6.3. неопределенность и риск

6.3. неопределенность и риск

Проблема неопределенности занимает в современной экономической теории, бесспорно, центральное место. Ее разрешение дает ключ пониманию всех других проблем. Первым, кто осознал это, был Ф. Найт [128, 236]. Его классическая работа (1921) [236] опередила время лет на сорок. Лишь в 1960-х гг. благодаря в первую очередь теории ожидаемой полезности ее актуальность была оценена. Найт задал парадигмальную рамку понимания неопределенности, а также риска. В условиях риска лицу, принимающему решение, известны объективные вероятности возможных экономических событий. В ситуациях неопределенности их невозможно определить. Это обстоятельство не закрывает подступы исследователя к феномену неопределенности. Ему не остается ничего другого, как руководствоваться субъективно предполагаемыми вероятностями. Разумеется, было бы неверно считать, что в этой связи торжествует субъективизм с его приверженностью к неоправданному релятивизму. Речь должна идти не о субъективизме, а о понимании теории как результата творчества субъекта. Проверка теории кладет конец ее произвольности.

В методологическом отношении осмысление проблемы неопределенности фокусируется четырьмя аксиомами теории ожидаемой полезности. Рассмотрим их, следуя в концептуальном отношении за статьей Дж. Хейя [194].

Исходный выбор С запишем как

AN;

где А1,..., A.,..., AN получаются соответственно с вероятностями р1,...,р(,...,pN. Предполагается также, что исход А1 предпочтительнее A.,... , A. предпочтительнее AN.

Аксиома непрерывности предполагает, что для каждого і существует полезность u, такая, что агент безразличен в выборе между At и азартной игрой [А1, AN; u,, 1 — u]. Для каждого агента u1 = 1, а uN = 0. Промежуточные же значения ui расположены между 0 и 1. именно поэтому агент с одинаковой степенью удовлетворения способен принять как А, так и азартную игру [А1, AN; u,, 1 — u]. Разумеется, приведенное пояснение не является доказательством аксиомы непрерывности. Аксиомы, как известно, не доказываются. В методологическом отношении обращает на себя внимание сопряженность аксиомы непрерывности с принципом безразличия. Это, очевидно, указывает на ее нетривиальность.

Аксиома независимости предполагает, что определенная точка безразличия сохраняется вне зависимости от контекста.

Аксиома редукции предполагает сведение любого рискованного выбора С к выбору между А1 и AN.

Аксиома монотонности предполагает, что отдается предпочтеN

ние тому выбору, для которого больше ^ piui. Это условие равноi=1

сильно следующему: предпочтительна та игра, в которой вероятность получения А1 является наивысшей.

В упомянутой выше статье Хейя все четыре аксиомы иллюстрируются в методически выверенной манере. Далее он развивает свою аргументацию следующим образом. Во-первых, Хей отмечает простоту и содержательность теории ожидаемой полезности. Во-вторых, он акцентирует внимание на фактах, свидетельствующих против традиционной теории (речь идет о явлении обращения предпочтений и эффекте изоляции, состоящем в выборе из двух идентичных исходов одного как предпочтительного). В-тре-

тьих, рассматриваются теории (концепция перспектив Канемана и Тверски и концепция огорчений Лумза и Сагдена), которые призваны объяснить аномальные для классической версии ожидаемой полезности эффекты. Г. Лумз также делает обзор попыток, с одной стороны, сохранить МОП, а с другой стороны — усовершенствовать ее [100, с. 735-739].

