Глава 5 междисциплинарные связи экономической теории 5.1. экономическая теория и семиотика

Глава 5 междисциплинарные связи экономической теории 5.1. экономическая теория и семиотика

Как хорошо известно, наука состоит из отдельных дисциплин. Экспликация устройства науки, в том числе ее упорядоченности, — прямой путь к выяснению ее специфики. Эта упорядоченность проявляется, например, в том, что изложение математики можно осуществить без ссылок на физику, но последняя нуждается в математических конструктах. Экономические науки нуждаются в технических, технические науки — в физике, физика — в математике, математика — в логике, логика — в лингвистике и т.д. Естественным образом возникает вопрос о той дисциплине, которую первой встречает каждый исследователь у входа в науку. Этот вопрос привлекал внимание многих исследователей, в том числе Аристотеля, античных стоиков, Оккама, Фр. Бэкона, Гоббса, Локка, Беркли. В связи с ним Лейбниц выражался довольно определенно: «Если бы не было знаковых выражений, мы никогда ни о чем не мыслили бы и не рассуждали» [93, т. 3, с. 406].

Вопрос о первой науке занимал умы многих первоклассных исследователей. Для выдающегося американского философа Чарльза Сандерса Пирса (1839—1914) он стал делом всей его жизни. По его свидетельству, он уже в возрасте 12 или 13 лет осознал, что для понимания любой науки нужна семиотика (от греч. semieotike учение о знаках) [243, с. 85]. Именно Пирсу удалось первым преобразовать семиотику в стройную науку. Всю свою сознательную жизнь он реализовывал поистине грандиозный замысел: создать такую дисциплину, которая обеспечила бы неуклонный прогресс всех наук. Отец семиотики в своих исследованиях явно руководствовался этическими соображениями. Впрочем, приступая непосредственно к анализу основных конструктов семиотики, нам придется на некоторое время абстрагироваться от них. Мы вернемся к ним при анализе прагматики.

Наш удел состоит в приспособлении к миру и его переустройству. Именно в этой связи человек обращается к научным теориям, статус которых, как выясняется, не может быть произвольным. Поверхностным является представление о мире как монолите, так и о мире, состоящем из отдельных, никак не взаимосвязанных друг с другом, полностью самостоятельных фрагментов. Основанием семиотики, как и любой другой науки, является некоторое членение мира, а именно постулирование реалий двух типов: акторов и знаков. Разумеется, можно ставить вопрос о правомерности предлагаемого членения. Но делать это целесообразно не сейчас, а попозже — тогда, когда выявятся его последствия. Напомним читателю, что решающая идея Пирса состояла в изобретении такой дисциплины, которая гармонично сопрягалась бы со всем корпусом наук. Если в дальнейшем выяснится, что упомянутого сопряжения достигнуть не удается, то придется отказаться от представления об акторах и знаках. Мы отнюдь не расцениваем их в качестве самоочевидных.

Актор — субъект семиозиса, процесса выработки и обеспечения функционирования знаков, и в качестве такового он обозначает, интерпретирует и действует. Существует целый ворох так называемых очевидных определений знака. Все они строятся по схеме средневековых схоластов: «Aliquid statpro aliquo» — нечто стоит вместо другого.

Если A замещает, представляет, несет информацию о, репрезентирует B, то A — знак B, а B есть значение (денотат, десигнат, объект, референт или экстенсионал) A. Стандартное определение знака не является ошибочным, но оно не лишено слабостей. В нем не учитывается роль, которую играет в семиозисе актор. Любой знак всегда есть результат деятельности актора (необязательно отдельной личности, возможно, группы людей). Актор формирует семиотические отношения, полюсами которых выступают знак и его значение, или обозначающее и обозначаемое. Семиотическое отношение всегда является теоретическим и к тому же векторным (оно направлено от знака к его значению). Знак и его значение не могут быть обменены местами, они не подчиняются отношению симметричности. Так, слово «кентавр» является знаком кентавра как вымышленного объекта. Кентавр не является знаком слова «кентавр». Довольно часто отождествляют реальные, не зависящие от теории актора отношения с семиотическими определениями. Допустим, что существуют два реальных события, взаимосвязанных между собой, например молния и гром. При их теоретическом осмыслении вводятся знаки М и Г, и именно в этой связи говорят о семиотическом отношении. Между семиотическими и реальными отношениями существует известный зазор, который преодолевается за счет особой операции интерпретации. Если бы упомянутого зазора не было, то любая теория имела бы дело исключительно с изучаемыми объектами как таковыми. Но известно, что это не так.

