§ 21. терминология

§ 21. терминология

Термины это слова специальные, ограниченные своим особым назначением; слова, стремящиеся быть однозначными как точное выражение понятий и называние вещей. Это необходимо в науке, технике, политике и дипломатии.

Термины существуют не просто в языке, а в составе определенной терминологии. Если в общем языке (вне данной терминологии) слово может быть многозначным, то, попадая в определенную терминологию, оно приобретает однозначность (см. выше пример со словом операция). Термин не нуждается в контексте, как обычное слово, так он 1) член определенной терминологии, что и выступает вместо контекста, 2) может употребляться изолированно, например, в текстах реестров или заказов в технике, 3) для чего и должен быть однозначным не вообще в языке, а в пределах данной терминологии. Это не означает того, что употребление терминов никогда не может быть связано с экспрессией, но такое их употребление не имеет отношения к сущности терминологии, а проявляется в тех случаях, где терминология использована для иных целей. То же самое относится и к стилистическому использованию терминологии, хотя сама по себе терминология стоит вне стилистики.

Один и тот же термин может входить в разные терминологии данного языка, что представляет собой межнаучную терминологическую омонимию, например: реакция 1) в химии, 2) в физиологии, 3) в политике; редукция 1) в философии, 2) в юриспруденции, 3) в фонетике; ассимиляция 1) в этнографии, 2) в фонетике и др.

Для лингвистов очень важно понимать, что термин речь, встречающийся в терминологии разных наук, не то же самое, это типичный межнаучный омоним в 1) языковедении, 2) психологии, 3) физиологии, 4) медицине, не говоря уже о таких значениях, как “речь прокурора”, “речь ректора на торжественном акте”, “бессвязная речь преступника”, “Я слышу речь не мальчика, но мужа” (Пушкин) и т.п..

Таким образом, терминология это совокупность терминов данной отрасли производства, деятельности, знания, образующая особый сектор лексики, наиболее доступный сознательному регулированию и упорядочению.

Хорошие термины должны быть “отграничены” от полисемии, от экспрессивности и тем самым от обычных нетерминологических слов, которые как раз по преимуществу многозначны и экспрессивны.

Однако нельзя думать, что между терминологией и нетерминологией существует непроходимая пропасть, что термины состоят из иных звуков и не подчиняются грамматическим законам данного языка. Если бы это было так, то терминология не принадлежала данному языку и вообще представляла бы собой другой язык. На самом деле это не так. Откуда бы термины ни черпались и какими бы особенностями (фонетическими, грамматическими) ни отличались, они включаются в словарный состав данного языка и подчиняются его фонетическому и грамматическому строю.

Между терминами и не терминами происходит постоянный обмен: слова общего языка, утрачивая некоторые свои свойства, становятся терминами (не переставая быть фактами общего языка: сапожок в сеялке, мушка на стволе ружья, лебедка в порту или такие технические термины, происходящие из названий частей тела, как плечо, колено, лапа, палец, шейка, щека, хобот, клыки т. п.), и, наоборот, термины входят в общий язык(чуять, следить, травить из охотничьей терминологии; приземлиться -из авиационной; подрессоривать, спустить на тормозах, закрыть поддувало из транспортной технической терминологии; термины даже могут становиться особыми идиоматическими выражениями: отутюжить из терминологии портных; разделать под орех, ни сучка ни задоринки из столярной терминологии; пасовать из терминологии картежников и т. п.)'.

Среди терминов бывают слова, существующие только как термины и в пределах одной терминологии (форсунка, вагранка, вектор, резекция, увула, метатеза и т. п.); бывают и такие, которые существуют тоже только как термины, но участвуют в разных терминологиях (операция, ассимиляция, прогрессивный, регрессивный, протеза и т. п.); бывают (что чаще всего) и такие, которые употребляются и как термины и как обычные нетерминологические слова, например, при различии прямого и переносного (метафорического) значения: мушка “маленькая муха”, мушка как термин стрелкового дела (“держать мушку на нижней линии мишени”), мушка как термин театральных парикмахеров и гримеров (“поставить мушку на левую щеку”); или же при условии менее и более специализированного значения: дорога как слово общего языка и дорога как термин инженерно-дорожного дела; земля как общее слово и как термин геологии и т. п.

