Глава vii

Глава vii: Возрастная психология, Г. С. Абрамова, 2000 читать онлайн, скачать pdf, djvu, fb2 скачать на телефон В книге излагается материал по разделу общей психологии, изучающему закономерности развития психики человека на протяжении жизни: становление личности, ее социализацию, адаптацию к миру, способность к внутренним кор-рекциям. Курс "Возрастная психология" о

Глава vii

О жизни и смерти

— Мама! Поехал покойник, а за ним идет большая очередь.

К. И.Чуковский, "От двух до пяти"

...ибо исследование и размышление влекут нашу душу за пределы нашего бренного "я", отрывают ее от тела, а это и есть некое предвосхищение и подобие смерти; короче говоря, вся мудрость и все рассуждения в нашем мире сводятся в конечном итоге к тому, чтобы научить нас не бояться смерти.

Монтень, "Опыты"

Я уже давно мертвая. Меня жизнь бьет, а я боли не чувствую. Мне все безразлично.

(Из разговора с Мариной П., 18 лет)

Уронили мишку на пол,

Оторвали мишке лапу.

Все равно его не брошу,

Потому что он хороший.

А.Барто

Я очень долго сомневалась, нужно ли включить эту тему в книгу так открыто, как заявлено в названии главы. Было много "за" и не менее много "против". "За" в целом сводились к банальному утверждению, что смерть неизбежно присутствует в жизни, и от этого никуда не уйти. "Против" было этического толка — может быть, не стоит, говоря о развитии, сразу же упоминать о его естественном земном завершении, может быть, это разрушит и без того хрупкий для многих читателей оптимизм. Но хотелось сохранить в тексте возможность обсуждения этой темы, и я оставила эту главу.

Думаю, что в индивидуальной жизни человека — в его онтогенезе — встреча с феноменом смерти связана с появлением в картине мира важнейшего ее качества — Времени. Время становится осязаемым, физически присутствующим в виде преобразований свойств живого в неживое. Мертвый человек, мертвый жук, мертвая собака, мертвый цветок останавливают для ребенка время, делают его измеряемым самой глобальной единицей — единицей жизни — смерти, обозначающей начало и конец.

Поисками начала и конца явления ребенок занят в знаменитом возрасте от 3 до 5 лет, возрасте "почемучек" (о нем подробно речь впереди). Роковые для взрослых вопросы:

— Кто родил маму первого человека? (3 г. 2 мес. — из дневниковых записей. — А. Г.)

— Что было, когда ничего не было? (4,3 г. — из дневниковых записей. — А.Г.)

— Кто придумал смерть? (4,2 г. — из дневниковых записей. — А.Г.)

В них присутствует ориентация нормально развивающегося здорового ребенка на самые общие параметры психической реальности; хотелось бы, не мудрствуя лукаво, назвать их естественными для языка словами — на параметры жизни и смерти, начала и конца.

В известном смысле, задавая эти вопросы, ребенок занимает позицию творца мира, не только своего, а мира вообще, переживая свою непосредственную причастность к феноменам жизни и смерти.

Вопросы и их направленность у 3-5-летнего ребенка — показатель уже достаточно долгого онтогенетического пути, на котором встречи с феноменом жизни и смерти были неоднократно, причем сам ребенок мог быть создателем этих свойств, разрушая или созидая живое, разрушая или сохраняя созданное другими и им самим.

Не прибегая к длинной череде доказательств, ограничусь одним наблюдением: зимний парк, только что выпал снег. Дети с увлечением делают снеговика. Всю их работу от начала до конца внимательно наблюдает малыш 1,5-2 лет. Работа закончена, дети отошли от снеговика. Малыш деловито подходит к нему и пинает, толкает его что есть силы, получая явное удовольствие от содеянного.

Аналогичная ситуация: до смешного похожие снеговики, до смешного похожие комбинезоны на малышах. Но тут другой ребенок, такой же маленький, такой же внимательный к действиям старших детей, нагибается, двумя руками очень неловко берет снег и пытается прилепить его к фигуре снеговика — помогает.

Кто и когда уже научил одного — разрушать, а второго — строить? Сколько их, таких фактов, когда один кроха хлопочет, помогая, заботясь, охраняя, а другой такого же возраста — ломает, портит, пачкает, словно не замечая присутствия другого человека в предметах, да и вообще в его собственной жизни.

Читаю психологические и философские книги о характере человека. Соглашаюсь с тем, что "да", есть у человека устойчивые качественные характеристики, вижу их в людях, пытаюсь

понять их происхождение... и не понимаю... Пытаюсь применять к анализу поведения человека понятие "философия жизни", которое конкретизируется в переживаниях ценности его жизни, ценности жизни другого человека, ценности жизни вообще, а также в другом ряде переживаний — ответственность за жизнь, за живое, переживания по поводу источников своей жизни, источников собственной силы...

Не думаю, что нашла какое-то единственно верное объяснение, но оно позволило построить гипотезу, уточнять и проверять ее через наблюдение и исследование закономерностей индивидуальной жизни.

Суть гипотезы в следующем: с момента рождения ребенок сталкивается с конкретными формами "философии жизни", задающими границы между жизнью и смертью, задающими границы между живым и неживым через переживание боли — своей и чужой. Философия жизни, которую несут ребенку взрослые люди через их отношение к боли — первому признаку живого, — задает для ребенка вектор приложения его силы, вектор проявления его силы, которой будет оказано сопротивление со стороны другого, в том числе и со стороны собственного тела ребенка (ложка не полезет в рот, а поднять себя за собственные волосы вряд ли удастся).

Переживание боли не обязательно связано с внешними изменениями другого, поэтому от ребенка требуется ориентация на собственное усилие (силу воздействия), которое должно быть соразмерено со свойствами другого, чтобы не разрушить его и свое собственное тело тоже.

Естественно, это только гипотеза, гипотеза о возможном переживании боли как критерии своего воздействия на другого, как критерии наличия живого.

Доказательства, подтверждающие, по-моему, право гипотезы на существование, нахожу в патопсихологии и психиатрии, где нечувствительность к боли, отсутствие ориентации на состояние другого человека квалифицируются как признаки душевного нездоровья, а отсутствие переживаний границ собственного тела и его возможностей также рассматриваются как психопатология.

