5.6. экономическая теория и политология

5.6. экономическая теория и политология

Связь экономической теории с политической имеет длительную историю. Во времена А. Смита, Дж. Милля, К. Маркса и вплоть до конца XIX в. вся экономическая теория считалась политической дисциплиной. Термин «политическая экономия» выражал синкретическое единство экономической теории и политологии. Всемерное развитие экономического мэйнстрима и характерного для него аналитического аппарата привело в первой половине XX в. к отчетливому вычленению двух принципиально различных типов общественных наук, экономических и политических. Начиная с конца 1950-х гг. союзу экономики и политологии придается новый импульс. Благодаря усилиям Дж. Бьюкенена,

Г. Таллока, Э. Дациса, М. Олсона, Б. Вейнгаста, К. Шепсла быстро нарастает авторитет новой дисциплины — политической экономии (или теории общественного выбора). На этот раз речь идет не о синкретическом единстве экономических и политических наук, а о налаживании между ними хорошо осмысленных междисциплинарных связей [11, 17, 107]. В этой связи исследователям пришлось акцентировать свое внимание на особенностях методологических подходов, используемых в общественных науках. Обе стороны, экономисты и политологи, согласны в том, что методологическая инициатива исходит от экономистов [107, с. 928; 54, с. 699]. Обратимся поэтому в первую очередь к воззрениям экономистов.

Дж. Бьюкенен в своей нобелевской лекции со ссылкой на К. Викселя перечислил три основополагающих принципа теории общественного выбора в следующей последовательности: «методологический индивидуализм», концепция «человека экономического» (homo economicus) и концепция «политики как обмена» [30, с. 18]. Согласно принципу методологического индивидуализма субъект социального действия руководствуется своими личными предпочтениями (читай: ценностями). Концепция «человека экономического» содержит в концентрированном виде методологические принципы неоклассического направления. Концепция политики как обмена имеет не экономический, а политологический характер. Взаимодействие политических субъектов интерпретируется как обмен определенной политической субстанцией, политическими полезностями.

Показательно, что многие экономисты стремятся перенести в политическую науку привычные для них методологические ориентиры. В этой связи принято говорить об «экономическом империализме», согласно которому «экономический подход является всеобъемлющим, он применим ко всему человеческому повсеместно» [21, с. 29]. Сердцевину этого подхода, согласно Г. Беккеру, образуют «связанные воедино предположения о максимизирующем поведении, рыночном равновесии и стабильности предпочтений» [Там же, с. 27]. Он полагает, что единообразие наук о человеческом поведении знаменует собой именно экономический подход. По мнению Дж. Хиршлайфера, «существует лишь единая социальная наука. Империалистическое захватническое могущество экономике обеспечивает универсальная применимость наших аналитических категорий — дефицита, цены, предпочтений, возможности» [232, с. 53].

На наш взгляд, и Беккер и Хиршлайфер совершают одну и ту же ошибку: обнаружив нечто общее в методах экономики и политологии, они без всяких на то оснований записывают его по ведомству экономической науки. Налицо редукционизм, несостоятельность которого выявляется при сопоставлении предмета соответственно политологии и экономики. Политология изучает феномен власти, свести его к экономическим действиям невозможно в принципе. В логике и математике используется аксиоматический метод, но это не означает, что математика есть логика. В экономической и политической теории руководствуются ценностями, но ценности-то разные. Именно поэтому экономизм несостоятелен. То, что «империалисты» от экономики называют экономическим методом, в действительности есть прагматический метод, который специфицируется в каждой из общественных наук в соответствии с ее предметом изучения. Единство общественных наук, бесспорно, имеет место. Но это единство не есть тождество. Сделанные выше критические замечания в адрес «экономического империализма» при всей их правомерности не объясняют, почему стартующие с экономической теории исследователи сумели внести значительный вклад в политологию. Этот вопрос заслуживает специального обсуждения.