Когда слово становится термином, то его значение специализируется и ограничиваете я. В зависимости от той или иной терминологии, куда попадает данное слово, получается новое значение и отсюда иные сочетания с окружающими словами (определениями, дополнениями, сказуемыми); так, ассимиляция в политике может быть “насильственная” и “естественная”, “ассимиляцию проводят”, а в фонетике ассимиляция бывает “регрессивная” и “прогрессивная”, она “соблюдается” и т. п.

Так как терминология это в идеале строгая и “умная”, т. е. опирающаяся на чисто интеллектуальные стороны слова, часть лексики, то экспрессия ей несвойственна. Поэтому, например, такие слова-термины, как валик, сапожок, кулачок, язычок, мушка, дужка и т. п. (заключающие в себе уменьшительные суффиксы, помогающие в общем языке создать экспрессивное слово), “отграничены” от уменьшительно-ласкательной экспрессии и от своих неуменьшительных (так как нет терминов сапог, кулак, язык, муха, дуга, а вал и валик не образуют той пары, которая есть в нос носик, шар шарик, сад садик, кот котик и т. п.).

В связи с этими изменениями значения слово, становясь термином, обычно теряет свои прежние лексические связи с синонимами и антонимами, которые, как мы уже видели выше (см. § 16-17), давали объективный критерий к определению значений слов.

Например, шестерня как бытовое слово “шесть лошадей в одной упряжке” имеет дублет шестерка, но шестерня как технический термин этого синонима лишается; конус как термин геометрии никак не может иметь синонима сцепление, тогда как в автомобильной терминологии устаревшее конус как раз и есть синоним для нового и более правильного термина сцепление (“выжать конус” “выжать сцепление”).

Жар в общем языке имеет антоним холод, но термин жар “раскаленные угли” в кузнечном деле никакого антонима не имеет.

Чтобы быть хорошим членом терминологии, термин должен быть удобным для образования производных терминов, создающих рациональную и осмысленную семью терминов.

Если основной термин существительное, то от него просто произвести прилагательное, глагол, через прилагательное новое существительное и т. д. Если же основной термин “имеет форму” прилагательного, то весь этот путь необходимых параллельных терминов сильно затруднен. Например, в русской грамматической терминологии такими “неудобными” исходными терминами являются: подлежащее, сказуемое, существительное, прилагательное, числительное, запятая, а также составные термины с предложно-падежными конструкциями типа точка с запятой или неизменяемые слова типа тире. В самом деле, от термина сказуемое надо произвести существительное сказуемость (неудобное ввиду многозначности: сказуемость несказуемость), от него прилагательное сказуемостный и далее существительное сказуемостность, которое не менее понятно, чем сказуемость, и непонятно, чем от последнего отличается по значению. С этой точки зрения совершенно, казалось бы, равноценные термины языкознание и языковедение все-таки неравноценны; второй из них удобно окружен параллельными терминами: языковедческий, языковед, языковедные вопросы и т. п., тогда как первый не имеет такого окружения.

Есть еще одно качество, существенное для терминов. Это их международность. Как раз в области политики, науки, техники обычнее всего осуществляются международные связи, и поэтому вопрос о взаимопонимании людей разных наций и языков здесь является очень важным. Не говоря уже о международных съездах и конференциях, можно ограничиться хотя бы вопросом о чтении специальной литературы; общность терминологии, даже и при разном фонетическом и грамматическом оформлении терминов в каждом отдельном языке, дает предпосылку понимания сути дела при чтении книги по данной специальности, хотя бы и написанной на неизвестном для читателя языке.

Откуда же берет язык термины? Пути здесь разные.

Первый путь это употребление в качестве термина своего слова общенародного языка. Положительная сторона здесь в том, что свой словарный состав сохраняется, язык не засоряется иноязычными словами и “слово”, взятое в качестве термина, считается в общем понятным любому говорящему на данном языке.

Однако все это не совсем правильно. Прежде всего слово как термин имеет иное значение, метафорическое, а иной раз и метонимическое, что еще труднее разгадать, исходя из основного и прямого значения. Так что, понимая значение обычного слова, не всегда легко понять значение термина: например, кап (известно как звукоподражательное: кап-кап) “наплыв на стволе дерева, в частности карельской березы, из чего делают портсигары и другие изделия”; плёс “открытое водное пространство”, как термин рыбного дела “хвост сома”; цветок как охотничий термин “хвост зайца”; соколок уменьшительное от сокол, а как собаководческий термин “выдающаяся часть грудной клетки”; скамья “лавка”, у собаководов “спина борзой” и т. п.

