4.3. аяьфред мдршдлл: поздний позитивизм

4.3. аяьфред мдршдлл: поздний позитивизм

Мало кто сомневается, что пиковым достижением экономической науки XIX в. являлись знаменитые «Принципы экономик» А. Маршалла, первое издание которых датируется 1890 г. Менее известно, что и в области философии экономической теории Маршалл также не знал себе равных. Опубликованная впервые в 1891 г. работа Д.Н. Кейнса (отца Д.М. Кейнса) «Предмет и метод политической экономии» [72] была посвящена методологическим вопросам экономической науки. Но в философском отношении она отнюдь не сильнее «Принципов экономикс» Маршалла. В отличие от Д.Н. Кейнса Маршалл сумел добиться гармонии экономической теории и философии. Его основное преимущество перед Д.Н. Кейн-сом состоит в том, что он глубже последнего понимает суть экономической теории. С учетом сказанного мы решили представить состояние философии экономической теории конца XIX — начала XX в. воззрениями Маршалла. О теории Д.Н. Кейнса см. [24, с. 136—141]).

При философской характеристике воззрений того или иного экономиста прежде всего необходимо обращать внимание на понимание им статуса экономических понятий. По Маршаллу, экономические законы относятся «к тем областям поведения человека, в котором силу действующих в них побудительных мотивов можно измерить денежной ценой» [113, т. 1, с. 89]. Сказано просто, но исключительно сильно. Маршалл всегда подчеркивал, что в экономической теории речь идет не о любых побудительных мотивах, а лишь о тех, которые измеряются в денежных единицах. По сути, маршаллианские «побудительные мотивы, измеряющиеся в деньгах», — это не что иное, как экономические ценности в их ментальной форме. Теорией ценностей как понятий Маршалл не владел, но суть их он излагал правильно. Очень важно, что Маршалл интерпретировал экономические ценности как побудительные мотивы. Это означает, что именно они придают жизненность всей системе экономических отношений.

Объясняя свою позицию, Маршалл вполне справедливо дистанцировался от гедонизма и утилитаризма с их акцентом на чувстве удовольствия [113, т. 1, с. 72]. Он мучительно искал терминологию, которая позволила бы ему выразить специфику экономических ценностей в ментальной области. Экономист, полагал Маршалл, стремится выполнить свой долг, добивается удовлетворенности своей деятельностью [Там же, с. 72—73]. Маршалл постоянно начеку, он никогда не забывал о денежном выражении ментальных форм, что позволяло ему не покидать сферу экономического.

Начав с ментальных ценностей, Маршалл, поскольку наука не заканчивается сферой сознания, естественно, должен был перевести их каким-то образом в языковую и предметную области. Он описывал сложный процесс поиска адекватных экономической сути терминов, сила которых проявляется в их употреблении [113, т. 1, с. 111]. Понятия необходимо формулировать четко, но их употребление не должно быть излишне жестким; в частности, оно должно допускать переход от научного языка к повседневному. Маршалл придерживался градуалистической позиции: уточнение фактов и точек зрения всегда позволяет перейти от повседневного языка к научному, а от него, при необходимости, вновь к первому из них. Он обращал внимание на нетривиальный характер экономических споров [113, т. 3, с. 214], но не извлекал из этого наблюдения каких-либо важных методологических выводов.

Предметный уровень науки Маршалл обсуждал посредством понятия «издержки производства», которые измеряются в их «денежном выражении» [113, т. 2, с. 33]. Стоимость товаров регулируется как спросом, так и издержками производства. Незыблемое правило Маршалла состоит в том, что на какой бы стороне, то ли спроса, то ли предложения, ни выступал бы экономический субъект, он руководствуется как раз теми мотивами, которые измеряются в деньгах. Деньги — это тот предел, за который Маршалл не заходит ни на миллиметр, что свидетельствует о его экономической избирательности. У него нет ни полезности, ни труда, которые имели бы экономический смысл без их денежного выражения, до института денег. Именно это отличает Маршалла как от сторонников трудовой теории стоимости, так и от их решительных оппонентов из числа тех, кто видит в полезности не сугубо экономический, а какой-то универсальный психический феномен.

Позиция Маршалла была плохо понята. Его многократно обвиняли в компромиссности и эклектике, в желании синтеза несоединимого. Эти упреки были бы правомерными в случае, если Маршалл объявил бы себя сторонником понимания полезности и труда как неэкономического фундамента экономического. Но именно этого Маршалл никогда не делал. Он не сводил деньги ни к труду, ни к полезности. Маршалл рассматривал их как изначальный экономический феномен, не нуждающийся в объяснении. Такое решение оставляет без многих желательных разъяснений вопрос о природе денег, но зато избегает ловушек психологизма и натурализма, столь характерных для сторонников соответственно теории субъективной полезности и теории трудовой стоимости. На наш взгляд, Маршалл не раскрыл механизм вменения ценностей продуктам труда. С феноменом вменения ценностей он не был знаком.