Словно Здоровье и Болезнь, Добро и Зло проявляются как отношение к Жизни и Смерти в человеческих типах биофильской и некрофильской ориентации, описанных Э.Фроммом.

Любовь к живому и любовь к мертвому — крайние проявления человеческого в человеке. Что это?

Это и факты жизни, узнаваемые уже в младенческих движениях, в подростковом вандализме, в стяжательстве и накопительстве в старости, в страхе перед новым у пожилого человека — в тысяче фактов из судеб людей, которые приходили и приходят ко мне на прием. Это и попытка размышления о чем-то трудно уловимом, что присутствует в различиях между людьми.

Остановлюсь пока на этом. Ясно, что сама жизнь во всем ее бесконечном разнообразии ограничена смертью. "Философия жизни", как жизнеутверждение или жизнеотрицание, составляет основу переживания феномена времени жизни, феномена силы жизни — наличие жизненной энергии и ее направленности. Человек встречается с ним как со своими возможностями сопротивления другому, сила этого сопротивления рождает боль. Через сопротивление, через боль (свою боль) ребенок приходит к переживанию несоответствия себя и другого, к переживанию начала и конца как неизбежных характеристик любого явления.

Вернусь к понятию обратимости — именно с ним, во всей полноте, сталкивается ребенок, переживая боль как обратную связь, идущую от факта собственного существования, — боль, преобразующую действие, фиксирующую переживание, уточняющую образ, изменяющую все проявления психической реальности.

Обратная связь, обратимость — боль как преобразованная сила, как преобразованная энергия обращает человека к ее источнику, то есть к самому себе. Боль в предельно ясной форме позволяет разграничить источник боли и ее содержание — переживание боли: "мне больно от" и "я болею". Таким образом обозначается граница физической реальности тела человека и граница психической реальности, их несоответствие другим видам реальностей. Протяженность психической реальности за пределы физического тела человека выделяется тоже через феномен боли, через переживание присутствия другого человека как фактора, преобразующего активность, трансформирующего ее до боли со всеми ее проявлениями:

— Мама, тетя глазами толкается! (3 г., из дневниковых записей. -А.Г.)

— Я за дядю плачу (3 г. 2 мес., из дневниковых записей. — А.Г.) (плачет горючими слезами, жалея персонажа оперетты).

— У меня сердце остановилось, умерло от страха. Я боялся, что поросят съедят (3 г. 4 мес., из дневниковых записей. —А.Г.).

Зыбкость, неопределенность границ психической реальности преодолевается через феномен боли при сопоставлении, разделении источника боли и содержания переживания боли. Так появляются в картине мира его контуры, которые позднее оформляются в Я—концепцию (ее основа — содержание переживания боли), в концепцию другого (в том числе и другого человека). Основу концепции другого, думается, составляет переживание несоответствия содержания боли и источника боли, вызванное плотностью другого.

Источником боли может быть в принципе любой материальный предмет (в том числе и слово с его специфической материальностью, и взгляд, и тому подобное). Содержание боли принадлежит психической реальности человека и является, как мы уже отмечали, признаком жизни, присущим самому живому существу.

Итак, можно думать, что существование феномена жизни и смерти при встрече ребенка с ними задает в онтогенезе важнейшее свойство психической реальности — протяженность во времени, а переживание боли способствует структурированию, организации пространства психической реальности, подготавливает предпосылки для появления Я—концепции и концепции другого как форм, фиксирующих качество психической реальности.

Переживание жизни и смерти, переживание боли составляет главное содержание философии жизни, которое конкретизируют для ребенка окружающие его люди.

Но постоянно обращает на себя внимание система жизненных фактов, показывающая предельную избирательность активности уже маленького ребенка. Обычно в общем виде их можно описать через качественные различия между детьми: активный — пассивный, любознательный — равнодушный, чувствительный — безучастный, ласковый — злой, смелый — трусливый, внимательный — рассеянный, сосредоточенный — отвлекающийся, веселый — плаксивый и т. п.

(Примерно эти же различия принадлежат и другим живым существам, например животным.)

Это не только характеристики динамики неких "процессов" в человеке (эмоциональных, волевых, познавательных), но и описание различий в ценностях (отношениях, состояниях), которые преобладают в активности ребенка. Недаром уже у шестилетних детей можно выделить достаточно устойчивые типы ценностей, выступающих как преобладающее содержание активности, как основной вектор, как главное направление построения картины мира. С полным основанием можно говорить о том, что за вариантами ценностей стоят глобальные переживания жизни и смерти, которые Э.Фромм описывал как биофилия и некрофилия. Они не обязательно выступают в чистом виде как любовь к живому или любовь к мертвому. Современная психология дает возможность качественно анализировать живое и мертвое в психической реальности, применяя для этого общее понятие психической смерти, которое не тождественно понятию физической смерти.

Прежде чем обратиться к этому понятию, попробуем увидеть на конкретном материале, характеризующем ценности детей, проявление биофильской и некрофильской ориентации. Этот материал нам нужен для того, чтобы еще раз уточнить роль и место переживания жизни и смерти в картине мира каждого человека.

Используем для анализа данные из уже упоминавшейся книги Н.И.Непомнящей (1992, с.51). "В настоящее время люди с ценностью реально-привычного функционирования составляют большинство (среди детей 6-7 лет таких 50-60\%), людей с универсальной ценностью меньшинство (универсальность ценности — это возможность свободного выбора человеком способа действия, отношения к предмету в соответствии с изменением характера ситуации. — А.Г.)

Такое соотношение есть объективная необходимость, с которой приходится мириться (хотя в этическом и практическом смысле оно радовать не может)".

