4.6. марк блауг: жесткий фальсификационизм и умеренный дуализм фактов и ценностей

4.6. марк блауг: жесткий фальсификационизм и умеренный дуализм фактов и ценностей: Философия экономической науки, Канке В.А., 2009 читать онлайн, скачать pdf, djvu, fb2 скачать на телефон Книга представляет собой оригинальный и последовательный курс философии экономической науки. Рассматриваются принципы экономики, революции в развитии экономического знания, новейшие достижения философии науки, вехи методологии экономической теории...

4.6. марк блауг: жесткий фальсификационизм и умеренный дуализм фактов и ценностей

Фридмену удалось приобщить экономическую науку к постпозитивистским философским стандартам. После него различные авторы пытались уточнить и развить их должным образом. В связи с этим наиболее видным постпозитивистом стал, бесспорно, англичанин Марк Блауг. В отличие от Фридмена Блауг — профессиональный методолог и историк экономической науки. Методологией он занимается профессионально, лишь изредка отвлекаясь на разработку проблем базовой экономической науки (он — глубокий специалист в области экономики образования).

В области методологии экономической теории Блауг следует за Фридменом, а в области философии — за К. Поппером и отчасти за И. Лакатосом. Как и Фридмен, он уделяет основное внимание двум проблемам: а) различию между позитивной и нормативной экономической наукой и б) возможностям фальсификации, опровержения экономических концепций. Обратимся для начала к первой проблеме.

Блауг принимает различие между позитивной и нормативной наукой за методологическое требование. Признавая дуализм фактов и ценностей, Блауг в отличие от Фридмена стремится придать ему насколько возможно мягкую форму. Во-первых, он заявляет, что «границы позитивной экономической теории уже, а нормативной — шире, чем часто заявляют экономисты» [24, с. 218]. Во-вторых, Блауг считает, что «взаимодействие фактов и ценностей как раз и является тем "топливом", которое питает научную работу в общественных науках ничуть не меньше, чем в естественных. Научный прогресс происходит только тогда, когда мы стремимся максимизировать роль фактов и минимизировать роль ценностей (курсив наш. — В.К.)» [Там же, с. 222]. Итак, взаимодействие между фактами и ценностями признается актуальным и необходимым. Не следует доводить дуализм фактов и ценностей до их противопоставления. Впрочем, факты, с одной стороны, и ценности, с другой, Блауг оценивает по-разному. Роль ценностей следует минимизировать; иначе говоря, в отличие от фактов они чужды существу науки и представляют собой неизбежное зло. Взаимодействие между фактами и ценностями должно ослаблять последние в пользу первых.

Для Блауга ценности — это непроверяемые фактами утверждения. В конечном счете принцип фальсификации должен позволить выделить ценности как нежелательный для науки элемент. Блауг не замечает противоречивости своих суждений: то, что именно является ценностью, определяется исходя из... ценности, ибо согласно его аргументации принцип фальсификации (проверка теории фактами) является ценностью.

Мыслитель масштаба М. Блауга, естественно, ни одно сколько-нибудь обязательное утверждение не принимает без соответствующей аргументации. Ему надо убедиться, что проводимое им различение между позитивной и нормативной экономической теорией состоятельно. С этой целью он проводит соответствующие исторические исследования, рассматривая идеи Сениора, Милля-младшего, Кейнса, Кейнса-старшего. Не обнаружив в их воззрениях по поводу дуализма экономической теории каких-либо решающих противоречий [24, с. 203—205], он сосредоточивает свое внимание, как ему представляется, на трех самых главных, причем неудачных, атаках на вышеупомянутый дуализм.

У Р. Хейлбронера Блауг обнаруживает противоречие: с одной стороны, он утверждает, что методы естественных и общественных наук различны, но, с другой стороны, приходит к выводу, что экономистам надо брать пример с представителей естественных наук и стремиться к объективности проводимых ими анализов [24, с. 198—201].

Г. Мюрдаля, не признающего саму возможность позитивной экономической науки, Блауг обвиняет в двойной непоследовательности. Во-первых, он утверждает, что в экономической теории отсутствуют этически нейтральные фактологические утверждения. В действительности же они есть (например, утверждение, что коэффициент эластичности спроса на импортируемые в Великобританию автомобили равнялся в 1979 г. 1,3, не зависит от желаний кого-либо). Во-вторых, Мюрдаль не показывает, каким образом ценностные суждения вторгаются в экономические рассуждения

[24, с. 203].

Хейлбронер и Мюрдаль отрицали позитивную экономическую теорию. В принципиально другой манере действуют авторы, которые вслед за Парето стремятся исключить нормативную экономическую науку. Согласно Парето, оптимум, достигаемый в условиях совершенной конкуренции, обеспечивает коллективное счастье. Все, что касается оптимума, формируется без всякого обращения к ценностям, к которым приходится обращаться лишь тогда, когда речь заходит о предписаниях и эффективности теории. Логику приведенного рассуждения Блауг не принимает.