Возможность достаточного контекста (“хорошо выступающий соколок выжловки” и т. п.) спасает эти термины от неправильного понимания (соколок “вид птицы” и т. п.), но не всегда приводит к правильному пониманию термина.

Во избежание этих неясностей терминология часто “отграничивает” термины от обычных слов фонетически или грамматически. Так, в отличие от обычного слова искра в технике употребляется искра, так как для искры свойственно “возгораться в пламя” (А. И. Одоевский) (в прямом и переносном значениях этого слова), “искры гаснут на лету” (Я.П. Полонский), но искра не “гаснет на лету” и из нее ни в коем случае не “возгорается пламя”. В этом случае использован акцентный дублет (т. е. то же слово с другим ударением) из южновеликорусских говоров (ср. злоба, свекла), но это никак нельзя рассматривать просто как диалектизм, техническое просторечие нет, это стремление “отграничить” термин от слова в его обычном и привычном значении.

Другая возможность “отграничения” термина морфологическая. Так, обычное слово лоб склоняется с “беглой гласной”: лба, лбу и т. д., тогда как термин теннисной игры лоб “удар, перебрасывающий мяч через голову противника”, склоняется без изменения звукового состава корня: лоб, лоба, лобу.

В словообразовании производных терминов также может возникать различие терминов и не терминов; так, от слова шапка прилагательное будет шапочный (“прийти к шапочному разбору”), а от полиграфического термина шапка (“общий заголовок для нескольких заметок в газете”) прилагательное-термин шапковый (ср. “шапковая верстка газеты”).

Указанных трудностей избегают термины, являющиеся заимствованными чужими словами. Они входят в язык как кличка, этикетка, почти как собственные имена (комбайн, контейнер, бульдозер и др.). Как названия вещей и явлений (фен, преамбула, эмбарго и т. п.) они при изолированном употреблении чисто номинативны и получают семасиологическую функцию только после образования производных терминов, когда общность понятия выступает как связующее разные номинации различных слов. Такие заимствованные термины чужеязычные слова не смешиваются с обычными словами; они отдельны, однозначны, стоят вне экспресии. И таких случаев много в любой терминологии. Выбор языка-источника этих терминов обусловлен реальной исторической практикой, поэтому здесь очень ясно можно показать связь народов и наций и характер их культурного взаимодействия. В русском языке коневодческая терминология по преимуществу состоит из тюркских слов, благодаря общению с татарами (лошадь, табун, аргамак, аркан, буланый, каурый, чалый, игреневый и т.п.); морская область голландизмов (бугшприт, фок, грот, ют, бак и т. п.); кулинария и театр, а также в более позднее время электротехника и авиация французские термины (меню, ресторан, бульон, рагу, консоме, крем; партер, бенуар, бельэтаж, рампа, антракт, афиша, дебют, па, ритурнель; пассатижи, монтер, шасси, фюзеляж, планер и т. п.); спортивные английские (спорт, старт, финиш, чемпион, футбол, теннис, тайм, сеттер, пойнтеру, т. п.).

Недостатки заимствованных слов из отдельных языков заключаются в том, что свой язык засоряется случайным чужеязычием, что отражается, прежде всего, на пестроте самой терминологии и на разрыве международных связей, так как разные народы могут заимствовать терминологию той же области из различных языков. Так, в русском языке название мастера горного дела штейгер взято из немецкого (буквально “подъемщик”, от steigen “поднимать”, чего русское штейгер никак не выражает); во французском эта должность называется maître-mineur, т. е. “мастер-шахтер”, а в английском head miner “главный шахтер” (head английском “голова, глава” и по конверсии “главный”). Еще интереснее случай с названием той специальности, в ведении которой сосредоточена “стрижка, бритье, завивка”: в русском языке испорченное немецкое слово парикмахер, в немецком должно было бы быть Perückenmacher, т. е. “делатель париков” (от Perücke “парик” и machen “делать”), но немцы эту специальность называют Friseur (от французского friser “завивать”), однако французы так ее не называют, а именуют coiffeur (буквально “причесыватель”, от coiffer “причесывать”) таким образом, русские называют по-немецки, немцы по-французски, а французы по-своему, но не тем словом, что немцы. Эти примеры показывают, что ни систематичности, ни международности терминологии при случайных, хотя исторически и оправданных, заимствованиях терминов не получается. Кроме того, при устном бытовом усвоении терминов (что особенно часто встречается в области ремесленной техники благодаря непосредственному общению ремесленников разных наций и языков) возникают искажения слов на почве народной этимологии.