Исследователи отмечают в развитии американской политической мысли XX в. три взлета [9, с. 69]: 1) широкое распространение эмпирических исследований в 1920—40 гг. (Чикагская школа: Ч. Мерриам, Г. Госпелл); 2) поведенческая революция в 1940— 70 гг. (Г. Лассвелл, Г. Причетт); 3) введение в политологию в 1960—90 гг. логико-математических моделей, сопрягаемых с теориями «рационального выбора» и «методологического индивидуализма». Именно последний этап был тесно связан с экспансией в область политологии исследователей, хорошо владевших методами экономической науки. Каждый из перечисленных выше этапов развития политической мысли имеет вполне определенную философскую направленность. До Второй мировой войны господствовали неопозитивистские воззрения, в годы поведенческой революции они были потеснены бихевиористскими настроениями прагматического толка, которые, в свою очередь, уступили дорогу аналитическим методам. Множащиеся попытки добиться решающего успеха в политологии либо за счет эмпирии без особой заботы о ценностно-методологических основаниях теории, либо с опорой на последние, не сопровождаемые тщательным уяснением их формальной, логико-математической

юструктуры, неизменно приводили к разочарованиям. Попытки первого рода были весьма характерны для американских, а второго — для европейских авторов с их послевоенной склонностью не столько к неопозитивизму, сколько к марксизму и постструктурализму. Успешность дальнейшего развития политологии во многом зависела от органического сочетания методологических принципов и аналитических подходов. Как это часто бывает в науке, решающие новшества пришли с различных сторон, от исследователей, вроде бы не связанных общими идейно-методологическими установками. Исходя из отмеченного выше обратимся прежде всего к ценностно-методологическим основаниям политической науки.

Следует отметить, что в отличие от экономистов политологи никогда не испытывали страха перед аксиологией. Их многовековая приверженность принципам равенства, свободы и справедливости не оставляет места для ортодоксального неопозитивизма с его неприятием ценностей. Но от уверенности в необходимости ценностных и методологических преференций до их эффективного функционирования в составе теории — дистанция большого размера. В 1960-е гг. предпринимались попытки приспособить к нуждам политологии потенциал и английского утилитаризма, и американского прагматизма, и немецкого кантианства, но они не привели к успеху. Желанный прорыв обеспечила книга Дж. Ро-улза «Теория справедливости» (1971).

Роулзу удалось реабилитировать в качестве предмета актуального политического интереса проблемы, лежащие на стыке политологии и этики. Он считает, что принципы практической жизни должны быть соответствующим образом обоснованы. Его решающая идея состоит в том, что рационально мыслящие субъекты, вынужденные жить сообща, способны выработать принципы своего эффективного поведения. Таких принципов всего два и оба они являются принципами справедливости. Справедливостью называется первая добродетель общественных институтов [156, с. 19].

Первый принцип справедливости гласит: «Каждый индивид должен обладать равным правом в отношении наиболее общей системы равных основных свобод, совместимой с подобными системами свобод для всех остальных людей». Второй принцип справедливости полагает: «Социальные и экономические неравенства должны быть организованы таким образом, что они одновременно а) ведут к наибольшей выгоде наименее преуспевших, в соответствии с принципом справедливых сбережений, и б) делают открытыми для всех должности и положения в условиях честного равенства возможностей» [156, с. 267].

Роулз полагает, что он придал новый смысл теории общественного договора, выдвигавшейся задолго до него Локком, Руссо и Кантом. Идея общественного согласия (консенсуса), реанимированная Роулзом, приближала политическую науку к концепции общего равновесия, занимающей столь видное место в экономической науке. В отличие от политологов экономисты обладали умением придавать концепции равновесия аналитический, а не наивно-декларативный характер. Благодаря именно их инициативе в политическую науку был привнесен аналитический подход. Его суть [141, с. 659—661] состоит в том, что акторы, будучи зависимыми друг от друга, вынуждены взаимодействовать во имя осуществления своих интересов. Они стремятся к достижению преимуществ, связанных с богатством, престижем, властью и многими другими переменными, либо зависимыми, либо независимыми друг от друга. Акторы совершают один поступок за другим, внося все новые вклады «в игру», которой не избежать. В ней следует действовать определенным образом, делая один «ход» за другим. Так как эти ходы не бессмысленные, то их считают рациональными. Подобно тому как шахматист вынужден рассчитывать свои «ходы» и «комбинации», акторам приходится действовать целесообразно. Субъект вынужден реализовывать свои счетные способности. Счет имеет значение. Но считать надо уметь, или, иначе говоря, следует знать правила игры. И вот здесь весьма кстати оказывается теория игр. Их типы бывают самыми разными, в том числе координационными, кооперативными, конфликтными, антагонистическими.