Ценностность реально-привычного функционирования я рассматриваю как вариант любви человека к неживому, важнейший признак неживого — постоянство, отсутствие изменений, следование, говоря словами Э.Фромма, "закону и порядку". Один из главных признаков некрофильской ориентации человека — жизнь в прошлом, постоянное ее воспроизведение в настоящем, "для него существенно только воспоминание, а не живое переживание, существенно обладание, а не бытие" (Э.Фромм, 1992, с. 32). Говоря иначе, в фактах существования ценностное™ реального привычного функционирования у детей можно видеть проявление некрофильской ориентации, естественно, не в тех ее крайних формах, которые описаны Э.Фроммом в психологических портретах Сталина и Гитлера, а в ее бытовых, распространенных формах ориентации большинства людей на воспроизведение своего привычного функционирования как действительной сущностей жизни.

Посмотрим, как обсуждает это явление (распространенную в наши дни ценностность реального привычного функционирования) В.Франкл. Он пишет о том, что сегодня человек страдает не от фрустрации (то есть невозможности удовлетворения) потребностей сексуальных, а от фрустрации потребностей экзистенциальных, то есть от утраты смысла собственного существования. Позволю себе уточнить мысль В.Франкла применительно к своим задачам — человек страдает от утраты собственной ориентации на жизнь, на жизнь как феноменальное явление, которое не тождественно существованию его физического тела и физических тел других людей.

Эта утрата приводит к субъективному ощущению пустоты, которое В.Франкл называет экзистенциальным вакуумом и объясняет его причины следующим образом: "...в отличие от животных инстинкты не диктуют человеку, что ему нужно, и в отличие от человека вчерашнего дня традиции не диктуют сегодняшнему человеку, что ему должно. Не зная ни того, что ему нужно, ни того, что он должен, человек, похоже, утратил ясное представление о том, чего же он хочет. В итоге он либо хочет того же, что и другие (конформизм), либо делает то, что другие хотят он него (тоталитаризм)" (1990, с. 24). С этим нельзя не согласиться, наблюдая множество реальных фактов. Назову только несколько особенно ярких в свете обсуждаемой проблемы:

— публичная нецензурная брань;

— социальная и бытовая неряшливость;

— превышение пределов компетентности представителями разных профессий;

— отсутствие любознательности как стремления к новым знаниям;

— интеллектуальная пассивность и страх перед интеллектуальными усилиями;

— отказ от сложных способов организации жизни, ориентация на простоту;

— раннее физическое старение — физическая пассивность;

— отсутствие активного индивидуального и социального протеста в ответ на все виды насилия;

— нарушение рамок конфиденциальной физической жизни тела человека;

— ориентация на возможного лидера, отказ от собственной картины мира и тому подобное.

Сопоставляя эти факты и рассуждения, хотелось бы еще раз уточнить ситуацию онтогенетического проявления переживаний жизни и смерти у конкретного человека.

В ней с неизбежностью возникает вопрос о том, в какой момент своего онтогенетического развития, в какой момент детства ребенок в полной мере переживает содержание своей ориентации (био— или некрофильской) как основы становления ценностей, как основы построения картины мира.

По-видимому, ответ на этот вопрос связан напрямую с ответом на вопрос о природе Добра и Зла, Созидания и Разрушения.

Психологически удовлетворительного ответа я не знаю. Могла бы ограничиться общими метафизическими размышлениями о том, что Добро и Зло вечны и их конкретное воплощение в людях — в детях — естественно, как наличие в сутках утра и вечера, восхода и заката, света и тьмы... Естественно так же, как в жизни есть смерть, а в любви притаилась ненависть.

Знаю только одно, что любовь к жизни не надо объяснять словами, она естественна, как естественна искренняя радость, которая передается другим людям и принимается (понимается) ими без слов. Любовь к неживому — это уныние, скука, обесценивание, тоска по прошлому, это один из грехов, который человек должен искупать, если в него впадает.

Лучше избегать этого греха, чтобы своим унынием не погасить ростки радости в других, не погасить в себе свою собственную радость — жизнь — и тем самым избежать психологической смерти.

Психологическая смерть подстерегает человека на этом пути: от скуки к унынию и пустоте — пустоте психической реальности, которая теряет свое содержание; границы этой реальности сужаются до точки физической или душевной боли. Только боль остается при психологической смерти единственным признаком жизни, и если исчезает источник боли — жизнь замирает. Физическое тело человека существует, меняется по физиологическим законам функционирования организма, но психологическая смерть накладывает и на тело свой отпечаток: глаза теряют блеск, речь становится невыразительной, монотонной, движения теряют пластичность и гибкость, появляется машинообраз-ность, роботообразность движений, мимика бедна и невыразительна, волосы тускнеют, кожа становится землистого цвета. Недаром впечатление от такого человека (независимо от его физического возраста) выражается в словах: "жизнь из него уходит".

Страшнее всего видеть признаки психологической смерти в юных лицах детей, подростков, молодежи. "Не знаю" — их реакция на изменение ситуации, на необходимость выбора, на необходимость принятия решения. "Мне все равно" — реакция на необходимость проявления Я—концепции и концепции другого. "От меня ничего не зависит" — их реакция на необходимость социальных действий. ("Я как все" — формула ответственности. "Мне сказали, я и сделал" — правило организации жизни... Грустная картина.

У взрослых людей она обостряется трудностями в профессиональной деятельности. Обратимся еще раз к тексту Н.И.Непомнящей: "У взрослых ценность реально-привычного функционирования становится одной из важнейших причин трудностей профессиональной деятельности, такой, как управленческая или любая другая, требующая осознания, анализа, соотнесения разных условий деятельности. Еще больше трудности вызывают у таких людей профессии, связанные с совершенствованием способов выполнения деятельности. Заслуживает внимания и тот факт, что особенности ценностности реально-привычного функционирования (ситуативность, "погружение" в ситуацию, инертность, трудность в принятии новых способов действий, отношений с людьми), приобретая особую силу, очень часто становятся причиной патопсихологических процессов (неврозов, навязчивых состояний, фобий, истерии, некоторых форм депрессий). При этом больные с данным типом ценностности плохо поддаются психотерапевтическому воздействию" (1992, с. 50).

По существу это описание психологической смерти у взрослого человека, состояние которого можно было бы выразить в следующем Я-высказывании: "Я умею то, что я умею. Не требуйте от меня большего, я уже завершил свое развитие, у меня нет ни сил, ни возможности изменяться".