Во-первых, ему не нравится, что Парето-оптимальность интерпретируется двояко — и позитивно, и нормативно. Это «напоминает попытки "подковать блоху"» [Там же, с. 211]. Во-вторых, Блауг показывает, что в основе аргументации по поводу Парето-опти-мальности лежит смысл теоремы о «невидимой руке». Но эта теорема, как отмечает Блауг, эмпирически неопровержима. В случае понижения цен на товар Гиффена, для которого характерна кривая спроса с положительным уклоном, его будут покупать меньше, а значит, расширится множество выборов, доступных другим потребителям нормальных благ. «Следовательно, существует реалло-кация ресурсов, которая может улучшить положение по крайней мере одного человека, не ухудшив положение других, что противоречит теореме о "невидимой руке"» [Там же, с. 212]. Так как теорема о «невидимой руке» неопровержима, то она согласно логике Блауга относится к нормативной теории. Вопреки многим ее интерпретациям, она не относится к позитивной теории. Всякая попытка отказаться от услуг нормативной экономической теории приводит к противоречиям. В связи с этим он делает глубокое замечание: «невероятная путаница как раз и возникла в результате претензии экономистов "научно" высказываться по вопросам "эффективности", не связывая себя никакими ценностными суждениями» [24, с. 212]. В исполнении Блауга дилемма дуализма выглядит следующим образом: позитивная наука руководствуется критерием истинности [24, с. 192], нормативная — критерием эффективности. Лишь позитивная наука подвержена принципу фальсификации.

Допустим, но в таком случае непонятно, почему нормативная теория, каковой Блауг считает, например, теорию благосостояния, награждается пышным титулом «наука». Неопровержимую эмпирическими данными теорию философский кумир Блауга Поппер называл ненаукой. Строго говоря, экономистам от Фридмена до Блауга следовало бы считать, что экономическую науку образует союз позитивной науки и нормативной ненауки. Но в таком случае не избежать крайне неприятного вывода: поскольку экономическая наука содержит ненаучный компонент, постольку она в целом, по сути, также не является наукой.

Итак, убедившись в том, что не удается преодолеть дуалистич-ность экономической теории, Блауг считает себя вынужденным признать ее в качестве методологического принципа. Нормативным оказывается признание и дуалистичности экономической теории, и наличия позитивной экономической теории. Последняя, надо полагать в качестве насмешки над блюстителями позитивного пуризма в экономической науке, изначально признается отмеченной печатью нормативности.

В отличие от Фридмена Блауг не избегает обсуждения статуса нормативной экономической теории. Смело идет он навстречу самым неожиданным выводам, порой весьма забавным. В стремлении не покидать почву подлинной, т.е. позитивной, науки Блауг одобряет «образ экономического советника правительств, желательно прячущего от посторонних глаз свои суждения» [24, с. 215] и сетует по поводу того, что, «к сожалению (курсив наш. — В.К.), политики обычно обращаются к экономистам не только для того, чтобы прояснить функцию возможностей, но и за советами в отношении функции предложения» [Там же]. Неясно, почему советнику надо прятать свои убеждения, неужели они столь пагубны? Неясно также, почему политики не должны обращаться за рекомендациями к экономистам там, где не они, а их советники являются признанными научным сообществом специалистами. Образ ученого-экономиста, знающего, как обстоят дела и что можно сделать, но отказывающегося дать соответствующую конкретную рекомендацию, поистине забавен. Если ученый возлагает бремя принятия решения на неспециалиста, то он, уходя от ответственности, услужливо склоняет голову перед ненаукой. Признание дуалистич-ности экономической науки неизбежно приводит к признанию идеалов безответственности. Но действительно ли их, оставаясь в пределах науки, невозможно избежать?

Беда Блауга состоит в том, что он, подобно всем тем авторам, работы которых он анализирует, не владеет представлением о ценности как концепте (понятии). Без ценностных концептов (ц-кон-цептов) любые рассуждения о ценностной проблематике не попадают в область науки. Отказ от понятий, от концептуальности равносилен отказу от науки. Вновь обратимся к постулируемой многими исследователями дуалистичности экономической науки. Вполне сознательно оперируя представлением о ц-концептах, поясняя их статус, отметим, что в составе уравнений экономической теории они представлены переменными, обладающими не физическими, а экономическими размерностями. Простейшие и вместе с тем базовые экономические ценности — это не что иное, как цены товаров.

В анализе Блауга под ценностями понимаются:

субъективные притязания;

неэкономические, прежде всего политические, предпочтения;

идеологические убеждения;

нормы, устанавливаемые государством или другими влиятельными властными институтами;

методологические требования.