Вывод, к которому приходит Дж. Хей, весьма показателен. «Альтернативные теории неизменно отрицают ту или иную из аксиом, лежащих в основе теории субъективной ожидаемой полезности» [194, с. 318]. Наибольшие сомнения вызывает аксиома независимости, а также аксиома редуцируемости. Но это, как говорится, мы уже проходили. Достаточно вспомнить об уроках развития в конце ХХ в. математической логики. Один за другим пересматривались методологические принципы, в том числе такие, как двузначность функции истинности, закон исключенного третьего, правило жесткого логического следования. Именно в результате пересмотра содержания этих принципов появились интуиционистские, многозначные и паранепротиворечивые логические системы. Логики не перестали быть рационалистами, но их рационализм стал содержательнее и многограннее. В сходном ключе происходит перестройка теории ожидаемой полезности. Ее традиционный вариант не является безупречным. Разумеется, в этом обстоятельстве в свете роста научного знания нет ничего удивительного. Впрочем, обращает на себя внимание следующее обстоятельство. Логики перестраивают свои системы без всякого пиетета перед психологией. Мы имеем в виду, что они научились преодолевать ловушки психологизма уже в конце XIX в. Никаких особых рецидивов психологизма в логике ХХ в. не отмечалось. В современной же экономической науке психологизмы не изжиты. Как уже отмечалось, от имени психологии совершенно необоснованно ставится под сомнение рационалистическое содержание экономической теории.

Разумеется, сложности экономической теории органично связаны с ее далеко не тривиальной спецификой. Решающее значение приобретает эффект отношения к ценностям. Если бы экономический агент руководствовался исключительно ценностями и не менял бы своего отношения к ним, то дело обстояло значительно проще. Но он и в процессе принятия решений, и в процессе совершения экономических действий как-то относится к ним, переоценивает их. При таком образе ментальной, языковой и поведенческой жизни исходные аксиомы всегда оказываются недостаточными. К ним то и дело приходится добавлять новые положения, меняющие первоначально ожидаемые выводы. Такова логика немонотонных рассуждений, учет особенностей которых непременно приводит к плюрализму теорий. Надо полагать, все попытки придумать одну, универсальную теорию ожидаемой полезности обречены на провал. МОП достигла такой стадии развития, когда она обречена на плюрализм.

Для экономического человека и полезности, и вероятности — это ценности. Соответственно, ценностями для него являются и неопределенности, и риски, базисом которых выступают полезности и вероятности. Отношения экономических субъектов к по-лезностям, вероятностям, неопределенностям и рискам заслуживают объемных монографий. Речь идет о чрезвычайно многообразных и к тому же недостаточно изученных феноменах. Так, в зависимости от уровня своей компетентности и объективных условий люди либо охотно идут навстречу неопределенностям и рискам, либо бегут от них как от чумы.

Хорошо известно, например, что для обеспечения функционирования денежной системы в условиях неопределенности часто (но не всегда!) уместны контрактные соглашения, обеспечивающие юридические процедуры, и системы взаимных зачетов, рассчитанных на различные по продолжительности периоды. Неопределенности не избежать, но ее можно регулировать. Совсем не обязательно «гасить» неопределенность. Новаторство, как любил подчеркивать Й. Шумпетер, нуждается в атмосфере неопределенности. В этой связи не считается ущербным процесс так называемого созидательного разрушения (^creative destruction*). Выражаясь диалектически, неопределенность выступает как единство созидательных и разрушительных эффектов. К счастью, современные экономисты не удовлетворяются вербальной риторикой: во имя управления избавляйтесь от неопределенности, а ради инноваций и изобретательства воссоздавайте ее. В современной экономической теории вполне оправдано признаком хорошего тона считается использование тщательно обоснованного формального языка. В этой связи нам представляется весьма показательным использование в ситуациях неопределенности обобщенного критерия пессимизма-оптимизма Гурвица [87].

Этот критерий определяется относительно выигрышей с коэффициентами Ap A2..., Am. Вводится показатель эффективности страn

тегии Аf Gt (Aj, A2,..., An) = ^Ajbj = 1,..., m, где Ьу — выигрыш при

j=1

стратегии А; m — число стратегий. Оптимальной считается стратегия с максимальным значением Коэффициенты А1 выбираются из интервала [0, 1] таким образом, чтобы выразить отношение субъекта к рискам (к опасностям). Вводятся коэффициенты Ао и Ар соответственно оптимизма и пессимизма, соотношение между которыми меняется в зависимости от степени опасности ситуации.