Психологическая смерть возможна потому, что человека, его качества можно отождествить с вещью, воспринимая его как устойчивую форму. На пути этого отождествления другими, а потом и в самовосприятии, думаю, можно искать истоки психологической смерти.

С предельной ясностью сценка из жизни, невольным свидетелем которой пришлось быть: ясное весеннее утро, на асфальте лужи после первого дождя, еще кое-где лежит мокрый снег. И они — мама, папа, двое детей (4 и 2 года). Красиво одетые, особенно дети — в новых нарядных костюмах.

Малыш загляделся на воробьев, поскользнулся, упал, воробьи взлетели буквально у него из-под ног. Мальчишку гневно подняли за руку с земли, зло отшлепали: "Сколько раз говорила, надо под ноги смотреть. Весь костюм испачкал". Об обиженном реве я писать не буду, о померкшем для меня весеннем дне тоже, а снова напишу страшные для меня самой слова — вот она, психологическая смерть, в одном из множеств лиц. Здесь оно открыто злобой, представлено силой шлепков, сверхценностью костюма и полным отсутствием ориентации взрослого на психическое в своем собственном ребенке. Выстраивается ряд фактов, объединенных понятием "психическая смерть":

— У нас все в доме есть — и машина, и цветной телевизор, и видео, и игры электронные, и еда, и одежда, а счастья, знаете, нет, скучно, домой идти не хочется.

— Я тебе так завидую, ты так умеешь радоваться!

— А я просто боюсь жизни, кто бы за меня жил ее, а я бы смотрела.

— Есть же люди, которые стихи пишут, я вот уже ничего не могу делать для себя.

— Если дочь уйдет в семью мужа, я-то что буду делать?

— Говорят: о себе надо заботиться, а я не знаю, как это?

— Я боюсь оставаться одна, я не знаю, чем себя занять, — сяду и сижу. У вас-то откуда столько дел?

— Я раньше тоже хотела жить, жадная была до дела, до пляски, до песен, потом что-то со мной сделалось — тоска заедать стала, как дед-то умер.

Это факты осознания людьми разного пола и возраста своего состояния психологической смерти как момента неизменности, константности, воспроизводимости качеств жизни, как невозможность ее изменения, отсутствие потенции к преобразованию, преобладание прошлого переживания над настоящим и будущим.

Философия жизни взрослого человека — носителя психологической смерти — предполагает отождествление вещи и человека по принципу инструкции, по принципу нужности, полезности, ситуативной целесообразности и применимости. С предельной отчетливостью это проявляется в манипуляциях другим человеком, исключающих ориентацию на его психическую реальность, это тот предельный эгоизм, который позволяет многим исследователям говорить о существовании людей без психики. Я приведу только несколько примеров высказываний взрослых людей, манипулирующих другими:

— Мне так удобнее. — Это слова учительницы, рассадившей 6-й класс по принципу успеваемости по ее предмету: слева от нее те, кто может учиться на "5", посередине класса те, кто учится на "4", а справа от нее "ни то, ни ее". (Банальный вопрос о том, а хотят ли этого учащиеся, был оставлен без ответа и внимания.)

— Если он не откликается на первый зов, я его луплю. Ребенок должен мать слушаться (мать о ребенке 2 лет).

— Ребенку нужно общество сверстников, я его из дому гоню на улицу (мать о 8-летнем аутичном ребенке).

— У меня уже и приступ сердечный был, и сознание теряла, а ей хоть бы что — не слушает и все (мать о девочке 15 лет).

— Я тебя любить не буду, если ты меня не будешь слушаться (мать регулярно это говорит ребенку 3 лет).

И тому подобное.

Манипулирование другим человеком — одно из проявлений психологической смерти в отношениях между людьми, которые существенно отличаются от других видов отношений тем, что предполагают ориентацию на цели воздействия только одного из участников отношений ("Мне так надо..."). Манипулирование — это одна из форм власти одного человека над другими, демонстрация своей силы, своей психологической непроницаемости, тяжести, если хотите.

Недаром от человека — носителя психологической смерти — остается тяжелое впечатление у людей, которые с ним общались. Этот человек обладает удивительным свойством гасить всякую радость, всякое проявление движения в психической реальности других людей, кстати, для этого существуют весьма стандартные формы обесценивания, которыми блестяще владеют носители психологической смерти. Назову только некоторые из них, чтобы сделать более узнаваемой для читателя картину этого явления:

1. "Это уже было со мной" или "и я тоже" — вариант комментария по поводу чувств другого человека.

2. "В твоем возрасте это естественно" — форма обесценивания индивидуального переживания.

3. "Это уже давно всем известно" — форма обесценивания индивидуальной мысли.

4. "У тебя ничего не получится" — лишение перспективы, обесценивание усилий.

5. "Ты вообще ничего не можешь" — и так далее, "приговор" качествам человека.

6. "Все люди — мразь, дрянь" — обесценивание человека вообще.

Носитель психологической смерти воспринимает жизнь как тяжесть, он не включен в нее, он как бы рядом с жизнью. Это распространяется и на бытовую жизнь с близкими людьми как запрет на искренние чувства и их проявление ("Не могу же я его хвалить, еще зазнается", "Я что, теперь должна ему спасибо говорить, что он мне помог, он это должен делать" и тому подобное), как отсутствие переживания связи с другим человеком. В этом смысле режет ухо глагол, которым многие современные мамы обозначают то, что они делают со своим малышом, — они с ним сидят. Не растят, не играют, не учат, не ухаживают, не заботятся, не выхаживают-ухаживают, а сидят.

В нашей культуре у этого глагола сотня семантических оттенков, но на одном из них хотелось бы остановиться специально. Когда о человеке говорят, что он "сидит", очень часто имеется в виду — за решеткой и не по своей доброй воле. Лагерный, тюремный смысл этого глагола почти очевиден. Может быть, для наблюдателя? Может быть, это моя научная утопия? Слушаю, вслушиваюсь в диалоги и монологи молодых мам, и второе слово — вот оно: "надоел", а тут и третье — "вредный".