Напомним читателю, что экономическая теория оперирует ц-концептами, значит, и их взаимосвязью (законами). Руководствуясь этим соображением, рассмотрим перечисленных выше претендентов на статус ценностей.

Субъективные притязания недопустимо рассматривать неконцептуально. Они непременно имеют некий смысл, и выражается он не чем иным, как экономическими ценностями (э-ценностями). В научном анализе субъективные притязания должны быть сведены к э-ценностям. Уяснение статуса э-ценностей есть также уяснение статуса любых субъективных притязаний.

Неэкономические представления относятся к проблеме междисциплинарных связей. Их статус, по сути, ничего не разъясняет относительно природы экономической науки. Решающее же положение состоит в том, что любые типы ценностей связаны с отношениями вменения. Так, политические ценности могут вменяться экономическим ценностям. Итак, статус неэкономических ценностей никак не разъясняет вопрос о специфике экономической теории.

Идеологические убеждения выступают, как правило, в форме квазипонятий. При их научном анализе исследование должно проходить две стадии: во-первых, определяется, по отношению к каким ц-концептам они выступают в качестве эрзац-понятий; во-вторых, устанавливается, насколько они искажают действительное положение дел. Вновь суть дела сводится к ц-концептам.

Нормы — это закрепленные тем или иным властным институтом э-ценности. И их смысл сводится в конечном счете к э-ценнос-тям.

Этические предпочтения, подобно всему существующему в мире, имеют определенные истоки. Находясь вне экономического, они в контексте проводимого анализа не представляют какого-либо особого интереса, ибо относятся к междисциплинарным связям, никак не определяющим статус экономической теории. Если же этические предпочтения вырастают из недр самой экономической теории, то они опять же не определяют ее природу. Экономическая этика занимается вопросами эффективности и ответственности. Их смысл не только не автономен от э-ценностей, но именно от них и зависит.

Методологические требования применительно к экономической науке определяют способы действий с э-ценностями. Сами по себе, безотносительно к э-ценностям они лишены смысла. Поддаются ли методологические положения проверке? Поддаются, но не иначе как вместе с э-ценностями. Допустим, следование принципу фальсификации способствует развитию экономической теории. В таком случае он признается истинностным, а не ложным. Методология не нависает над экономической теорией как доминирующая над ней сила, а заключается в ней самой. Фальсификация э-ценностей определяется, строго говоря, не принципом фальсификации, а их собственным статусом.

Итак, смысл всех претендентов на статус ценностей сводится в конечном счете к определенности э-ценностей и их взаимосвязей. Другой наш вывод гласит, что в составе экономической теории нет других понятий, кроме э-ценностей. Сторонник дуалистичности экономической теории с этим выводом категорически не согласен. Но в таком случае он, избегая обвинений в научной некомпетентности, должен привести хотя бы один пример утверждения, в котором речь шла бы не о ценности, а об описательном, дескриптивном понятии. Блауг это понимает, а потому он считает себя обязанным привести соответствующий пример.

Пример Блауга [24, с. 203]. Он утверждает, что коэффициент эластичности спроса на импортируемые автомобили в 1979 г. составил 1,3. Эта цифра либо верна, либо нет. Объективность утверждения не зависит от «мыслей или ваших желаний», равно как от «объявления ценностей». Итак, сделанное утверждение признается не ценностным, а объективным.

Запишем утверждение Блауга в виде формулы

Изменение объема спроса, \% / Изменение цены, \% = 1,3. (4.1)

Как известно, фирмы при установлении товарных цен и правительства при введении косвенных налогов учитывают эластичность спроса по цене. Если спрос эластичен по цене, то снижение цен приведет к увеличению общей выручки, а увеличение цен — к ее уменьшению. Напротив, при неэластичном спросе по цене даже большое снижение цены приведет к малому увеличению объема спроса и т.д. За коэффициентом эластичности спроса к = 1,3 стоят самые различные э-ценности. Зададимся вопросом: «Почему в Великобритании в 1979 г. коэффициент эластичности спроса на импортируемые автомобили равнялся 1,3?» Не потому ли, что производители автомобилей и их покупатели преследовали вполне определенные цели, которые определялись на основе некоторых э-ценностей? Именно поэтому. Еще вопрос: «Как устанавливались цены и почему они изменялись?» И вновь нам придется обратиться к э-ценностям. «А почему изменился объем спроса на импортируемые автомобили?» Надо полагать, вследствие э-ценностей покупателей автомобилей. Выходит, что и в числителе и в знаменателе формулы (4.1) стоят ценностные выражения. Именно они определяют содержание коэффициента к = 1,3. По своему смыслу он буквально нашпигован э-ценностями. Впрочем, при поверхностном анализе это обстоятельство не замечается. Ссылка Блауга на его личные желания и ценности ни в коей мере не умаляет э-ценности. Происходящее в экономической жизни Великобритании может и зависеть, и не зависеть от э-ценностей отдельного человека. Многое зависит от того, является ли человек миллиардером, миллионером или же, например, бомжем.