Схема введения обобщенного критерия пессимизма-оптимизма Гурвица относительно выигрыша с коэффициентами А1, А2,..., А m показывает типичный путь формального освоения ранее не учитывавшейся ценности. А i — это своеобразная ценность, а именно отношение к рискам. Общее правило гласит: любая ценность может быть выражена переменной, а последняя встроена в соответствующий принцип (в рассматриваемом случае в качестве полезности выступает обобщенный критерий Гурвица). Фундаментальная сложность состоит в том, что априорно невозможно задать ни число экономических ценностей, ни число отношений к каждой отдельной ценности. Есть риски (вероятности), есть отношение к ним, есть отношение к отношению к рискам и т.д. Исследователи вынуждены учитывать все многообразие ценностного мира экономических субъектов. К счастью, ситуация не столь безнадежна, как кажется на первый взгляд. В своих отношениях к ценностям люди в силу целого ряда обстоятельств сами себя ограничивают. Как правило, используются лишь базовые ценности (ценности первого порядка) и ценности—отношения к ним (ценности второго порядка). Ценности третьего порядка и выше культивируются крайне редко. Как нам представляется, современная экономическая теория находится на интереснейшем этапе своего развития. Она все решительней отказывается от идеалов позитивной экономической теории. В освоении же мира ценностей она столкнулась с фундаментальной трудностью — необходимостью перехода от теории экономических ценностей первого порядка к теории экономических ценностей второго порядка.

Современная экономическая теория должна быть готова к постоянной ревизии своих оснований. Одним из ее результатов как раз и явилось выдвижение проблемы неопределенности в центр самых актуальных на сегодняшний день научных исследований.

6.4. БРЕМЯ, ЦИКЛЫ И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

Неопределенность и риск тесно связаны с проблемой времени. Бесспорно, что в экономической деятельности человека время является важнейшим фактором. Как известно, время причастно к любой форме процессуальности, а значит, и к экономическим процессам. Но есть еще одно важнейшее обстоятельство, определяющее особо высокий уровень актуальности проблемы времени в экономике. Экономическая наука относится к классу прагматических дисциплин. Во всех этих науках будущее не является автоматическим результатом развертываний потенций настоящего. Оно проектируется, а лишь затем реализуется из потенций настоящего. В этой связи будущему придается в аксиологических науках значительно большее значение, чем, например, в естествознании. Таким образом, особая актуальность проблемы времени в экономической науке определяется в значительной степени ее прагматическим статусом.

Отметив актуальность проблемы времени, мы вынуждены также указать, что при ее осмыслении исследователи встречаются со значительными трудностями. Именно в таких случаях является весьма желательным подключение к анализу методологии. Обзор соответствующей литературы убедил нас в том, что наиболее актуальными в понимании проблемы экономического времени являются следующие темы:

специфика экономического времени;

время и циклы;

время и экономическая теория.

Специфика экономического времени. Эпохальные работы А. Эйнштейна, связанные с созданием сначала специальной, а затем и общей теории относительности, инициировали буквально во всех науках вопрос о специфике того времени, которое фигурирует в них, будучи обозначенным символьным знаком t. При этом представители самых различных наук попали в исключительно затруднительную ситуацию. Эйнштейн показал, что не существует единого мирового времени, нависающего, подобно року, над человечеством. А между тем во всех нефизических науках по-прежнему используется представление как раз о таком времени. Получается, что, например, экономисты заимствуют из физики понятие, которое не является экономическим. Это обвинение можно отвести за счет следующей аргументации. Эйнштейн учел очень тонкие эффекты, которые в мире экономических явлений несущественны.

Экономисты используют, дескать, не концепцию единого мирового времени как реального сущего, а идеализацию последнего, которая получается за счет абстрагирования от несущественных для экономики аспектов физического времени. На наш взгляд, такая аргументация должна быть отчасти принята. Но она никак не отменяет следующего проблемного вопроса: «Какое время изучается (осмысливается) посредством экономической теории — физическое или экономическое?»