С ними, малышами, почти не разговаривают, им почти не читают, им почти не показывают картинок, зато могут с гордостью сказать, что у ребенка есть: игрушки, книжки, комната, еда и тому подобное. Хорошо, когда есть, но еще лучше, когда есть мама и папа, которые могут быть рядом с ребенком, быть внимательными к тому, что происходит с ним, а не только с самими собой. Беда в том, что и с собой-то мало что происходит, да и откуда взяться событию, событиям, если собственная Я— концепция пуста и существует (конечно, это крайний вариант) только в форме тела...

С носителем психической смерти холодно и неуютно рядом. Это качество человека скорее ощущается, чем понимается, особенно в первые мгновения восприятия такого человека. Скорее также ощущается, чем воспринимается, и носитель психической жизни. Думаю, что существующее у всех народов понятие о человеке, аналогичное понятию в русском языке "белая ворона", говорит о специфике восприятия именно этого качества человека.

Носитель психической жизни — думаю, что ярчайший пример этому Александр Сергеевич Пушкин, — создает вокруг себя достаточно сильное напряжение, которое многие люди могут просто не выдержать, так как оно невыносимо для них по интенсивности изменения. Жить в постоянно меняющемся поле непросто. Может быть, я недостаточно точно выразила главное в содержании психической жизни, но это попытка отразить проявление универсальности человека, живущего психической жизнью. Оставаясь собой, он бесконечно изменчив, это как бы постоянно преобразующаяся форма психической реальности, которая в своей уникальности обладает свойствами универсальности. Может быть, поэтому у каждого свой Александр Сергеевич Пушкин, "мой Пушкин", как сказала Марина Цветаева за всех нас.

Если психическая смерть -^ это воспроизведение одной и той же формы реальности, и время здесь останавливается, то в психической жизни ее бесконечное разнообразие форм позволяет отнестись к времени как к далеко не самому главному источнику изменений. При психической жизни время может ускоряться и замедляться, останавливаться, поворачивать вспять, исчезать, физическое бытие и психическое начинают протекать в разных системах координат, которые могут в какие-то моменты совпадать, а в какие-то — далеко (или навсегда) расходиться.

В онтогенетическом развитии человек, ребенок сталкивается с феноменом психической смерти и феноменом психической жизни через характеристики продуктивности и репродуктивное™ отношений, которые проявляют к нему родители (да и вообще люди).

Хотелось бы думать, что продуктивные отношения, то есть творческие, гибкие, — это проявление психической жизни, а косные — репродуктивно воспроизводимые — проявление психической смерти.

Как у радости множество проявлений, так и у продуктивных отношений нет стереотипов, тогда как репродукция, воспроизведение отношений не только гасит признаки жизни у каждого из участников этих отношений, но и воспроизводит скуку, которая давно ассоциируется у людей с серым цветом, то есть практически с отсутствием цвета. Так и хочется продолжить, что не только с отсутствием цвета, но и запаха, и вкуса — всех ароматов жизни.

Продуктивные отношения — творческие, эвристические, созидающие — учитывают и создают изменения в человеке, те изменения, которые буквально наполняют его жизнью. Недаром всем известно, что когда люди любят друг друга (а это самое продуктивное отношение из известных человечеству), они словно излучают свет, они переполнены жизнью — остро чувствуют и воспринимают.

Ребенок, окруженный продуктивными отношениями, отношениями любви, вырастает смелым и свободным, так как чувствует свою силу — силу своей жизни во всех ее проявлениях. Он — не лишний на белом свете; конечно, я упрощаю ситуацию в целях анализа феномена жизни, но очень хочется привести хотя бы один пример продуктивных отношений, простой бытовой пример: в купе моими попутчиками были не очень уже молодая женщина и ее пятилетний сын. Всю дорогу — три часа — мать играла с ребенком, разговаривала, читала ему, ни разу не одернув, не прикрикнув. Они понимали друг друга. Это было так удивительно, что один из соседей не выдержал и спросил:

— Вы, наверное, работаете с детьми, это ваша профессия? И услышал в ответ:

— Нет, это просто мой младший сын.

— Сколька их у вас?

— Пятеро.

Я сразу вспомнила книги Домокоша Варги. То же спокойствие, уверенность, лиризм, юмор. Боже, сколько теплых и нежных слов хотелось бы сказать, описывая и мою попутчицу, и любимого писателя. Ловлю себя на том, что называю их одним словом — они светлые люди, а значит радостные, жизнелюбивые, жизнеустроители.

В продуктивных отношениях люди реагируют на изменения друг друга, не утрачивая в этой изменчивости собственную уникальность, сохраняющуюся во времени не как одноцветное образование, а как переливающаяся всеми цветами картина жизни, узнаваемая и изменчивая одновременно.

Репродуктивные отношения порождают скуку, узнаваемость, повторяемость, банальность. Скука разнообразна и однообразна одновременно — разнообразна по причинам, однообразна по механизму возникновения. Он, этот механизм возникновения скуки, связан о повторяемостью, однообразием... Чего?

На этот вопрос ответить можно одним словом — с повторяемостью отношений, где все участники отношений погружены в атмосферу бессобытийности. Ничего не происходит, время как бы останавливается, чувства притупляются, энергия действия, энергия мысли теряет свой источник.

Почему это происходит? Как появляется скука? Как возникают репродуктивные отношения между людьми? Об этом мы еще поговорим в других главах книги.

Пока мне очень важно, чтобы вы, мои читатели, почувствовали в переживании скуки дыхание смерти, ее холода и беспощадной однообразности.

Так, в своих чувствах — чувстве радости и чувстве скуки — человек переживает наличие в своей собственной жизни светлых и темных ее источников, пробивающихся на поверхность течения будней с разной силой.

Каждый человек, получая возможность наблюдать за временем своей жизни — обращаться к своему прошлому и будущему, — отмечает, что изменения с ним происходят разные, — он не только, например, научается чему-то, но и развивается, не только развивается с течением времени, но и разрушается, то есть регрессирует. Примеров этому множество уже в младенческом возрасте — умел ножки засунуть в рот, когда еще не стоял на них, научился стоять, а ножку в рот уже не засунуть... К четырем годам научился понимать на родном языке, а потом годами (безуспешно?) осваивает иностранные языки...