Блауг привел относительно сложный пример. Максимально простой пример состоит в указании на цену данного товара. Допустим, буханка хлеба продается за 20 руб. Утверждая, что ее цена равна 20 руб., я говорю истину. В противном случае я говорю ложь.

Создается впечатление, что мне удалось достичь чистой, ничем не замутненной дескрипции. Это впечатление обманчивое: мое описание «цена данной буханки хлеба равна 20 руб.» является описанием ценностного отношения. Его установил не я, а другие люди. Это обстоятельство не меняет сути дела. Цена — это оценка экономической ценности.

Итак, вопреки Блаугу мы утверждаем, что все утверждения экономической теории повествуют об экономических ценностях как концептах. Нет ни позитивной, ни нормативной экономической теории. Любая экономическая теория имеет в концептуальном отношении аксиологический характер. Почему последователям Па-рето не удалось превратить экономическую теорию в позитивную науку? Потому что это в принципе невозможно. Почему Хейлбро-нер и Мюрдаль не сумели обосновать аксиологический характер экономической теории? Потому что они не владели представлением об экономических ценностях как концептах. Почему Блаугу не по силам преодолеть дуализм позитивной и нормативной науки? Потому что у него отсутствует концептуальное понимание ценностей. Именно недостаточно глубокое концептуальное понимание института ценностей сохраняет уже полтора века в незыблемости догму о дуалистичном устройстве экономической науки. И дело тут не только в слабости именно экономической науки. В других науках, в том числе в философии, дела обстоят не лучше, чем в экономике [134].

Переходим к рассмотрению воззрений Блауга на проблему фальсифицируемости (опровержимости) теорий. В этом вопросе он намного последовательнее, чем в случае апологетики дуалис-тичного строения экономической теории. «Единственный способ узнать, что та или иная теория верна или, скорее, не ошибочна, — это проверить какой-либо следующий из нее прогноз о действиях, состояниях или событиях» [24, с. 19]. С этим трудно не согласиться. Экономическая теория предназначена для концептуального осмысления всех экономических явлений, как действительных, так и возможных, как прошлых, так и настоящих и будущих (а не только прогнозов!). Блауг справедливо отмечает, что эмпирическая проверка трудна и неоднозначна [Там же, с. 21].

Во-первых, проверка касается некоторых параметров, а другие считаются неизменными, к тому же часто вообще неизвестно, сколько их. Во-вторых, в экономической теории нет хорошо подтвержденных универсальных законов. Но, судя по опыту физики, именно такие данные поддаются проверке лучше всего. В-третьих, экономические законы имеют статистический характер; в этой связи также возникает много трудностей. В-четвертых, в уравнениях экономической теории отсутствуют универсальные константы. В-пятых, данные, используемые в эмпирической проверке теории, соответствуют последней лишь приблизительно, а не с абсолютной точностью. В-шестых, одна и та же теория может быть представлена совокупностью ее интерпретаций, между которыми трудно сделать окончательный выбор. Блауг признает трудности процесса фальсификации экономический теорий, но не теряет оптимизма. Они все преодолимы, просто «надо приложить больше усилий!» [24, с. 23]. Необходима воля к истине — таков вывод, который составляет лейтмотив всех рассуждений Блауга.

Блауг много пишет о том, что у значительной части экономистов воля к истине представлена ее ослабленным вариантом. Так называемый безопасный фальсификационизм довольствуется малым. Рассуждают, например, о наклоне кривой спроса, но не проводят сопоставление всего спектра эмпирических и теоретических данных. Порой воля к истине ослаблена настолько, что происходит отказ от самой идеи опровержимости теории. Блауг критикует в этой связи конвенционалистов, которые, руководствуясь тезисом Дюгема — Куайна, доказывают, что после соответствующей модификации всякая теория устоит перед натиском любых фактов.

Добавим от себя, что конвенционалист не отрицает необходимости согласования выводов теории с фактами. Но он полагает, что знание наращивается постепенно, а не за счет революционных отказов от существующих теорий. И. Лакатос постарался найти середину между радикальным фальсификационизмом и либеральным конвенционализмом за счет постулирования наличия «жесткого ядра» теории и его «защитного пояса». Теория опровержима, однако лишь после разрушения не только ее «защитного пояса», который довольно устойчив, но и «ядра». В этом месте следует отметить, что позиция Лакатоса была воспринята экономистами, в том числе и Блаугом, с редким для них методологическим единодушием. Надо полагать, отчасти из-за ее действительных достоинств, но в том числе и благодаря присущим ей чертам компро-миссности. Убежденный конвенционалист упрямо советует использовать возможности трансформации «защитного пояса» теории: отказываться от ее «жесткого ядра», дескать, рано. Радикальный фальсификационист склонен настаивать на отказе от «жесткого ядра» теории, полумеры его не устраивают. Две рассматриваемые методологические крайности объединяет отсутствие тщательного анализа соотносительности ядра теории с ее периферией. Сам Лакатос также был не очень силен в анализе упомянутой соотносительности.