Актор вынужден опосредовать свое отношение к изучаемым явлениям знаковыми конструкциями. Теория как раз и есть многозвенная знаковая конструкция. Актор, во-первых, обозначает изучаемые явления условными терминами (словами, звуками, графическими знаками). Во-вторых, он формирует отношение семиотической связности. Так, если некто утверждает, что «рост цен ведет к инфляции», то он устанавливает семиотическую связь между знаками «рост цен», «ведет к», «инфляции». В-третьих, актор вводит в действие семиотические концепты, в частности иконы, индексы, понятия, законы. В-четвертых, он устанавливает соответствие между созданной семиотической концепцией и теми явлениями, которые она способна представлять или моделировать (от лат. modules — образец). М. Вартофски определяет модельное отношение следующим образом: «M(S, х, у), т.е. субъект Sрассматривает х, как модель у» [33, с. 34]. Так, неоклассическая микроэкономика может рассматриваться как модель реальных экономических явлений, но она может быть и моделью, например кейнсиан-ской интерпретацией микроявлений. К вопросу о характеристике модели мы еще вернемся. Пока же необходимо ввести представления об основных семиотических концептах. У Пирса их несколько десятков. Для наших целей достаточно упомянуть главные из них.

Он придавал большое значение трихотомии: первичность — вто-ричность — третичность. Первичность — это семиотический объект сам по себе; вторичность — данность этого же объекта в другом; третичность — целостность, объединяющая первичность и вторич-ность [144, с. 7-9].

По отношению к моделируемому объекту знак есть: 1) икона, которая отсылает к объекту за счет присущих ей свойств (например, фотография); 2) индекс (знак-указатель; так, дым — указатель процесса горения); 3) символ (знак, который обозначает объект посредством некоторого общего, прежде всего понятия).

По отношению к интерпретатору знак реализуется: 1) как пропозиция («х есть 2) высказывание, т.е. заполненная пропозиция; 3) аргумент (умозаключение) [Там же, с. 60]. Важнейшая особенность семиотической теории Пирса состоит в том, что она всегда кульминирует в третичности, т.е. в понятии, законе, аргументе.

По Пирсу, для семиозиса, процесса функционирования знаков, характерна трихотомия: чистая грамматика, чистая логика, чистая риторика [144, с. 48—49]. Чистая грамматика связывает воедино исключительно только знаки. Чистая логика рассматривает отношение знаков к объектам. Чистая риторика устанавливает законы порождения в интеллекте интерпретатора одним знаком другого, данной мыслью следующей.

При жизни Пирса, умершего в 1914 г., его семиотические идеи оставались неизвестными широкой научной общественности. Их ренессансу в значительной степени способствовала появившаяся в 1938 г. работа Ч.У. Морриса «Основания теории законов». Он уделял первостепенное внимание трем, как он выражался, измерениям семиозиса, каковыми являются синтактика, семантика и прагматика, которые изучают соответственно отношение знаков друг к другу, отношение знаков к их объектам и отношение знаков к их интерпретаторам [122, с. 50].

На место пирсовских грамматики, логики, риторики Моррис поставил соответственно синтактику, семантику, прагматику. Именно терминология Морриса воспринята современной наукой. Находясь под впечатлением результатов американского прагматизма (Ч. Пирс, У. Джеймс, Дж. Дьюи), Моррис ввел прагматическое измерение семиотики, под которым он понимал ее практическую часть (греч. pragma — практика). Несмотря на очевидный успех семиотической теории Морриса, успешно интегрированной в современную науку, в ней содержится немало неясных мест, особенно это касается роли актора как интерпретатора и всего того, что относится к прагматике.

Во-первых, достаточно очевидно, что не только прагматика, но и синтактика и семантика являются продуктом творения интерпретатора, в природе нет знаков. Во-вторых, неясно, что, строго говоря, понимается под прагматикой. Что это такое — «отношение знаков к интерпретатору»? Пожалуй, точнее говорить об отношении интерпретатора к знакам. Но и это уточнение мало что разъясняет. Тщетно искать концептуальную разгадку содержания прагматики у Пирса или Морриса. На наш взгляд, она состоит в следующем. Во-первых, прагматика всегда сопряжена с ценностями, причем они должны постигаться концептуально, т.е. речь идет о ценностях как понятиях. Ценности-понятия — это прагматическая разновидность той третичности (символы), о которой так заботился Пирс. Чистая синтактика и чистая семантика не оперируют ценностями-понятиями. Во-вторых, заслуживает обсуждения вопрос о методологических основаниях теории. Их часто также называют ценностями. Но ценности-понятия и методологические основания — это далеко не одно и то же. Методологические принципы вообще не являются понятиями, именно по этой причине их бессмысленно обозначать переменными (x).