Но каким образом вырабатываются экономические понятия? За счет группировки «материала», в которой собраны сходные (курсив наш. — В.К.) по своей природе факты и суждения, в результате чего исследование одного может пролить свет на другой» [113, т. 1, с. 96—97]. Именно таким образом, в процессе развития принципов анализа и доказательства «находят многообразие в единстве и единство в многообразии» [113, т. 3, с. 219]. Мыслитель масштаба Маршалла занят поиском не единства и многообразия как таковых, а их органической сопряженности, взаимопроникновения. Но это и есть путь к любым понятиям, ибо именно они, и только они, заключают в себе разом и единое, и многообразное.

«Индукция, дополненная анализом и дедукцией, соединяет вместе соответствующие классы фактов, упорядочивает их, анализирует и выводит из них общие формулировки, или законы. Затем на некоторое время главную роль приобретает дедукция: она ассоциирует некоторые из этих обобщений друг с другом, выводит из них гипотетически новые и более широкие обобщения или законы и затем вновь прибегает к индукции, чтобы выполнить основную долю работы по сбору, отсеиванию и упорядочению этих фактов таким образом, чтобы проверить и «верифицировать» новый закон» [113, т. 3, с. 225].

Интересная с точки зрения интеллектуала европейско-конти-нентальной закалки особенность теории познания Маршалла состоит в его неизменном рассмотрении в качестве предпосылки научного разума здравого смысла. «Здравый смысл и природный ум могут много дать для анализа, но не будучи достаточными для всех целей» [Там же, с. 220]. Они не позволяют проникнуть на большую глубину от поверхности явлений либо за пределы опыта человека. Маршаллу важно показать, что между научным и ненаучным разумом нет пропасти. Всегда возможен переход от здравого смысла и природного ума, погруженных в опыт жизни, к экономической теории. Она — удел не только избранных, но и всех нормальных людей.

Маршалл всегда и во всем градуалист, он стремился к непрерывности эпистемологических переходов. Поэтому Маршалл не задерживался надолго в одной из областей познания, ибо в результате из поля зрения могла выпасть другая. Он не терпит длинных как индуктивных, так и дедуктивных цепей рассуждений. Находясь в индуктивном поле, Маршалл спешит к дедукции, а от нее вновь к индукции. Под ногами исследователя всегда должна быть какая-то твердая эпистемологическая почва, индуктивно-фактуальная или дедуктивно-понятийная.

Самое главное не только для экономиста, но и для человечества в целом — это идеи, а не материальное богатство [Там же, с. 222]. Вооруженный идеями, человек достаточно быстро восстановит уничтоженное богатство. А вот потеря идей повергнет человечество в нищету. Эти и многие другие суждения свидетельствуют о том, что Маршалл явно учитывал принцип теоретической соотносительности. Без развитой экономической теории человек слеп — по крайней мере, на один глаз.

По Маршаллу, сотканная из индуктивно-дедуктивных понятий теория разом осуществляет как объяснение прошлого, так и предсказание будущего. «Это не различные операции, а одна и та же деятельность, осуществляемая в противоположных направлениях; в одном случае — от результата к причине, в другом — от причины к результату» [113, т. 3, с. 213]. Теория имеет дело с рядом фактов, простирающимся от прошлого через настоящее (уже начавшиеся, но не законченные деяния) к будущему. Она не замыкается в узком горизонте уже случившихся фактов, а столь же оперативно имеет дело и с гипотетическими фактами. Впрочем, предсказания должны осуществляться крайне осторожно, так, чтобы они не приводили к иллюзиям.

Маршалл — большой мастер преодоления философских парадоксов, в основаниях которых, как правило, лежат резкие противопоставления. У него анализ и синтез, индукция и дедукция не противостоят друг другу, а бок о бок способствуют росту научного знания. Затруднение Юма — невозможно перейти от причин к следствиям — для Маршалла не существует: такой переход обеспечивает рациональное осмысление фактов [Там же, с. 214]. Миллев-ское привлечение в науку искусства, якобы обеспечивающего выработку общих идей, Маршалл опровергает. Он допускает деление экономической науки на чистую и прикладную, но категорически отказывается считать ее «одновременно и наукой, и искусством» [113, т. 1, с. 100]. Обобщенные идеи вырабатываются благодаря теории познания, искусство здесь ни при чем.