Будучи последовательным защитником принципа фальсифи-цируемости экономических теорий, Блауг вслед за Поппером выступает против конвенционалистских уловок. Он полагает, что требование опровержимости теории должно быть дополнено целым рядом попперовских методологических правил: добивайтесь интерсубъективной проверки, увеличивайте степень проверяемости теории, придумывайте новые теории, которые были бы богаче старых, будьте предельно экономным во введении вспомогательных гипотез и т.д. [24, с. 65]. На наш взгляд, Блауг понял Поппера не совсем правильно. Все так называемые методологические правила Поппера не прибавляются к принципу фальсифицируемости, а лишь раскрывают его нетривиальное содержание в деталях. Перечислив ряд своих выводов, Поппер выразился однажды вполне однозначно: «Все сказанное можно суммировать в следующем утверждении: критерием научного статуса теории является ее фаль-сифицируемость, опровержимость, или проверяемость» [147,

с. 245].

Но в чем же состоит органический недостаток конвенциона-листских уловок? В том, что они призваны избавить ее от опровержения. «Такая процедура, — отмечал Поппер, — всегда возможна, но она спасает теорию от опровержения только ценой уничтожения или по крайней мере уменьшения ее научного статуса (курсив наш. — В.К.)» [Там же, с. 245]. Но что же это такое — «уменьшение научного статуса»? Поппер всегда отмечал, что сильнее та теория, которая объясняет максимально большое число фактов. Суть дела нам видится в том, что вспомогательные гипотезы всегда являются гипотезами ad hoc (для данного случая). Они не обладают универсальным значением и, следовательно, не укрепляют концептуальное содержание теории. Поясним обсуждаемую ситуацию конкретным примером.

«Жесткое ядро» ортодоксальной неоклассики включает: а) равновесие по Вальрасу—Эрроу—Дебре; б) тезис о рациональном поведении индивидуумов; в) постулат об эндогенном характере их предпочтений. «Защитный пояс» может содержать, например, такие гипотезы: условие частной собственности на все ресурсы; предположение о том, что издержки на получение информации отсутствуют; монетаристское предположение о прямой связи между предложением денег и уровнем совокупного спроса. Все положения, входящие в «жесткое ядро», признаются неизменными и сочетаемыми с непосредственно верифицируемыми гипотезами, входящими в «защитный пояс». Можно, например, пожертвовать ортодоксальным монетаристским положением о прямой связи между предложением денег и уровнем совокупного спроса и признать эту связь с учетом роли процентной ставки косвенной. Соперничество этих двух гипотез, а оно непременно включает сверку с наблюдаемыми данными, может привести к победе одной из них. Отвергнутая гипотеза будет признана в конечном счете гипотезой ad hoc. Если конвенционалист будет отказываться признать ее ошибочность, то ему укажут на следующее обстоятельство. Гипотезы из «защитного пояса» при всей их вариабельности должны обладать той же самой степенью универсальности, что и положения из «жесткого ядра». В противном случае теряется согласованность между структурными частями теории. Если же выясняется, что гипотеза из «защитного пояса» вообще не нуждается в признании за ней вариабельности, то она переводится в «жесткое ядро» теории.

Исследователь должен внимательно следить за тем, как соотносятся гипотезы ad hoc с положениями из «защитного пояса» и «жесткого ядра». Что касается положений «жесткого ядра», то за ними также не признается статус неприкосновенности. Вполне возможно, что выяснится необходимость их существенной трансформации. В таком случае они будут считаться положениями «защитного пояса». Разумеется, по крайней мере одно из положений «жесткого ядра» должно демонстрировать свою неизменность, что, впрочем, не исключает уточнения его содержания. Не случайно принятая в неоклассике концепция равновесия связывается не только с именем Вальраса, но и с именами Эрроу и Дебре. В новейших вариантах неоклассики требование условия общего равновесия заменяется требованием оптимизации, объясняемым различными нетривиальными способами. Отсутствие в «жестком ядре» теории инвариантных положений равносильно ее краху.