Итак, политологи сумели обеспечить ранее не имевшее место единство методологических принципов политической науки с ее аналитическим подходом, теорией игр. В итоге политология вслед за экономической теорией приобрела методолого-игровой характер. С уверенностью можно утверждать, что рассмотренный философский поворот случился в рамках американской аналитической философии. Ее неистребимый прагматизм был обогащен европейскими идеями общественного договора, рационализма, утилитаризма и трансцендентализма. Как нам представляется, налицо определенная новая форма философии общественных наук, а именно концептуально-аналитическая неопрагматическая методология. Резонно говорить об особом методе всех прагматических наук, в том числе экономики и политологии. На наш взгляд, введение терминов «политическая экономия» и «экономическая политология» во многом явилось следствием невнимания к философской стороне токов знания, объединяющих две теории — экономическую и политическую. Вместо того чтобы определить философский статус этих теорий, им присвоили вводящие в заблуждение эпитеты. Экономическая теория является экономической, и никакой другой. Соответственно, политология не может быть экономической; в ней, в частности, нет ни грамма эконометрики (применительно к политологии можно говорить о полисмет-рике).

Итак, современная политология «безгрешна» перед экономической теорией: она не позаимствовала у последней свои методологические принципы. Разумеется, верно, что часть новаторов сумела проявить свои неординарные методологические способности в связи со своей экономической компетентностью. Но ими не было привнесено в политологию ничего экономического.

В политологию был привнесен не экономический принцип методологического индивидуализма, а аксиологический метод, согласно которому человек, руководствуясь общественными теориями, оперирует ценностями. В политологию была привнесена не концепция homo economicus, а концепция аналитического человека, не концепция экономического обмена, а концепция пошагового принятия решений и достижения желаемой цели.

Отметим специально, что нет необходимости придавать философским принципам ту жесткость, которая отчасти уместна при характеристике ортодоксальных учений, в том числе и неоклассической экономической теории. Так, недопустимо ставить знак равенства между аксиологическим принципом и методологическим индивидуализмом. Верно, что любой субъект руководствуется своими, а не чужими ценностями. Следует учитывать, что они могут быть широко распространенными в обществе, т.е. иметь не только индивидуальный, но и общественный, интерсубъективный характер.

Совсем не обязательно считать, что человек аналитический максимизирует именно функцию полезности и выступает как рационалист, чуждый миру чувств и эмоций. Требования, предъявляемые к человеку аналитическому, могут быть настолько разносторонними, что для их описания придется использовать много ранее не упоминавшихся терминов. Разумеется, поступки людей, совершаемые в соответствии с принятыми решениями, неправомерно сводить к обмену, перемене мест сгустков какой-то особой субстанции. Динамика ценностных оценок, представляемая, в частности, функцией полезности, не сводится к каким-либо материальным потокам.

До сих пор, следуя доминирующей в экономических и политических науках тенденции, основное внимание уделялось благотворному влиянию первых на вторые. В силу неравномерного развития наук некоторые методологические принципы экономической теории после их перевода на философский язык оказалось возможным успешно использовать в политологии. Но, надо полагать, связь между экономикой и политологией не является улицей с односторонним движением. В какой степени политология благотворно влияет на экономическую теорию? Вот в чем вопрос, далеко не безразличный для каждого, кто заинтересован в развитии экономической теории. К сожалению, на поставленный выше вопрос не существует каких-либо общепризнанных ответов. В этих условиях нам не остается ничего другого, как высказать свою точку зрения.

На наш взгляд, по крайней мере в двух отношениях политология выступает по отношению к экономической теории в качестве образцовой дисциплины. Во-первых, в отличие от экономистов политологи решительно отказались от дуализма фактов и ценностей, позитивной и нормативной наук. Во-вторых, благодаря теории справедливости Дж. Роулза они укрепили методологические основания политологии. Иначе говоря, политологи решительнее, чем экономисты, выходят на этические проблематизации. Если достижения политологов будут восприняты экономистами адекватно, то у них появится импульс к перестройке методологических оснований экономической теории.

