Сказание о могучем m.i.t.i.

Сказание о могучем m.i.t.i.

Темпы роста в Японии были и впрямь впечатляющими. С 1952 года, когда закончилась американская оккупация, и до 1991-го валовый национальный продукт вырос в 13 раз. На протяжении сорока лет средние темпы роста составляли почти 7 процентов в год — в два с половиной раза выше, например, американских. Неудивительно, что у такого успеха оказалось немало «отцов»: сторонники самых разных экономических теорий и парадигм постарались засчитать «японское чудо» себе в актив.

Либертарианцы, сторонники экономической свободы, что в переводе на язык практики означает невмешательство правительства в деятельность граждан и фирм, указывают на низкий уровень налогов как на главную причину устойчивого роста. В период с 1951 по 1970 год, когда среднегодовые темпы роста превышали 9 процентов, налоговая нагрузка на бизнес без учета пенсионных налогов упала с 22,4 до 18,9 процента. С увеличением налогов темпы роста снизились.

С не меньшими основаниями ставят себе в заслугу японские достижения и дирижисты — сторонники прямого и активного вмешательства правительства в экономическую деятельность. Символом дирижистов (и жупелом приверженцев экономической свободы) стало Министерство внешней торговли и промышленности, созданное в конце 1940-х для координации деятельности японских фирм на международном рынке. Кроме того, оно должно было заниматься всем, что могло бы помочь промышленности наращивать экспорт. Министерство отвечало не только за инвестиции, энергетическое обеспечение и импорт оборудования и технологий, защиту внутреннего рынка от излишней внешней конкуренции, но и за контроль над загрязнением окружающей среды и даже за работу с жалобами потребителей. Ничто не должно было мешать развитию японского экспорта! Политический вес министерства был очень велик — большинство премьер-министров на пути к высшему посту возглавляли этот ключевой экономический орган.

Поскольку министерство контролировало, помимо всего прочего, рынок валюты, предприятиям приходилось обращаться к правительству за разрешением даже тогда, когда речь шла об импорте технологий. В начале 1950-х Sony, тогда еще совсем маленькая компания, обратилась с разрешением купить у американской фирмы права на производство транзисторов. Министерство сначала отказало, но через два года фирме удалось переубедить чиновников. Еще через несколько лет транзисторные радиоприемники принесли Sony мировую славу.

Это был не единственный случай, когда министерство пыталось преградить путь прогрессу, но остановить его не смогло. Точно так же получилось и в автомобильной промышленности. В середине 1950-х министерство предложило фирмам поучаствовать в конкурсе на право производить «народный автомобиль». Предполагалось, что победитель станет единственным производителем в стране. Через десять лет министерство попыталось заново консолидировать отрасль — заставить фирмы слиться в несколько суперконцернов. Можно только догадываться, что стало бы с этими отраслями японской промышленности, окажись попытки министерства вмешаться в их развитие успешными. По счастью, отраслевые лобби были в обоих случаях сильнее чиновников. Так что японский экономический рост и развитие высокотехнологичных отраслей происходили во многом вопреки, а не благодаря государственному контролю и поддержке.

К концу 80-х самым главным проектом для M.I.T.I. стала электроника. И, как оказалось, последним.

Сейчас трудно поверить, что двадцать лет назад все ждали окончательной победы японской электроники над американской. Многие годы государственных инвестиций просто обязаны были принести успех японцам. После полной победы на рынке микрокалькуляторов и магнитофонов — кто сейчас помнит названия американских конкурентов Sony и TDK? — результат схватки на рынке компьютеров казался предрешенным. Что мог противопоставить японцам IBM — одинокий гигант, так похожий по структуре на японские корпорации?

Однако оказалось, что в отрасли, в которой границы рынков менялись чуть ли не ежегодно, японским гигантам пришлось отступить перед лицом новых, быстро растущих американских компаний. За какой, собственно, рынок сражались Microsoft и Netscape? На какой рынок так триумфально вошел Google? Там, где новые продукты и услуги — и новые виды продуктов и услуг! — появлялись с калейдоскопической быстротой, крупные корпорации оказались слишком неповоротливыми.

ПУТЬ САМУРАЯ ИЛИ МУДРОСТЬ МАНДАРИНА?

Неужели в стремительно меняющемся мире государственная поддержка оказалась балластом? В Японии — да, а вот в Китае — нет. Просто политика была разная. Китайское правительство не защищало «отечественного производителя», как это делало M.I.T.I., а, наоборот, Помогало отрасли быть максимально открытой к иностранным инвестициям. Фирмам, ориентированным на экспорт, помогает заниженный курс юаня — Центробанк Китая пока не устает скупать доллары, снижая покупательную способность собственной валюты (в Японии все было наоборот). В то же время правительство требовало у иностранных фирм создания совместных предприятий и обязательной передачи технологий.

Гарвардский профессор Дани Родрик даже слабую защиту интеллектуальной собственности — «пиратство», если говорить попросту, — ставит в заслугу китайскому правительству. Если не особенно заботиться о правах создателя передовой технологии, заимствовать гораздо легче. В итоге уровень производства потребительской электроники в стране намного выше, чем полагалось бы стране с таким же — или даже вдвое более высоким — уровнем ВВП на душу населения. (То, что качество экспорта из страны в среднем определяется как раз уровнем ВВП на душу населения, — хорошо известный факт.) Успехом обернулась даже попытка консолидации, провалившаяся в японской автомобильной промышленности. Китайское правительство превратило больше чем 100 производителей цветных телевизоров в несколько предприятий с иностранным участием.

А с другой стороны, про китайское правительство говорят то же самое, что и двадцать лет назад про японское. Утешает лишь, что с ростом благосостояния перед Китаем встанут в точности те же самые проблемы, что и перед Россией, — как увеличить не объем экспорта, а его качество. Как его диверсифицировать, иными словами.