Итак, возвращаясь непосредственно к воззрениям Блауга, следует отметить, что демонстрируемая им бескомпромиссность в защите фундаментальной значимости принципа фальсификации не является излишней и заслуживает одобрения. Принципа фальсификации никогда не бывает слишком много. Но и ему не чужды требования известной умеренности. Речь идет о том, что надо адекватно оценивать значимость теории, с одной стороны, и фактов — с другой. Настаивая на очной ставке теории и фактов, Блауг делает упор на факты. О теориях и их содержательном устройстве он рассуждает как-то нехотя, вскользь. Блауг в значительно большей степени эмпирицист, чем Поппер. Выражаясь несколько прямолинейно, можно констатировать, что у Поппера теория более первична, чем у Блауга.

Блауг полагает, что Поппер «давно осознал парадокс, когда мы требуем тщательной проверки теорий в терминах наблюдаемых на их основе предсказаний, но в то же время признаем, что любые наблюдения на самом деле интерпретируются в свете теорий» [24, с. 91]. Он готов признать за экономическими фактами «теоретическую окраску», имея в виду, что, как отмечал Лакатос, любая проверка предполагает трехстороннюю «схватку» между фактами и по крайней мере двумя конкурентными теориями. Видимо, Бла-уг имеет в виду, что после окончания упомянутой «схватки» наедине с фактами остается теория-победительница и теперь они, факты, лишаются всякой теоретической окраски, ибо не зависят от теории. Вопрос о так называемой теоретической нагруженности фактов заслуживает специального обсуждения.

Представим себе, что Землю посетили страннные существа, не владеющие экономической теорией. Они не сумеют распознать ни товары, ни их цены, ни какие-либо другие экономические реалии. Все экономические явления имеют ценностный характер и в этом смысле являются творениями человека, а не природы или чуждых нам пришельцев из иных миров. Проблема сопоставления теории и фактов возникает постольку, поскольку экономическая реальность трехуровневая. Ценностный характер имеют: 1) высказывания; 2) ментальные образования (эйдосы, мысли и чувства) и 3) услуги и товары. Истина предполагает согласованность всех трех уровней экономических явлений. Но ее может и не быть. Уже отдельный человек может говорить одно, переживать нечто другое, а делать третье. Но ведь следует учитывать также сложную мозаику ценностных взаимоотношений людей. Очевидно, что она от вышеупомянутых рассогласований никак не застрахована.

Экономическая истина выступает как соответствие, во-первых, высказываний и эйдосов (переживаний); во-вторых, высказываний и фактов (товаров и услуг, а значит, и их ценовых показателей); в-третьих, эйдосов и фактов. Итак, строго говоря, имеется целых три типа экономической истины. Под теорией обычно понимают высказывания, но порой она отождествляется с высказываниями и эйдосами. Но как в свете невозможности внедрения непосредственно в товарные тела и услуги наших высказываний и переживаний понимать теоретическую нагруженность фактов? Трудный вопрос, который, вполне возможно, вообще поставлен неправильно. На наш взгляд, тезис о теоретической нагруженности экономических фактов имеет лишь одно «оправдание»: в экономической жизнедеятельности людей не товары и услуги, а они сами являются субъектами поступков; следовательно, люди вменяют выработанные ими в ментальности и языке экономические ценности вещам и процессам, которые в итоге образуют поле фактов. Факты в качестве знакового бытия ценностей действительно «нагружаются» теорией. Но этим их бытие не ограничивается. Факты обладают относительной самостоятельностью, а это означает, что они, отделяясь в содержательном отношении от высказываний и переживаний, начинают противостоять им. В своей относительной самостоятельности их, надо полагать, можно считать образованиями, отделившимися от теории. Теперь факты уже не являются «теоретически нагруженными». И мы можем смело, не опасаясь упрека Блауга в противоречивости суждений, утверждать, что в сопоставлении теории и фактов нет ничего парадоксального постольку, поскольку факты перестали к моменту установления истины быть «теоретически нагруженными».

Крайне важно понимать, что вопрос об экономической истине относится к соотношению уровней экономической системы. Все три ее рассматриваемых уровня имеют одну и ту же природу, а именно ценностную. Лишь благодаря этому обстоятельству вообще оказывается возможным сопоставление трех уровней экономической действительности. Сопоставление всегда предполагает однокачественность сравниваемых реалий. В нашем случае эта од-нокачественность имеет ценностный характер.

Исследователи, подобные Блаугу, рассуждают об экономических теориях и экономических фактах. Но при ближайшем рассмотрении выясняется, что о собственно экономической составляющей говорится очень немногое. Создается впечатление, что теория, например, в качестве совокупности высказываний не обладает глубоким концептуальным содержанием, а всего лишь как бы скользит по поверхности фактов, фиксируя их численные значения. Рассмотрим в этой связи различия, существующие между эссенциализмом, концептуализмом и левитеризмом.

Концептуализм (от лат. conceptus — мысль, представление) — это адекватная интерпретация содержания науки как имеющей дело с понятиями. В истории науки еще не было теории, которая не оперировала бы понятиями, концептами.