Уже в детстве ребенок сам может заметить не только свои приобретения (развитие?), но и свои потери (регресс). Дневниковые записи в этом смысле весьма красноречивы:

1. "Ма" ("нет" на языке взрослых), — озабоченно хлопочет годовалый ребенок, заметивший, что в его руках растаял снежок.

2. "Я больше не умею", — огорчается трехлетний, пытающийся проехать на велосипеде под столом.

3. "Как этой тети имя? Я не помню", — сконфуженно шепчет маме на ухо четырехлетний при встрече с тетей, виденной когда-то давно (два месяца назад).

4. "Не то что в молодости", — сокрушается пожилой человек, с трудом поднимаясь на свой этаж, и тому подобное. А ведь это все про одно и то же — про изменения в себе, про изменения с собой, которые замечаешь сам и к которым сам же можешь отнестись.

Собственное развитие и собственный же регресс человеку не обязательно нужно увидеть чужими глазами, их можно понять, пережить, почувствовать и самому... Происходит это благодаря удивительному качеству психической реальности — она овеществляется, воплощается в преобразованиях предметов, к которым можно отнести и само тело человека да и ее, психическую реальность, тоже. Качество и количество преобразований предмета можно рассматривать, в известной степени, показателем развития или регресса человека.

Естественно, что вопрос о том, какие преобразования предметов действительно говорят об этом, далеко не такой простой, как может показаться на первый взгляд.

Попробуем выделить важные, с нашей точки зрения, преобразования предметов, которые можно (с известной степенью точности) анализировать как проявление развития человека как в онтогенезе, так и в филогенезе:

1. Преобразование человеком предмета в соответствии со свойствами предмета (из руды выплавляют металл, из металла делают машины, машины ремонтируют, потом переплавляют и тому подобное).

2. Использование человеком предмета в соответствии с существующими качествами жизни (например, лекарственные растения могут помочь излечению, но повышение дозы приводит к смертельному исходу; использование земли для производства продуктов питания может привести к уничтожению среды обитания человека).

3. Создание новых качеств жизни (например, создание международных информационных сетей) изменяет мышление специалистов, работающих с этими системами, а современные транспортные средства (ракеты, самолеты) сделали понятие пространства — расстояние — и понятие времени важным фактором в принятии многих повседневных решений большого числа людей, а открытие Зигмунда Фрейда повлияло на отношение человечества к себе в XX веке).

Выделенные направления преобразования человеком предметов позволяют, на мой взгляд, говорить о роли другого человека в индивидуальном развитии каждого из нас. Другой человек своим присутствием в виде предмета задает потенциальную возможность преобразования его самого как предмета, как бы разрешает или запрещает что-то с собой делать и, таким образом, через механизмы действия ("Я могу это делать" — так можно выразить переживание, их сопровождающее) по закону обратной связи сообщает растущему ребенку о качествах жизни в своем теле и в своих пространственно-временных отношениях с ребенком. В конечном итоге это выливается в содержание воздействия ребенка на взрослого. Примером может служить отношение психически больного ребенка к взрослому и отношение к нему ребенка здорового. Психически больной ребенок не видит во взрослом его специфических человеческих свойств (боли, усталости, радости, огорчения), не видит, не чувствует границ его физического тела — может кусаться, драться, царапаться, толкаться, причиняя не только неудобства, но и ощутимую боль взрослому человеку. Для здорового ребенка такое воздействие на взрослого невозможно, но он может прибегнуть к своим средствам — плач, крик, угроза, притворство, ложь... Это воздействие на чувства, мысли, возможности взрослого, это уже ориентация на его специфические человеческие качества. Познание их ребенком начинается очень рано, вместе с познанием и других свойств окружающего его мира, и является естественным моментом жизни здорового ребенка, строящего картину мира, в котором он начинает жить.

Думается, что один из важнейших критериев психического здоровья, существующего на сегодняшний день в психиатрии и психопатологии, не случайно связан с превышением меры воздействия на себя и других людей; в нем доступными современному знанию о человеке средствами фиксируется возможность превращения качеств воздействия человека на человека в качестве разрушения человека человеком.

Думается, что как нет четко выраженной границы между живым и неживым, так нет и четко выраженной меры развития человека (да и человечества), ее можно только пробовать искать, пытаться понимать качества жизни как уникального, образования, где человек — только один их феноменов живого, обладающий всеми качествами жизни и качествами смерти тоже.

Отчасти поэтому проявления развития и регресса для каждого человека фиксируются и понимаются относительно конкретного исторического времени, в котором он живет. Можно опередить свое время (о чем говорит история научных открытий), можно безнадежно отстать, изобретая велосипед,' можно и в старости сохранить детскую наивность и непосредственность, и не назовут ли это окружающие глупостью и инфантилизмом. Можно и в восемьдесят лет сказать, что с восхищением живу, а можно устать от самого себя в десять лет. Можно...

Самому человеку показатели его развития или регресса представляются как его возможности, они влияют на организацию его усилий, определяют "потребное" (Н.Бернштейн), желаемое будущее. Именно они связывают единой нитью время жизни, так как позволяют строить через собственные (умственные или физические) усилия ее пространство. С этой точки зрения можно жить в пространстве собственного тела, можно жить в космическом (бесконечном) пространстве, можно жить в пространстве одной семьи, города, страны, планеты...

Для наблюдателя показатели развития или регресса человека можно обнаружить так:

— фиксируя его меняющиеся возможности по преобразованию предметов на протяжении некоторого времени его индивидуальной жизни, в таком случае появляются проблемы точности фиксации;

— фиксируя возможности человека по преобразованию предметов в сравнении с уже существующими вариантами изменения этого предмета другими людьми, в таком случае появляются проблемы качества преобразования.

Если исходить из того, что любой предмет имеет бесконечное множество свойств, то проблема качества преобразования может превратиться в вариант "дурной" бесконечности. Появится необходимость выбирать точку зрения, позицию, которая позволит сопоставлять различные преобразования предмета — существовавшие и потенциально возможные. Другими словами, чтобы оценить качество преобразования, наблюдателю нужно владеть историей жизни предмета. А историй у нас, как известно, две — история рода человеческого и индивидуальная история жизни человека. Какую из них брать за основу? Обе?