Этот вопрос крайне неприятен. Физическое время изучается, по определению, физикой. При существующем состоянии экономической науки ее представители вынуждены утверждать, что они также изучают. физическое время. Но, может быть, то время, с которым имеют дело экономисты, не является физическим? Увы, поскольку оно измеряется в тех же самых единицах, что и физическое время, а именно в секундах и в производных от них величинах (месяцы, годы и т.д.), то оно должно быть признано по своей природе физическим. Если бы экономистам удалось показать, что экономическое время отличается по своей природе от физического времени и, следовательно, измеряется не в секундах, а в каких-то специфических экономических единицах, то их логика была бы безупречной. Но такого рода обоснование отсутствует. Экономическая наука, равно как и все другие нефизические науки, недалеко ушла от концепции единого универсального (физического) мирового времени, выступающего по отношению к экономическим явлениям в качестве экзогенной сущности.

Дальнейшая логика изложения строится таким образом. Во-первых, мы покажем провал одной грандиозной попытки выразить специфику экономического времени. Во-вторых, попытаемся извлечь из нее соответствующие философские уроки.

В экономическую науку проблема времени вошла вместе с теорией трудовой стоимости. Труд создает стоимость. Следовательно, в той степени, в какой рабочее время является мерой труда, оно также выступает и мерой стоимости. Эта логика нашла довольно неожиданное развитие в теории К. Маркса, который был очень чувствителен к проблеме времени. По Марксу, двойственность труда (конкретный/абстрактный труд) находит свое проявление в двойственности рабочего времени (индивидуальное/общественно необходимое время). Экономическое время выступает у Маркса как общественно необходимое рабочее время, измеряемое в деньгах. В предисловии к первому изданию «Капитала» Маркс отмечал, что форма стоимости получает свой законченный вид в денежной форме [108, с. 6]. Так как в теории Маркса фигурируют две формы рабочего времени, то он получил возможность отличать экономическое время от физического. Первое в отличие от второго измеряется не в секундах (часах, днях и т.д.), а в денежных единицах. Логика марксизма, по-настоящему адекватная его основаниям, особенно принципу двойственности, требует четкого различения как конкретного и абстрактного труда, так и их временных характеристик. Согласно этим основаниям противоположные стороны признаются в принципе несводимыми друг к другу.

Впрочем, сам Маркс в соблюдении принципа двойственности не был последовательным. Он отрицал любую попытку редуцирования меновой стоимости к потребительной, но когда дело доходило до двух форм рабочего времени, то он одну из них сводил к другой. Время абстрактного труда Маркс называл по-разному: и общественным рабочим временем, и общественно необходимым рабочим временем (потребным для производства тех или иных товаров). Во всех случаях, когда ему приходилось излагать свою теорию в деталях, он интерпретировал общественное рабочее время как общественно необходимое, т.е. как рабочее время, надобное для производства товаров в среднем. В итоге денежные единицы (доллар, рубль) сводились к усредненным часам. Если бы Маркс обосновал нередуцируемость общественного рабочего времени календарному рабочему времени, то его можно было бы посчитать первооткрывателем специфики экономического времени. Но, к сожалению, критики не выдерживает понимание Марксом не только природы общественного рабочего времени, но и принципа двойственности труда. Как уже отмечалось в параграфе 4.2, этот принцип несостоятелен, а значит, и ориентация на него при попытке обосновать специфику экономического времени также несостоятельна. Отсюда, разумеется, не следует ущербность самой идеи специфики экономического времени, ибо альтернативное ей воззрение ведет, пожалуй, прямо в лоно физикализма.