Не видит Маршалл и существенных трудностей в использовании в экономической науке критерия истинности. Она обретает надежную базу для исследований постольку, поскольку, во-первых, наблюдаются определенные факты, во-вторых, измеряются и фиксируются некоторые величины, в-третьих, существует общепризнанная и общедоступная статистика [113, т. 1, с. 83]. В XX в. при обсуждении философских оснований экономической науки скандальную известность приобрело утверждение (условие) ceteris paribus (при прочих равных условиях). Суть часто приводимой аргументации такова. Из-за наличия условия ceteris paribus невозможно установить взаимовлияние именно данных факторов: вполне возможно, что подлинные импульсы исходят от тех агентов, которые упрятаны в условие «при прочих равных условиях». На эту аргументацию Маршалл ответил бы, надо полагать, следующим образом [113, т. 1, с. 94]: ceteris paribus — это не отказ от скрупулезного анализа сопутствующих изучаемому явлению факторов, а как раз наоборот, всесторонний учет их особенностей. Короче говоря, ceteris paribus в конечном счете всегда должно быть доведено до четко очерченных условий анализа. И тогда всегда можно определить, как выражался Маршалл, «истинные причины».

От себя отметим, что условие ceteris paribus очень напоминает парадокс Юма: причинение непознаваемо. Развитая теория, а не что иное опровергает все парадоксы. Ceteris paribus было бы непреодолимым парадоксом в том случае, если бы обилие экономических причин в принципе не поддавалось аналитическому расчленению и последующему учету значимости, а она весьма вариабельна, каждого причинного, точнее ценностного, фактора. Но этого в экономической теории как раз и нет. Парадокс ceteris paribus возникает лишь там, где за условием «при прочих равных условиях» скрывается недостаточность исследования, не достигающего должной концептуальной основательности и глубины.

В заключение данного параграфа обратимся к еще одному пространному сюжету философии экономической науки А. Маршалла — к вопросу о взаимосвязи экономики с другими науками: математикой, физикой, химией, биологией, политологией и, наконец, этикой. Какую широту мировоззрения демонстрирует мыслитель-экономист!

Применение математики, как отмечал Маршалл, позволяет исследователю «быстро, кратко и точно записывать некоторые свои мысли для самого себя и удостовериться в наличии у него достаточных, и только достаточных оснований» [113, т. 1, с. 49]. Он отмечал два крайне важных для оценки значимости математики обстоятельства. Во-первых, наши представления о мире «относятся не столько к совокупности количеств, сколько к приросту количеств» [Там же]. Именно поэтому приходится обращаться к математике предельных величин, к ее символьному и графическому аппарату. Мысль о том, что экономическая наука имеет дело со становящимися величинами, на наш взгляд, является исключительно глубокой. Проиллюстрируем ее следующим, как нам представляется важным, утверждением. Тот, кто интересуется природой цены, должен рассматривать процесс ее установления. Любой экономический факт есть результат процесса. Во-вторых, Маршалл со ссылкой на гений Курно отмечал, что математика позволяет пробить «дорогу к самой сути тех труднейших проблем экономической теории, которые до сих пор затрагивались весьма поверхностно» [113, т. 1, с. 50]. При всем своем уважении к математике Маршалл помещает ее в сноски и специальные приложения. За этой акцией скрывается, с одной стороны, похвальное желание понять специфику экономических явлений без каких-либо затемняющих ее природу средств, но и, с другой стороны, известная недооценка математики. Если она столь важна, то почему же она не допускается в основной текст?!

Маршалл полагал, что экономическая наука по своему подходу к изучению явлений намного ближе к биологии, чем к физике, в том числе к механике, и химии. Предмет изучения физики и химии неизменен на вечные времена. Биология и экономическая наука продемонстрировали, что «законы науки должны развиваться соответственно различию тех вещей, которые рассматривает эта наука» [113, т. 3, с. 200]. Маршалл не анализировал междисциплинарные связи экономики с физикой, химией и биологией, он всего лишь сравнивал науки, руководствуясь категорией изменчивости. Маршалл полагал, что все науки, от физики и биологии до экономики, изучают причинно-следственные связи. Ему явно не удавалось выявить специфику метода экономической науки в отчетливом виде. Если бы экономическая наука изучала всего лишь причинно-следственные связи, то она не отличалась бы в принципиальном отношении, например, от физики. Все дело в том, что экономическая наука в отличие от физики изучает ценностно-целевые обусловленности. Их мотивации имеют ценностный характер. С ценностной проблематикой Маршалл обращался часто крайне неумело. Он тем не менее демонстрировал отнюдь не рядовую осведомленность относительно вопросов этики применительно к экономической жизни.