Та или иная методология характерна как для синтактики, так и для семантики. Кстати, две последние также выступают в качестве преференций. Вся семиотика насквозь пропитана преференциями интерпретатора, но только в прагматике как таковой они приобретают ценностно-понятийную форму. Прагматика — это знание в форме ценностей-понятий. Всякая попытка постигать ценности не в качестве понятий выводит за пределы концептуальности, а значит, и за пределы науки. Что касается методологических принципов, то во избежание недоразумений их, как нам представляется, имеет смысл называть не ценностями, а преференциями. Не каждая преференция является ценностью.

Обзор основных базовых конструктов семиотики позволяет определиться относительно таких ее концептов, как система, структура, функция, код, модель. По поводу каждого из этих концептов существует обширнейшая литература.

Под системой понимается множество связанных друг с другом семиотических элементов, образующих некоторое единство или интерактивное качество. Можно сказать и так: система — это единство, образуемое за счет связи элементов.

Структура — это внутреннее строение системы, позволяющее позиционировать каждый семиотический элемент, т.е. знак. Структуру часто определяют как инвариантный аспект системы. Но структуры сами изменяются, и в этом смысле они не являются инвариантами. Если мы говорим о системе, то неясно, какое именно смысловое место занимает в ней тот или иной семиотический элемент. Лишь с введением концепта структуры открывается возможность для позиционирования семиотических конструктов.

Новый шаг в семиотическом познании приводит к концепции кода. Код — это семиотический концепт, позволяющий построить ту или иную структуру. Код — это закон структуры. В этом отношении весьма показателен так называемый генетический код, согласно которому каждый белок сопоставляется с триплетом нук-леотидов. Видимо, будет правильно утверждать, что при построении теории код задается методологическими принципами.

Структурализация, как уже отмечалось, приводит к позиционированию элементов системы. В результате в поле зрения исследователя попадает значение этих элементов, их функции. Функция — это значимость семиотического элемента в составе кода или структуры.

В связи с концептами системы, структуры, функции часто говорят о так называемых анализах (или подходах) — системном, системно-структурном, структурно-функциональном. Как правило, при этом стараются приступить непосредственно к анализу изучаемых объектов. Вся семиотическая проблематика отодвигается в тень. А между тем статус перечисленных выше типов анализа является семиотическим. Вне семиотики нет ни системного, ни структурно-функционального анализа.

Обратимся, наконец, к представлению о модели. Модель и оригинал связаны друг с другом отношением изоморфизма (от греч. isos — равный, morphe — форма). Изоморфизм имеет место в том случае, если существует взаимно-однозначное соответствие между двумя совокупностями (их элементами, структурами, отношениями). Этимологически термин «модель» произошел от латинского слова «modulus» (образцовый). Но, строго говоря, в научной модели нет никакой образцовости. Модель изоморфна оригиналу. В науке моделирования руководствуются не отысканием образцовости, а отображением изоморфизма.

Все отмеченное выше имеет прямое отношение к статусу экономической теории. Она является знаковой системой, изоморфной совокупностью экономических явлений. Пока нет речи о том, каким образом оформлена эта система, — то ли посредством звуковых образов, то ли письменных знаков, то ли жестов. Приведенное выше определение экономической теории можно уточнить указанием на то, что речь идет о прагматической, или аксиологической системе, для которой характерна прагматическая же концепция истины.

Моррис сформулировал очень важную мысль: «Слово «истина», как оно обычно используется — это семиотический термин, который нельзя употреблять с точки зрения какого-либо одного измерения, в противном случае оно должно быть эксплицитно оговорено» [122, с. 80]. Из этой цитаты следует, что он категорически не согласен с соотнесением концепта истины лишь с семантикой. Моррис встает на защиту прагматистов Джеймса и Дьюи: они не утверждали, что у истины нет других аспектов, кроме прагматических [Там же, с. 81]. Вслед за Пирсом Моррис полагал, что своей кульминации концепт истины достигает в прагматике. С учетом этого представление о синтаксической и семантической истине должно дополняться концепцией прагматической истины. Семиотика имеет три измерения, и следовательно, должны существовать три концепции истины, образующие все вместе органическое семиотическое единство. Каким образом определяется истинность прагматической теории, уже говорилось неоднократно.

Итак, экономическая теория включается в научный контекст благодаря ее изоморфизму семиотике. Отсюда следует отнюдь не тривиальный вывод: при характеристике экономической теории, во-первых, следует внимательно относиться к ее семиотическим «следам»; во-вторых, надо не избегать токов знания, идущих от семиотики, а, наоборот, активно придавать им экономический смысл.