Время всегда является интегральной характеристикой процесса от его зарождения вплоть до окончания. Применительно к экономическому времени суть дела нам представляется следующей. Субъект S, руководствуясь ценностью V, совершает во имя достижения цели R ряд поступков D1, D2,...,Dn. Количественной интегральной мерой ряда поступков выступает экономическое время ^к. Каждая новая порция экономического времени t™ (1=1, 2,..., n) увеличивает его суммарную величину. Чтобы подсчитать ^к = Xtэк, необходимо руководствоваться определенной экономической те-

орией, которая толкует о связи ценностей, целей поступков и их временных параметров.

Вышеприведенная логика обоснования реальности экономического времени, надо полагать, должна вызвать возражение постольку, поскольку вроде бы ничего подобного ей в экономических теориях не присутствует. Но присмотримся к ним внимательнее. Товары, услуги, экономические акции исчисляются в денежных единицах. Цены и производные от них величины как раз и имеют искомый интегральный характер. Может быть, Маркс гениально угадал, что деньги и есть экономическое время? Если деньги есть экономическое время, то становится понятным, почему в экономической теории нет прямого упоминания об экономическом (нефизическом) времени. Оно присутствует там, но в форме денег.

Что касается природы денег, то ее понимание также оставляет желать много лучшего [104, с. 356—359]. В частности, никак не объясняется, почему все множество товаров и услуг можно измерять одной мерой. На наш взгляд, объяснение этому феномену может дать теория ожидаемой полезности в ее многокритериальном варианте. Суть дела видится в том, что все многообразие критериев сводится к одному (обобщенному) критерию. Как нам представляется, методологам еще не раз придется обращаться к вопросу о специфике экономического времени. В нем все еще содержится много неясностей, которые ждут своего разрешения.

Время и циклы. Весьма часто проблема времени выступает как представление о периодах и циклах. Основополагающее значение имели в этой связи труды А. Маршалла. Он подчеркивал, что фактор времени является «источником многих величайших трудностей в экономической науке» [113, т. 1, с. 174]. Надо было понять, каким образом эти трудности могут быть преодолены. В этой связи он варьировал длительность периодов, вовлекаемых в анализ: краткий, долгий, очень долгий, мельчайший отрезок времени [113, т. 2, с. 12]. Получался спектр разных по календарной длительности экономических периодов (отрезков). Периодичность (цикличность) экономического процесса указывает на его важнейшие структурные особенности, которые тщательно изучаются. Классиками в этой области наряду с К. Марксом и А. Маршаллом считаются К. Виксель, Н.Д. Кондратьев, Й. Шумпетер, К. Жюгляр, Ф. фон Хайек.

По мнению Р. Аврамова, «однажды выделенный цикл превращается в особый вид хронологии. Экономическое время начинает измеряться не в годах, а в циклах» [1, с. 64]. Если экономический процесс формируется из регулярно следующих друг за другом циклов, то их счет действительно дает определенную информацию о его количественной мере. Но вряд ли этот счет следует отождествлять непосредственно с измерением экономического времени. Дело в том, что нуждаются в осмыслении сами временные параметры циклов. К тому же следует учитывать, что экономические циклы никогда не бывают полностью тождественными друг другу. А это означает, что они не могут быть приняты за единицу измерения. На наш взгляд, сложная проблема специфики экономического времени не сводится к цикличности экономических процессов.

Что касается движущих сил экономических циклов, то за последние два десятка лет они были существенно прояснены [19, 58], особенно благодаря усилиям «новых классиков» и «новых кейнси-анцев». К двум представителям первых, Нобелевским лауреатам 2004 г. Ф. Кюдланду и Э. Прескотту, успех пришел благодаря анализу динамических стохастических моделей общего равновесия с позиций концепции рациональных ожиданий. Согласно их исследованию главной причиной циклов является прогресс технологии, сопровождаемый колебаниями других экономических факторов. Особенно замечательно, что удалось объяснить многие макроэффекты микроэкономическими основаниями. «Новые кейнсианцы» (Г. Мэнкив, Д. Ромер, В. Бернаике) в ряде пунктов существенно дополняют теорию «новых классиков». Они обращают особое внимание на роль процессов вне точек равновесия. Показательно, что обе спорящие стороны, по-разному оценивающие роль рынков и государства, тем не менее имеют много общего, в частности они руководствуются теорией рациональных ожиданий и постулатами оптимального поведения [58, с. 151]. Применительно к проблеме экономического времени успехи, достигнутые в объяснении деловых циклов, показывают, что ее осмысление достигается не посредством какой-то особой экзотики, а в составе экономических теорий.

