги «рыночной», «открытой», «самоуправляемой» экономики, которыми козыряют представители и идеологи «новых русских» — слоя, который захватил руководящее положение в современной российской экономике. Дело не только в том, что с научной точки зрения экономика не может быть полностью саморегулируемой, но и в том, что за этими лозунгами стоит откровенное стремление к власти и господству над всем обществом.

В науке уже накоплен большой опыт структурно-функционального анализа реальных социальных образований разного уровня — от семьи до полномасштабного общества. Беда, однако, состоит в том, что как только тот или иной вариант структурно-функционального подхода начинает приобретать очертания целостной теории, его сторонники вольно или невольно начинают смотреть на него как на парадигму, формальные свойства которой отождествляются с реальными процессами и проблемами в обществе. Тем не менее, дальнейшее продвижение в системном понимании социального мира невозможно без решения вопроса о том, что реально стоит за структурно-функциональной моделью.