В русле развиваемой логики возникает вопрос о возможности переквалификации принципа справедливости Роулза из политического в экономический контекст. Отметим еще раз, что именно Роулз сумел решающим образом обновить методологический фундамент политической науки. Отнюдь не случайно один из основателей теории общественного выбора Дж. Бьюкенен солидаризируется с ним: «Мой собственный подход близок к известной философской модели Джона Роулза, который, применив нравственные критерии к анализу проблемы неопределенности в политике, создал новые принципы социальной справедливости, исходящие из концепции достижения всеобщего согласия на основе договоров, что должно предшествовать стадии выбора политической конституции» [30, с. 27]. С Роулзом много спорили, в частности Р. Нозик

и Ю. Хабермас. Нозик пытался реабилитировать в полном объеме принцип индивидуальной свободы [242]. Хабермас имел основания обвинить Роулза в недостаточном разъяснении процедур публичного употребления разума на пути достижения согласия [189, с. 61— 63]. Критики Роулза, находя слабые места в его аргументации, были не в состоянии увязать в единую конструкцию методологию политологии с развитым математическим аппаратом. Именно поэтому их идеи не встретили столь же внушительной поддержки, как воззрения Роулза. Интересно заметить, что Роулз, пытаясь отвести обвинения в свой адрес, сделал попытку уточнить механизмы достижения политического согласия [246], но в итоге вслед за своими критиками не избежал позиции методологического изоляционизма, т.е. не учел в полной мере необходимость гармонии методологии и путей ее реализации на практике. На наш взгляд, успех работы Роулза 1971 г. объясняется не столько его прозрениями, сколько тем, что ему, как находящемуся в эпицентре политического мэйнстрима, удалось выразить, отчасти бессознательно, его тенденции развития, тогда существовавшие в неотчетливом виде. В свете успехов, достигнутых в политологии благодаря использованию теории игр, нормативные предписания Роулза уже не представляются лишенными противоречий. Они воспринимаются как недостаточно гибкие, перегруженные априорными моментами.

Суть дела нам видится в том, что пора от принципа справедливости перейти к принципу ответственности [66, с. 118; 68]. Согласно принципу равенства все члены общества руководствуются в своих поступках ценностями. В соответствии с принципом свободы культивируемые людьми ценности являются их собственными предпочтениями. Согласно принципу справедливости люди должны согласовывать свои свободы. Удалось ли, переходя от одного принципа к другому, достигнуть смысловой вершины политических принципов? Вряд ли. Мало сказать, что свободы граждан должны быть сочетаемыми. Сочетаемость ценностей, в случае если они не обеспечивают прогресс общества, неминуемо приводит к его кризису. Самоуспокоенность — прямой путь к катастрофе. Вот почему мы предполагаем, что не принцип справедливости, а принцип ответственности является смысловой вершиной политологии. Согласно принципу ответственности люди должны сознательно брать на себя обязательства (ответственность) за свое благоприятное будущее. Не застой, а совершенствование является желаемым путем развития общества. Таким образом, трехзвенная цепочка

ю

принципов должна быть дополнена четвертым элементом — принципом ответственности:

Принцип равенства — Принцип свободы — Принцип справедливости — Принцип ответственности.

Принцип ответственности в сферах соответственно экономической и политической науки специфицируется по-разному, в полном соответствии с их содержательным и формальным строем. В плане обогащения экономической теории принципом справедливости и ответственности ее представителям, на наш взгляд, есть чему поучиться у политологов.

В заключение коснемся еще одного аспекта взаимосвязи экономической и политической науки. Он упоминается последним, но по значимости является, пожалуй, основополагающим. В абсолютном большинстве случаев связь экономики и политологии реализуется за счет операции ценностного вменения. Экономисты, нуждающиеся в политологи, вменяют свои ценности политическим реалиям. Сходным образом поступают и политологи, вменяющие ценности политологии экономическим реалиям. Выходя за пределы своих наук, как экономисты, так и политологи рассматривают внешнюю среду в качестве символического, знакового бытия своих собственных ценностей. Именно ценностное вменение увязывает экономику и политологию в единое целое.

«Если бы студентов, изучающих политическую и экономическую науки, — пишет в заключение своей обширной стати И. Маклин, — снова обучали бы как политэкономов, от этого выиграли бы обе дисциплины. Возможно, они бы смогли внести вклад в общий объем полезных знаний» [107, с. 951]. Наша позиция принципиально другая: не следует возвращаться к былому синкретизму двух наук. И ученым, и студентам надо изучать с максимально возможной тщательностью обе науки — как экономику, так и политологию, а также междисциплинарные связи между ними. Последние реализуются двумя путями: во-первых, за счет операций ценностного вменения; во-вторых, в силу философского осмысления наук и придания их методологическим принципам общенаучного характера.