Время и экономическая теория. Главная идея заключительного раздела параграфа состоит в том, что всякая экономическая теория, кроме всего прочего, является также и теорией экономического времени. Нет такой теории, в которой отсутствовало бы время. В забвении фактора времени часто обвиняют Л. Вальраса. «Чтобы достичь общего равновесия, — считал Г. Шэкл, — будущее время должно быть исключено из анализа. Общее равновесие, при котором действие любого лица предпринимается в условиях полной информации, возможно лишь в мире, лишенном временного измерения, в мире одного мгновения, в мире без будущего» [211, с. 69]. Сказано излишне резко. В схемах Вальраса будущее присутствует, но оно является таким же, как настоящее. Синхрония Валь-раса содержит время, но в ней нет диахронии. Достоинство идей Вальраса применительно к проблеме экономического времени состоит в ее увязывании с концепцией оптимальности. О том, что экономическое время содержит черты оптимальности, мир узнал благодаря именно Вальрасу. Разумеется, многие черты экономического времени в исследованиях Вальраса не нашли своего выражения.

Благодаря теории Дж.М. Кейнса экономисты познакомились с неопределенностями и вероятностными аспектами времени. Понадобилось не одно десятилетие, прежде чем эти аспекты нашли максимально емкое на сегодняшний день осмысление в теориях рациональных ожиданий и ожидаемой полезности. Не входя в тонкости этих теорий, отметим лишь, что в них экономическое время предстает насыщенным ценностно-целевыми аспектами, причем во всем многообразии феномена неопределенности. Во избежание недоразумений необходимо четко определиться с вопросом о специфике того времени, которое фигурирует в экономических теориях. В этой связи нам представляется актуальным следующее различение.

Физическое время как таковое экономистов не интересует. Ни один из них не станет выписывать формулы физических теорий. А вот экономическая относительность физического времени является уже непосредственной прерогативой экономистов. Речь идет о вменении экономических ценностей календарному времени. Суть дела состоит в том, что оно в состоянии представлять экономические ценности в символической (знаковой) форме. Наконец, представляется резонным не упускать из виду экономическое время как таковое, выступающее количественной мерой экономических процессов и выступающее в форме денег.

В заключение отметим следующее: краткий обзор путей развития в экономической науке проблемы времени показывает, что она насыщена дискуссионными вопросами, продуктивное обсуждение которых предполагает среди прочего и методологическую компетентность. Наиболее актуальным нам представляется вопрос о специфике экономического времени. Но именно ему уделяется, как правило, незначительное внимание. На наш взгляд, широко распространенное отождествление экономического времени с календарным временем есть не что иное, как рецидив натурализма.

6.5. равновесие и неустойчивость

Одним из сложнейших вопросов экономической науки является проблема желаемой траектории функционирования и эволюции экономической системы. В этой связи особенно остро встает проблема сочетания равновесия и неравновесия. Два этих фактора, бесспорно, взаимосвязаны между собой. Но их вес в существующих экономических теориях различен. Последние полвека экономисты в основном ориентировались на концепцию равновесия [32, 178, 214]. Разумеется, такая ориентация имела место далеко не случайно. Главное основание ее популярности заключалось в том, что ориентация на нее обеспечивала проведение эффективной экономической политики.