Очень характерны в этом отношении русские столярные термины, во многом заимствованные от немецких ремесленников, но сильно русифицированные: верстак (из Werkstatt) по созвучию с верстать, струбцинка (из Schraubzwinge) по созвучию, а раструб, напильник (из Nadfil) по созвучию с пилить и т. п.

Случайность заимствования из отдельных языков можно проиллюстрировать следующим примером. Термин комбайн восходит к английскому combine [kеmbáin] субстантивированному глаголу to combine “объединяться”, “комбинировать”, “сочетать”, а в качестве существительного “трест”, “синдикат”, “комбинат”, “союз”; благодаря “английской окраске” этот термин оторван от этимологически однокорневых с ним слов (из латинского и французского языков): комбинация, комбинировать, комбинатор, комбинезон и т. п. Если бы в русском языке это название было получено от французов, такого разрыва не получилось бы, так как французский язык лучше сохранил соотношения латинских гласных, чем английский.

Для образования терминов, кроме своеязычия и чужеязычия (в смысле заимствования из какого-нибудь отдельного живого языка), существует, начиная с эпохи Возрождения, и третий путь путь использования античного “ничейного” наследства, т. е. слов и словообразовательных моделей и элементов греческого и латинского языков.

Во-первых, в этих языках в античный период было создано много научных, технических и политических терминов (история, философия, пирамида, биссектриса, республика и т. п.); во-вторых, прямые значения греческих и латинских слов можно употреблять в переносных значениях как термины (греч. dekan “десятник” и современный педагогический термин декан; лат. seminarium, множественное число seminaria “рассадник” и современные значения “духовная семинария”, “семинарий по истории русского языка” и т. п.); в-третьих, из древнегреческих и латинских корней и их сложения, префиксов и суффиксов можно в любом языке создавать бесчисленное количество искусственных терминов {термометр, психология, интеллигенция, спектрограф, политеизм, монография и многие другие). Так как античное наследство существует в виде и слов, и их осмысленных словообразовательных элементов и никому уже давно не “принадлежит”, то использовать его могут все, т. е. любой народ, любая нация, приспособляя к внутренним законам своего языка, т. е. осваивая эти слова и словообразовательные комбинации по законам своей грамматики и фонетики.

Так, политический термин революция, принятый с одинаковым значением во всех новых языках, исходит от использования латинского глагола revolvo, revolvi, revoltum, revolvere со значением “возвращать назад”, “скатывать”, что в латинском понималось по преимуществу в материальном смысле движений. Однако revolutio могло значить и “переворот”. Переносное значение слова революция переведено в социальный план “переворот в общественно-политических отношениях”, с новыми переносными значениями: “культурная революция”, “революция в тех или иных воззрениях” и т. п.

Общность лексического значения обеспечивает взаимопонимание людей разных наций, употребляющих это слово, но каждый язык грамматически и фонетически осваивает такой термин по-своему. В русском языке термин революция относится к существительным женского рода, 1-го склонения в особой разновидности, типа молния, с соответствующими формами множественного числа: революции, революций и т.д., с производными образованиями революционный, революционер, революционизировать и т.д.; фонетически русский термин характеризуется тем, что ц произносится твердо и после него на месте [и] звучит [ы], р произносится мягко, а безударные гласные подчиняются законам редукции русских гласных, т. е. (р’иэвÙл’ýцыjÙ).

В немецком это слово относится к женскому роду не окончанием (которого там нет), а артиклем die Revolution, склоняется оно по законам немецкой грамматики, имеет форму множественного числа (die Revolutionen), и произносится мягко, о как [о].