С Китая взять пример не так просто. При всех своих невероятных темпах экономического развития в последние тридцать лет, до российского уровня богатства на душу населения китайцам еще далеко. А вот Япония — другой случай. Начало ее роста пришлось на более низкий уровень, чем нынешний российский, но конец-то — намного выше! Япония, с ее ярко выраженной и тесно спаянной с бизнесом политической элитой, — несовершенная демократия, в чем-то похожая этим на нашу страну. Проблема в том, что Россия уникальным образом смешивает японские черты с американскими. Америка, страна с чуждым нам политическим устройством, — открытая конкуренция снизу доверху, больше похожа на Россию в чисто экономическом плане — от имущественного расслоения до опоры граждан на собственные силы и неверия в благие помыслы правительства.

Применительно к промышленной политике эта российская двойственность подсказывает скорее пессимистические прогнозы. В Японии правительственные программы достигли своей цели отчасти из-за того, что население страны очень однородно. Такие одинаковые интересы легко учитывать! Политики имеют меньше возможностей играть на противоречиях между разными группами избирателей. В Америке имущественное расслоение подталкивает к созданию неэффективных перераспределительных схем, но открытость госорганов и всепроникающая пресса ограничивают эту неэффективность. Так что для нас японский путь сложен из-за исходных экономических данных, а американский — из-за политических. Китайский, конечно, остается: максимальная открытость для проникновения технологий в страну. Нужна самая малость — преодолеть параноидальный страх перед этой открытостью.

СТРАХ ПЕРЕД РЫНКОМ

Что можно ответить на абстрактный вопрос: нужна ли активная промышленная политика? Классический ответ выглядит так. Нет, когда речь идет о вмешательстве в дела компаний на новых, динамично развивающихся рынках. Там нужны не деньги на разработку продукта, а правила игры, позволяющие фирмам быстро и легко входить в отрасль и быстро и безболезненно умирать в случае неуспеха. Потребительский спрос лучше определит области приложения капитала, чем самый квалифицированный и высокоморальный чиновник. Да, если речь идет не о разработке высокотехнологичного продукта или постройке суперзавода, а о строительстве, скажем, автомобильных дорог. Надо только следить, чтобы деньги не разворовали.

Впрочем, сколько бы примеров «провалов государства» ни приводилось, у сторонников активного вмешательства находятся новые соображения в его пользу. Родрик видит следующее оправдание государственной промышленной политике27. Пусть цены, которые устанавливаются на рынке, — наилучшие сигналы о том, куда и сколько нужно инвестировать. Может так случиться, что поскольку какого-то продукта на рынке нет, нет самого этого рынка и даже еще нет соответствующей отрасли, то нет и способа увидеть ценовой сигнал о том, что здесь заложены невиданные возможности и неслыханные прибыли. Предоставленному самому себе бизнесмену не хватает стимулов для поиска этих еще никому не известных рынков и отраслей. В случае провала все издержки придется нести самому, а в случае успеха другие предприниматели воспользуются усилиями первооткрывателя. Вот здесь-то и нужно вмешательство!

Правда, в России все разговоры о «предпринимательском духе» как главной движущей силе развития и промышленной политике как средстве направить этот дух на благие цели не очень-то приживаются. Тем, кто в данный момент находится у власти, хочется, чтобы государство инвестировало и управляло экономикой напрямую. Все дело, возможно, в чистой психологии. Социологам хорошо известно, что люди гораздо больше боятся летать на самолетах, чем ездить в машинах. В то же время, если посмотреть на данные, правильно учитывающие время, проводимое человеком в разном транспорте, шанс погибнуть в авиакатастрофе куда меньше, чем шанс разбиться, управляя автомобилем. Объяснение состоит в том, что машина дает человеку ощущение, что он контролирует ситуацию, а в самолете происходящее никак от него не зависит. Точно так же дело обстоит с промышленной политикой — пусть нет особых причин думать, что она принесет успех, но позволить рынку самому решать проблемы — это что же, пристегнуться и расслабиться? А в случае промышленной политики мы держим руки на руле. Кайф. И ведь есть еще возможность давить на газ!

Глава 4

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИКА

Политология — потрясающе интересная область человеческого знания, просто потому, что политика — захватывающий предмет для изучения и неисчерпаемый источник тем для обсуждения. «Выборы — это мой футбол», — сказал мне при знакомстве профессор мексиканского университета ИТАМ Андрей Гомберг. А ведь выборы — это только маленькая часть политики. Сколько часов можно спорить о том, как принимаются решения после завершения выборов, или как договариваются между собой парламентские фракции, или как решает президент, накладывать ли вето на принятый законопроект, — и все это с многочисленными примерами в руках! А практическая политика в авторитарных режимах — это же еще интереснее! Заговоры и перевороты, засухи и военные провалы, казни политических противников и назначение на важнейшие должности некомпетентных друзей детства — бесконечные темы для разговоров.

Проблема только в том, что для политологов политика — именно предмет бесконечных и, с точки зрения экономиста, беспредметных разговоров. Экономисту хотелось бы уловить какую-то закономерность — иными словами, построить модель и проверить, насколько она соответствует реальным данным. Удивительно, насколько успешной оказалась в этом деле политическая экономика в последние пятнадцать лет. Вопросы, которые, казалось бы, и предназначены только для бесконечных споров и Досужей болтовни «говорящих голов» на телевидении и радио, поддаются, как выясняется, вполне строгому научному анализу. Можно, оказывается, посчитать, как сказывается смерть диктатора на темпах экономического роста и как влияют цены на нефть на свободу прессы.