Ключевые моменты концепции общего равновесия хорошо известны, но различными авторами они приводятся не в одинаковой последовательности. Это системная взаимосвязь элементов экономической системы; их внутренняя согласованность; равенство спроса и предложения; максимизация потребителями своей индивидуальной полезности, а фирмами прибыли; равновесие, эффективное по Парето. Точка равновесия обычно определяется в соответствии с правилом, согласно которому малое отклонение от нее возвращает систему к ней. Существеннейшим достижением теории стало установление тесной взаимосвязи между конкурентным равновесием и эффективностью по Парето [214, с. 56]. Эта связь охотно включается ортодоксальными неоклассиками в «жесткое ядро» излюбленной ими теории. Кажется, что найден ключ к пониманию основополагающих закономерностей функционирования экономических систем. Дайте работать рынку, и он все расставит по своим, наиболее эффективным, местам.

Первоначально принцип общего равновесия воспринимался в образе «невидимой руки» А. Смита, как объективный факт, лишенный нормативно-методологического содержания. От этого представления пришлось отказаться по целому ряду причин, среди которых следующие две являются, пожалуй, решающими. Во-первых, его не удалось подтвердить экспериментально [24, с. 257—268]. Во-вторых, теперь уже мало кто сомневается, что само по себе состояние общего равновесия вообще не устанавливается, его приходится проектировать в весьма трудоемких исследованиях. Если модель равновесия выработана и рассчитана, то в соответствии с нею можно обеспечить эффективную в ряде отношений эволюцию экономической системы. Как выяснилось, операциональными

могут быть не только некоторые состояния, фиксируемые данные, но и их равновесные интерпретации. Исследователи сначала рассматривают равновесные сценарии, а затем, руководствуясь результатами наблюдений, определяют необходимость либо их сохранения, либо отклонения от них. Вся совокупность расчетных цен никогда не наблюдается в эксперименте, и потому их называют неявными. Они выполняют роль ориентиров.

Каким образом идее общего равновесия придается операциональный вес, прекрасно показал Дж. Уэлли [178]. Конструирование сценариев (экономисты называют их моделями) проходит несколько этапов: определяется структура модели, формы используемых функций, выбираются значения параметров, «привязываемые» к известным данным таким образом, чтобы они соответствовали равновесному сценарию, для их вычисления используются компьютерные программы. Все это делается ради того, чтобы можно было рассчитать будущие значения параметров из сконструированного, предполагаемого, а не действительного равновесия.

Известную озабоченность вызывает метод калибровки исходных данных и их последующая корректировка. Суть метода калибровки состоит в том, что модель специфицируется посредством, как правило, данных одного года. Калибровка не предполагает эко-нометрического оценивания на основе статистических методик. Дело в том, что в прикладных моделях используется столь большое число параметров (иногда несколько тысяч), что их эконометри-ческая обработка потребовала бы нереально большого промежутка времени. Именно поэтому приходится поступиться ее достоинствами во имя сохранения богатства структуры модели экономического равновесия [178, с. 786]. На всех этапах равновесного моделирования от разработчика требуется теоретическая проницательность, без нее ему не добиться успеха. Что же касается правомерности равновесного моделирования, то в конечном счете она определяется его практической эффективностью.

Исключительным достижением сторонников концепции общего равновесия стало ее распространение на случай неопределенности. Они получили возможность теоретического понимания эффективного сочетания ожиданий и планов экономических субъектов. В условиях неопределенности эффективность по Парето достигается за счет оптимизации ожидаемой полезности. Сложности прогноза будущего вызывают необходимость развития фьючерсных рынков и рынков контингентных (условных) сделок [214,

с. 63].