Эссенциализм (от лат. essentia — сущность) — это искажение концептуализма, заключающееся в подмене совокупности понятий одной сущностью. Идеи Платона о «лошадности», «человечности», сущности Аристотеля — это не понятия, а как раз эссенциальные сущности. Когда Маркс в мире экономических явлений везде и во всем видит абстрактный труд, то он рассуждает как эссенциалист. Критика эссенциализма вполне правомерна, но, к сожалению, довольно часто она бездумно доводится до отрицания концептуализма. Тогда наступает черед левитеризма.

Левитеризм (от лат. levis — поверхностный, причем в переносном смысле) — это попытка обойтись без понятий. Часто такая акция предпринимается от имени номинализма, сторонники которого склонны обходиться одними именами единичных вещей и процессов, которые не признаются понятиями. Поппер рассуждал об универсальных и единичных понятиях [147, с. 88]. Вряд ли такое словоупотребление следует признать удачным. Цена — это понятие, а p1, p2, p3 — это, как нам представляется, признаки понятия p.. Понятие цены существует в единственном, а не во множественном числе.

Тексты Блауга свидетельствуют о том, что ему не удалось избежать недуга левитеризма. В предметном указателе его книги [24] термин «понятие» отсутствует. Это странно, ибо экономическая теория состоит из понятий. И если книга посвящена теории, то в ней проблеме понятий непременно должно быть уделено достаточно много места. Определение левитеризма позволяет ввести различие между концептуальным и левитеральным фальсификацио-низмом. На наш взгляд, в анализируемой книге Блауга присутствует по преимуществу левитеральный фальсификационизм. В обоснование этого вывода через абзац будут приведены новые аргументы.

В качестве фальсификациониста Блауг полагает, что ценности непроверяемы. Этот тезис присутствует на очень многих страницах его книги, хотя и никак не обосновывается. Вопреки мнению значительного числа экономистов, утверждения по поводу ценностей поддаются проверке не хуже, чем высказывания о природных реалиях. Экономические наблюдения всегда имеют дело с ценностями. На первый взгляд кажется, что проверка аксиологических высказываний расстраивается решающим образом из-за сопряженности ценностей с целями. Наблюдение осуществляется сейчас, т.е. в настоящем, а цели расположены в будущем. Временный модус проверок и целей, дескать, разный; следовательно, их совместить невозможно. Но такая аргументация весьма поверхностна. Дело в том, что будущее и настоящее не противостоят друг другу, а скреплены процессуальной связью. Не будучи в состоянии переместиться в будущее, мы можем его предсказать, а затем, дождавшись его актуализации в качестве настоящего, осуществить интересующие нас наблюдения и измерения. Если поставленная цель оказалась нереализованной, то ее постановка считается ошибочной. Разумеется, следует иметь в виду, что экономическое измерение всегда имеет дело не с констативами (как в естествознании), а с оценками. Даже там, где экономисту кажется, что он всего лишь нечто констатирует, он в действительности измеряет оценки экономических ценностей. Оценки измеримы. Вот почему принцип фальсификации не только уместен в экономической теории, но и предельно актуален для нее.

Выше мы обещали привести дополнительные аргументы по поводу левитерального характера блауговского фальсификационизма. Речь идет о том, как Блауг использует принцип фальсификации. Он берет часть теории и подставляет ее под огонь фальсификации. Если она не выдерживает его, то происходит отказ от нее. Блауг полагает, что концепция общего равновесия эмпирически пуста [24, с. 263, 266] и, следовательно, от нее следует решительно отказаться. Желая не допустить профанации экономической теории, он вынужден максимально критически относиться к целой плеяде выдающихся экономистов, включающей, в частности, Вальраса, Парето, Эрроу, Дебре, Хикса, Самуэльсона, Вайнтрауба, недооценивающих, по его мнению, значимость принципа фальсификации и в результате занимающихся «эмпирически пустым» делом. Пикантность ситуации состоит еще и в том, что Блауг из всех экономических направлений превыше всего ставит неоклассику. Но концепция общего равновесия всегда была первым претендентом на место основополагающего принципа «жесткого ядра» как раз неоклассической исследовательской программы. Отказ от общего равновесия способен едва ли не обрушить последнюю. Блауг, очевидно, так не считает. Но в таком случае ему следовало бы определиться относительно исходного принципа «жесткого ядра» неоклассики. Вполне возможно, концепция общего равновесия не столь бессодержательна, как полагает Блауг. На наш взгляд, дело обстоит именно таким образом.