«В задачи экономической науки входит получение знания для самой себя и выработка руководства к поведению в практической жизни, прежде всего в общественной» [113, т. 1, с. 100]. Речь идет о содействии решению социальных проблем. Экономическая наука, как отмечал Маршалл, должна вырабатывать цели и рекомендовать наилучшие методы для их осуществления [Там же]. Он признавал различие чистой и прикладной науки, но не щели, а тем более пропасти между ними.

Что касается политических моментов, то Маршалл стремился от них дистанцироваться. Делал он это скорее интуитивно, чем доказательно. Тем не менее интуиция его не подводила. Политика — предмет изучения не экономической науки, а политологии. Ввиду этого проведенная им замена термина «политическая экономия» (publical economy)» на термин «экономическая наука», или экономикс (economics), представляется не только правомерной, но и необходимой. Впрочем, с нормами русского языка слово «экономикс» гармонирует далеко не наилучшим образом. Именно поэтому мы предпочитаем слову «экономикс» выражение «экономика».

Философия экономики Маршалла трудна для ее однозначной классификации. От позитивизма Милля он ушел дальше, чем принято считать. В отличие от своего крайне влиятельного в философском отношении предшественника Маршалл сумел осуществить синтез британского эмпиризма с континентальным рационализмом. В западной экономической литературе принято считать, что Маршалл превосходил Милля в экономическом, но уступал ему в философском отношении. Нам это мнение представляется ошибочным, навеянным в основном тем, что Милль в отличие от Маршалла прославился своими философскими работами, прежде всего «Логикой». В качестве профессионального философа Милль был широко известен не только в Англии, но и в Европе. На этом фоне Маршалл выглядел чуть ли не новичком в области философии. Но необходимо учитывать, что, во-первых, его активной исследовательской деятельности в области экономической теории предшествовали годы преподавательской работы, причем именно в качестве философа. Он преподавал логику и этику. Внимательный читатель обнаруживает отпечаток философско-преподавательской деятельности Маршалла на протяжении всех страниц «Принципов экономикс». Во-вторых, в указанной работе в виде книги I, состоящей из пяти глав, и Приложений В, С и D изложено, причем в систематическом виде, то, что вполне заслуживает титула «Философия экономической теории». Ничего подобного не сделали ни Милль, ни Маркс. Два последних — прекрасные философы, но убеждение, что в их экономических работах содержится как раз та методология, которая изложена в их философских трудах, основывается скорее на вере, чем на доказательстве. Милль и Маркс довольно часто предпосылают философию экономической теории, уверенные в том, что им в этом деле не нужен специфический опыт экономиста. Маршалл же, как правило, исходит именно из этого опыта, проверяя каждый свой философский вывод экономическим материалом.

Мы считаем возможным охарактеризовать философско-эконо-мические представления Маршалла как поздний или градуалисти-ческий позитивизм. Наш выбор во многом объясняется тем, что существует параллель между экономическим мэйнстримом и позитивистской философией от ее ранних форм вплоть до постпозитивизма и современной американской аналитической философии. Маршалл находится внутри этих двух направлений. Он ушел далеко вперед от так называемого раннего позитивизма О. Конта и Д.С. Милля, но не достиг неопозитивизма.

К несомненным достижениям Маршалла как философа экономической теории следует, на наш взгляд, отнести:

синтез эмпиризма с рационализмом;

градуалистический метод, согласно которому на первый взгляд представляющиеся противоположными стороны можно объединить посредством постепенного пошагового процесса;

четкое выделение специфики экономических явлений как обладающих денежным измерением.

Главный изъян философской теории Маршалла состоит в том, что она явно недостаточно аргументирована. В ней все есть — и ценности в форме мотивов, и прагматический метод как определение целей поведения, и достижение их кратчайшими путями, и даже принцип теоретической относительности. Но все эти положения выражены недостаточно четко. Обвинения Маршалла в эклектизме нам представляются весьма поверхностными. Теории Маршалла просто-напросто недостает рафинированности, той самой, к которой будут пробиваться в течение всего XX в.

На наш взгляд, философия экономической теории А. Маршалла занимает в поступи экономической науки отнюдь не менее почетное место, чем его «Принципы экономикс». Несколько поколений западных экономистов вместе с экономическими воззрениями Маршалла усваивали и его философию.