Изобретение уже упомянутого велосипеда в детском возрасте и создание атомной бомбы в середине XX века — это сопоставимые достижения, сопоставимые возможности? Не знаю, хотя очень хочу этот вопрос задать и себе, и вам, моим читателям...

Каждый ребенок, родившийся здоровым, переживает, открывает в себе такое свойство, как умение терпеть боль. Сопоставимо ли это индивидуальное достижение каждого из нас с глобальной социальной терпимостью к войнам, которые вспыхивают тут и там на нашей планете? Может быть, я не там хочу найти показатели проявления развития и регресса?

Может быть, можно говорить о развитии в индивидуальной жизни человека, и это мало приложимо к истории человечества? Вопрос этот невольно возникает, когда пытаешься подвести хотя бы предварительные итоги XX столетию. Войны, революции, голод, техногенные катастрофы — история ничему не учит... Печальных фактов очень много.

И если в известной степени развитие в индивидуальной биографии человека связано с переживанием своей силы, своих возможностей воздействия на предметы, а регресс — с уменьшением, исчезновением этой силы, то для человечества этот показатель сегодня направлен против него самого и среды его обитания. У человечества достаточно силы, чтобы уничтожить себя и свою планету. Пересчитанные на сегодняшний день силы для этого дела многократно превышают возможности сопротивления всего человечества, не говоря уже об отдельном человеке.

Две ориентации — ориентация на жизнеутверждение и ориентация на разрушение жизни (биофильская и некрофильская) заявляют сегодня о себе в истории человечества громко и недвусмысленно, обрушиваясь в своем противостоянии на голову каждого человека через средства массовой информации, обостряя в индивидуальной жизни переживание своих индивидуальных же возможностей. Вечная литературная (нет, жизненная!) проблема маленького человека наполняется новым, может быть, даже критическим содержанием. Ответ на вопрос к самому себе "Что я могу?" может быть роковым для многих, если человек ответит:

"От меня ничего не зависит".

Так и переплетаются эти показатели индивидуального развития и регресса с показателями, проявлениями развития (может быть) цивилизации.

Таким образом, проявления развития и регресса являются свойствами живого, свойствами, фиксирующими его изменчивость, позволяющими пережить вектор, направление этой изменчивости во времени. Время приобретает через эти показатели как бы индивидуальное лицо, становится моим или нашим временем, то есть временем, совпадающим с моими усилиями или расходящимся с ними, с теми моими (или нашими) усилиями, которые направлены на преобразование предметов. Получается, что можно отстать не только от кого-то или чего-то, но и от самого себя тоже, переживая невозможность воплощения усилий в преобразовании предмета. Подобное испытывает часто взрослый человек, воспитывающий подростка, который не меняется так, как хотел бы этого взрослый. Подобное испытывает ученый, в сотый раз ставя эксперимент и сталкиваясь с неудачей. Подобное испытывает героиня А.Вампилова в пьесе "Прошлым летом в Чулимске", поправляя и поправляя сломанный заборчик у сада...

Сколько эпитетов есть в языке для описания этого несовпадения усилий человека и времени преобразования предмета:

— преждевременные усилия,

— напрасные,

— бесполезные,

— неадекватные,

— бесплодные,

— безрезультатные,

— бесцельные,

— бессмысленные

и тому подобные. Важно то, что это несовпадение человеком воспринимается и переживается как отнесенное к разным реальностям — к себе и к предмету, который не стал моим, так как его изменение определяется не моим вектором силы.

Думается, что в этом несовпадении, в возможности такого несовпадения есть особый смысл, позволяющий человеку выделить свои собственные усилия как особый предмет, как особое свое качество, которое можно фиксировать в виде переживания:

"Я могу". Это переживание не только позволяет человеку ощутить свою силу как таковую, оно одновременно позволяет выделить и источник этой силы — собственное Я, которое не сводится к свойствам и качествам физического тела человека. Недаром для описания этого явления используют такие понятия, как схема тела, зрительно-мышечная координация, мышечное чувство, образ тела и другие, не менее сложные, а часто и таинственные по содержанию понятия, позволяющие их авторам размышлять о том, как человек сосредоточивает свои усилия, как он направляет их, соотнося с конкретными обстоятельствами осуществления действий, направленных на преобразование предмета.

Думается, что где-то здесь скрыта тайна рождения в индивидуальной истории человека (а может быть, и человечества) переживаний, структурирующих, как бы задающих, создающих границы Я. Не только сопротивление предмета, но и сопротивление от нереализованной силы, бумерангом вернувшееся к ее источнику — телу человека, задает контуры, границы Я, которые наблюдатель воспринимает как смелость, решительность, сосредоточенность, боевитость, а сам человек переживает как уверенность в своих силах. Почему бы нет? Может быть, это еще одна из гипотез, которая имеет право на существование.

"Я могу" как переживание человека содержит и важнейшее качество живого — его незавершенность в данный момент времени, его устремленность в будущее, в то, что называют еще весьма трудно определимым словом — надежда. "Я могу" — это надежда на осуществление усилий, надежда на результативность своего воздействия на предмет, это способ сделать будущее присутствующим в настоящем. Именно это переживание наполняет усилие человека тем содержанием, которое по мере его проявления (так и хочется сказать — наполнения) называют рефлексивностью или способностью человека самому себе отдавать отчет о своих же собственных усилиях. Это способность человека думать о том, что он делает как до осуществления усилий, по ходу их реализации, так и после завершения усилий.

В психологии и философии говорят о том, что рефлексивность — это специфическое человеческое качество, отличающее его форму жизни от всех других форм.

Инстинктивность — целесообразность действия — качество, противоположное рефлексивности; инстинктивность как природное качество живого, осуществляющего свою врожденную программу — жить в меняющихся условиях, присуща человеку в полной мере. Человек рождается с такими формами активности, живет с ними, включая природные формы активности в новые, приобретаемые со временем. Избегание боли, болевых ощущений — один из таких инстинктов, может быть, его и можно было бы назвать инстинктом жизни.