Идея общего равновесия многоаспектна, она опирается на системные представления об экономической реальности и ориентирована на определение путей ее оптимального функционирования и максимально длительного (устойчивого) сохранения последнего. Идея общего равновесия переосмысливалась многократно, в частности в связи с использованием аппарата теории игр и математического программирования. При этом широко использовались и используются процедуры фальсификации. Достаточно вспомнить в этой связи метод затраты—выпуск, разработанный В. Леонтьевым. Этот метод был развит в рамках идеи общего равновесия (предполагается, что связь между выпуском продукции и объемом затрат имеет линейный характер). Леонтьев не только был убежден в возможности проверки теории, ибо «она содержит переменные, которые отражают непосредственно наблюдаемые факты» [96, с. 81], но и настаивал на этом, выступая против теории, не согласующейся с практикой. Он всегда указывал на своеобразие теории, на необходимость поиска устойчивых структур, представляемых, в частности, производственными функциями, функциями полезности и потребления. Речь идет о трудном пути поиска инвариантов, а уже затем сопоставления выводов теории с данными эконометрики. «Реальное продвижение вперед, — пишет Леонтьев, — может быть достигнуто только с помощью итеративного процесса, когда улучшенные теоретические формулировки поднимают новые эмпирические вопросы и ответы на эти вопросы в свою очередь ведут к новому теоретическому проникновению в суть. "Данное" сегодня становится "неизвестным", требующим объяснения завтра» [Там же, с. 272]. И Леонтьев и Блауг выступают за проверку теории, но при этом они по-разному учитывают ее статус. Блауг торопится отделаться от концепции общего равновесия, ее глубоко содержательный статус его мало интересует. Леонтьев стремится развить и уточнить содержание идеи общего равновесия. При учете истории развития концепции общего равновесия сразу же выясняется, что она далека от того, чтобы быть эмпирически пустой. Идея общего равновесия — это не тот соперник, который заслуживает нокаута. Недостаток теоретичности не позволяет Блаугу избежать рецидивов левитерального фальсификационизма.

Различие позиций Блауга и Леонтьева показательно еще в одном отношении. Они по-разному учитывают фактор роста научного знания. Блауг, следуя Попперу, прекрасно осознает, что если факты не описываются данной теорий, то следует обратиться к ее сопернице. Но в случае с концепцией общего равновесия он рассматривает, по сути, лишь один ее вариант — тот, который назван именами Вальраса, Эрроу, Дебре. Леонтьев стремится показать идею общего равновесия в развитии.

Блауг является прекрасным знатоком истории экономической теории [25]. В связи с этим любопытно посмотреть, как он реализует свой историко-теоретический потенциал в методологическом отношении. На наш взгляд, ему не удается его использовать в систематической форме. И вот почему. Блауг высоко ценит философию науки, прежде всего К. Поппера и И. Лакатоса, а потому он всячески стремится использовать ее потенциал. Следуя этим двум философам, Блауг часто упоминает конфликты теорий, причем, как правило, имеющих место в рамках одной и той же научно-исследовательской программы. Он не выстраивает исторический ряд теорий и не стремится определить его внутреннюю структуру (строй). Это обстоятельство отнюдь не способствует приданию его фальсификационизму теоретической основательности.

Итак, подводя итоги, следует отметить, что для методологии Марка Блауга характерны две главные особенности. Это, во-первых, умеренный дуализм фактов и ценностей и, соответственно, так называемых позитивной и нормативной экономических теорий. Во-вторых, он придерживается концепции довольно жесткого фальсификационизма, не лишенного налета левитеральности. В анализе мнимого дуализма фактов и ценностей ему не удалось достичь особого успеха. Возможно, сказалось отсутствие содержательных философских анализов природы ценностей. Блауг опирается на воззрения социолога и, в меньшей степени, экономиста М. Вебера. Но философия последнего далеко не безупречна.

Что касается принципа фальсификации, то здесь М. Блауг преуспел. Его методология насквозь проникнута пафосом воли к истине. Такого рода энтузиазм, бесспорно, прекрасно гармонирует с содержательностью науки. На его фоне даже недостатки левите-рального фальсификационизма не приобретают решающего значения.

Но самое главное достижение Блауга состоит не столько во внедрении в экономическую науку принципа фальсификациониз-ма, сколько в приобщении ее к передовой философской мысли. Задача анализа философии науки и экономической теории столь сложна и многоаспектна, что решение ее по силам лишь сообществу экономистов и философов в целом. В этой связи Блауг сделал, пожалуй, больше, чем кто бы то ни было другой.

Философия экономической науки

Философия экономической науки

Обсуждение Философия экономической науки

Комментарии, рецензии и отзывы

4.6. марк блауг: жесткий фальсификационизм и умеренный дуализм фактов и ценностей: Философия экономической науки, Канке В.А., 2009 читать онлайн, скачать pdf, djvu, fb2 скачать на телефон Книга представляет собой оригинальный и последовательный курс философии экономической науки. Рассматриваются принципы экономики, революции в развитии экономического знания, новейшие достижения философии науки, вехи методологии экономической теории...