Во французском языке род обозначен артиклем la, слово это не склоняется и не имеет формы множественного числа, так как этого нет во французском грамматическом строе, а сочетается с разными предлогами и меняет артикль на les [lɛ] для выражения множественного числа; фонетически во французском языке вместо русского [ц] и немецкого [ц'] [с'] (мягкое с), а на конце носовая гласная [ɔ], т. е. слово звучит как [revɔlys'jɔo]. В английском этот термин не склоняется и не принадлежит к грамматическому роду, так как такой категории английская грамматика не знает. Сопровождается безразличным к роду и числу артиклем the, но имеет особую форму множественного числа с аффиксом -s [-z], фонетически в английском термине ударение на слоге [-lu], а в соответствии с русским [ц], немецким [ц'], французским [с'] в английском [ш]: [rɛvəlŭ∫n].

Из этого перечня видно, что русская форма революция наиболее близка к исходной латинской. Но это несущественно для главного, которое состоит в том, что 1) различия в грамматическом и фонетическом оформлении международных терминов обеспечивают их самобытность и системность в каждом языке, а 2) общность лексического значения и оформления основы (хотя бы и не полностью) дает возможность взаимопонимания представителей разных наций.

Благодаря указанным свойствам терминологию в любом языке можно и должно упорядочивать, приводить в единство синонимию, уточнять значения, унифицировать форму терминов.

Одно из основных требований в этой области было высказано Ф. Энгельсом:

“В органической химии значение какого-нибудь тела, а, следовательно, также и название его, не зависит уже просто от его состава, а обусловлено скорее его положением в том ряду, к которому оно принадлежит. Поэтому, если мы находим, что какое-нибудь тело принадлежит к какому-нибудь подобному ряду, то его старое название становится препятствием для понимания и должно быть заменено названием, указывающим этот ряд (парафины и т. д.)”.

На этом основании Н. В. Юшманов выводит такую формулу упорядоченного термина:

«Упорядоченная терминология должна дать двустороннее соответствие:

Зная термин, знаешь место в системе,

Зная место в системе, знаешь термин».

Благодаря тому, что античный терминологический фонд лишен всякой “национальной” окраски, а используется как ничейное и всеобщее достояние культурного мира, несущественно, состоят ли такого типа термины из одноязычных или разноязычных элементов.

Так, термин термометр составлен из двух греческих корней: therm-os -“теплый” и metr-оп“мера”, через соединительную гласную. Эти элементы-корни могут и сами выступать как термины: термос”, метр. Эквивалент составлен из двух латинских элементов, причем первый взят в словоизменительной форме (не aequus “равный”, a aequi, т. е. род. п. “равного”, valens, valentis “сильный”, “крепкий”, т. е. “сильный в равенстве”, “равносильный”); и здесь могут быть отдельные образования от каждой половины: экватор, эквилибристика и т. п. и валентность, валентный и пр.

Такие же термины, как терминология, социология, построены из смешанных латино-греческих элементов: лат. terminus -“граница”, societas “общество” и греч. logos “наука”; используются для создания терминов и арабские элементы как в чистом виде: алкоголь (арабск. al kuhl “глазной порошок”), алканин “вид краски в парфюмерии и индикатор при химических анализах” (от арабск. al kanna), алкил “одновалентный остаток (радикал) какого-либо углеводорода (метил, этил и др.)” (от арабск. al kil), так и в комбинации с античными элементами, например: альдегид из al (cohol) (из арабск. al kuhl) + dehyd (rogenatum) (из de + hydro, греч. “вод-о” + genatum, лат. genus -“род”) буквально “алкоголь, лишенный воды”.

Таким искусственным образом с приемами усечения слов и их сокращения могут строиться термины и из античных элементов например, философский термин солипсизм из латинского solus ipse sum (“один сам есть”) + изм или медицинский сальварсан из латинского salvus arsenicum (“здоровый мышьяк”)+ ан, таков же полиграфический термин дракопия из немецкого D-r Albert Kopie и т.п.

Используя международные модели терминов и их словообразовательные элементы (античные корни, суффиксы, префиксы), можно создавать термины и из своих элементов по этим образцам и с участием античных префиксов и суффиксов; таковы в русском термины: военизация, яровизация, часофикация, теплофикация; очеркист, значкист, связист; отзовизм, хвостизм; усатин, осветин; соломит, победит, а также слова: антиобщественный, архинелепый, инфракрасный, суперобложка, транссибирский и т.п.