Инстинктивные формы активности обеспечивают человеку существование его тела как организованной системы, функционирующей в соответствии с ее назначением, они как бы задают основу — фундамент — для дальнейшего развития жизненной силы. Ребенок — человек — рождается с относительно небольшим набором инстинктов, гарантирующих возможность реализации жизненной программы его тела.

В настоящее время существует множество классификаций инстинктов как попыток найти и описать их роль и место в развитии человека, значение в становлении индивидуального поведения — индивидуальной судьбы. Кажется бесспорным, что инстинкты определяют содержание эмоций человека — его впечатлительность, точность и тонкость восприятия, глубину и остроту переживания... Когда человек говорит о своих чувствах, пытается их выделить, старается как-то отнестись к ним, он сталкивается именно с этими сторонами своей жизни. Много странного, непонятного в чувствах, часто они возникают как бы независимо от нашего Я и даже побеждают его. Ребенок впервые сталкивается с силой своих чувств, когда переживает полярные, но одинаково сильные эмоции — радость и страх. Радость окрыляет, возбуждает ребенка, как бы выделяет качества его жизни для него же самого. Страх переживается ребенком как напряжение, с которым трудно справиться, как напряжение, которое возникает в нем и тем самым обозначает его для самого себя Я. Надо справиться с этим напряжением, которое разливается по всему телу или фокусируется в каком-то органе.

Взрослому часто трудно понять, что вызывает страх ребенка, также трудно бывает предугадать, что вызовет его радость. Перелистываю свои и чужие дневниковые записи:

— Годовалый малыш боится шуршащей газеты.

— Трехлетний боится темноты.

— Годовалый малыш безмерно рад, когда видит мамин халат в цветочек.

— Трехлетнего радует предстоящая встреча с манной кашей (редкий по достоверности факт из жизни сегодня уже взрослого человека).

Закономерности чувств есть, они описаны в общей психологии, но, к сожалению, в большинстве случаев они относятся только к жизни взрослых людей. Чувства детей исследованы мало, может быть, только психоанализ в лице его лучших представителей пытался расшифровать тайну детских страхов и радостей, понимал (или пытался понять) их значение во всей последующей жизни уже взрослого человека.

Чувства в жизни человека говорят ему о восприимчивости его к изменениям — в нем самом и в окружающем мире.

Притупившиеся чувства — признак психической смерти, угасающие чувства — момент регресса, обновляющиеся чувства — показатель проявления жизненной силы... Чувства определяют для человека интенсивность осуществления жизни, можно сказать, степень ее напряженности, они ориентируют человека на выраженность жизни в нем самом. Вялость, безразличие, бесчувственность — не только симптомы болезни тела, они и симптомы угасания или недоразвития (регресса) самой психической реальности.

Если подобное проявление чувств встречается у детей — это или признак глубокого шока или признак дефицита источников развития чувств. А таким источником для ребенка является человек, несущий в его жизнь радость, не будем уже говорить здесь еще раз высокое слово — любовь.

Обычно человек (ребенок) не чувствует своих чувств, он погружен в них, он их проявляет и переживает как свое естественное качество. Сказать о себе "Я чувствую" очень непростая задача, сказать о чувствах другого человека (особенно взрослого) еще сложнее, известно ведь, что взрослые могут скрывать свои чувства, подавлять их и даже выдумывать.

Как это у них получается и почему это возможно, обсудим в последующих главах.

Значит, у человека чувства не только часть его природной, телесной жизни, у него есть еще и особая связь, связь его Я с его же собственными чувствами.

Я разрешает или запрещает проявление чувств, Я борется с чувствами или создает их. Такое непростое Я, которое и обнаружить-то нелегко.

— Я знаю, где я, — поделился открытием двухлетний ребенок.

—Где?

— В глазах у мамы.

Вот бы и взрослым такую ясность!

Если переживание "Я могу" позволяет человеку выделить границу психической реальности, обозначить ее через вектор приложения силы, то переживание "Я чувствую" позволяет выделить существование психической реальности через изменение напряжения, возникающего в теле человека. Тело человека в этом переживании обретает свойства системы координат, ориентирующих психическую реальность во внешнем (а потом и во внутреннем) пространстве. Чувства дают возможность сохраниться Я человека, пока они есть, пусть даже только еле теплятся, они будут основой для рождения, возрождения, сохранения, если хотите, то для убежища Я. Ими не исчерпывается Я человека. Так, у людей, имеющих сходные чувства (например, у болельщиков), Я может быть весьма различно. Множество других фактов говорят именно об этом. Остановимся еще на нескольких, взятых из жизни:

1. Раздраженная толпа перед зданием суда, где идет заседание. Она объединена чувством ненависти к насильнику и убийце. Я каждого человека в толпе неравно Я даже его ближайших соседей.

2. Спортсмены охвачены предстартовой лихорадкой, но не будем еще раз говорить о различии их Я.

3. В едином порыве вскочил зрительный зал, охваченный воодушевлением при появлении кумира на сцене.

4. Сосредоточены лица тех, кто слушает важное правительственное сообщение.

5. Все брезгливо морщатся, когда чувствуют этот запах.

6. Никого не оставит равнодушным эта красота.

Угасающие чувства, отмирающие чувства — о них написаны тысячи страниц, изданных миллионными тиражами. Все равно загадка возникновения и исчезновения чувств остается, загадка впечатлительности и ранимости, угрюмой толстокожести и монументальности, так отличающих нас друг от друга. Надо сказать, что я очень рада этому. Так устроен мир, не все его тайны дано нам знать. Может быть, и хорошо, что я никогда не пойму, почему из десятка ребятишек, видевших, как цветет подорожник, только один, маленький, двухлетний, нагнулся к цветку и, задохнувшись от радости, сказал: "Вот и ты расцвел!" Было это на наш

Возрастная психология

Возрастная психология

Обсуждение Возрастная психология

Комментарии, рецензии и отзывы

Глава vii: Возрастная психология, Г. С. Абрамова, 2000 читать онлайн, скачать pdf, djvu, fb2 скачать на телефон В книге излагается материал по разделу общей психологии, изучающему закономерности развития психики человека на протяжении жизни: становление личности, ее социализацию, адаптацию к миру, способность к внутренним кор-рекциям. Курс "Возрастная психология" о