Еще одним этапом развития идеи равновесия стала теория игр. Она перевела ее на плюралистические рельсы. Было выяснено, что не всегда возможна доминирующая стратегия, в которой существует только одна оптимальная стратегия для каждого игрока вне зависимости от действий других игроков. Равновесие по Парето — каждый игрок не способен улучшить свое положение, не ухудшая положение другого игрока, — также не всегда возможно. Равновесие по Штакельбергу — ни один из игроков не может увеличить свой выигрыш в одностороннем порядке, а решение сначала принимается одним игроком и становится известным другому — всегда возможно, но оно не очень типично для взаимодействий экономических субъектов. Равновесие по Нэшу — ни один из игроков не в состоянии увеличить свой выигрыш в одностороннем порядке, меняя свой план действий, — также существует не всегда. Центральным понятием в теории некооперативных игр является равновесие по Нэшу, которое в случае несовершенной информации обобщается до байесовского равновесия. «Байесовское равновесие описывается как равновесие по Нэшу, в котором каждый игрок оценивает свой выигрыш как свою ожидаемую полезность, обусловленную его частичной информацией о состоянии природы» [119, с. 424]. К. Монте видит основной недостаток понятия равновесия по Нэшу, а также байесовского равновесия в том, что «может существовать множество. точек равновесия. В этом случае не существует ясного способа выбрать между различными возможностями» [Там же, с. 423]. Обилие точек равновесия вынуждает к тщательному изучению проблемы координации возможностей. Она преодолевается за счет введения дополнительных ограничений, как правило институциональных, часто имеющих этическое значение. Следует также учитывать, что совсем не обязательно неоднозначность точек равновесия заслуживает негативной оценки. Ведь речь идет о развитии понятия равновесия, а это обстоятельство можно и поприветствовать. Суть дела состоит в том, что все более разносторонними становятся представления экономистов об оптимальности.

Понятия равновесия и оптимальности не противоречат друг другу, более конфликтным является соотношение равновесия и неравновесия. В чисто формальном отношении одно исключает другое. Равновесие имеет место там, где действующие факторы уравновешивают друг друга. В противном случае имеет место неравновесие. Характеризуя динамику экономической системы, концепт «равновесие/неравновесие» обычно дополняют понятием «устойчивость/неустойчивость». Равновесие системы является устойчивым, если под действием соответствующего фактора она возвращается в прежнее состояние. И равновесие и неравновесие может быть как устойчивым, так и неустойчивым. В традиционной экономической теории господствуют идеалы равновесия и устойчивости. Очевидно, что забвение неравновесия и неустойчивости пагубно. Впрочем, длительное время опасности упомянутого забвения недооценивались. Торжествовал тезис, согласно которому неустойчивость не имеет значения (неравновесие принималось, но лишь в его «устойчивом» варианте). Развитие Г. Хакеном и И. При-гожиным синергетической программы в математике, физике и химии поставило в повестку дня вопрос о синергетических экономических эффектах. Синергетическая программа связана с широким классом нелинейных уравнений, который в той или иной форме «захватывает» любую науку, в том числе и экономическую. Для экономической науки синергетика имеет актуальное значение. Это довольно убедительно показал В.-Б. Занг. В его книге [59] читатель найдет обширный список литературы по синергетической экономике. Какие новые методологические ориентиры она намечает?

На наш взгляд, особый интерес представляют следующие положения.

Флуктуации и бифуркации имеют актуальное значение.

Время спектрально.

Хаос достоин понимания.

Параметры порядка имеют микроэкономическую природу. Все эти положения входят в состав философии синергетики.

В данном случае они представляют особый интерес с точки зрения будущего экономической науки и возможностей экономической политики.

Флуктуации и бифуркации имеют значение. Как показано в работах синергетиков, в особых точках неустойчивости флуктуации запускают механизм бифуркации, когда в силу незначительного изменения параметров трансформируется ход процессов в качественном отношении (преобразуется структура решений дифференциальных уравнений). Эффекты, вызываемые флуктуациями, а они, следует отметить, характерны для неопределенностных ситуаций, часто приобретают «лавинообразный» (и в этом смысле макроскопический) вид. Бифуркационно-флуктуационные процессы представляются крайне необычными. К счастью, они поддаются изучению. При этом особое внимание уделяют так называемому «коллективному» действию факторов. Новостью для экономистов является их резонансное взаимодействие, вызывающее соответствующие «взлеты» и «падения».

Время спектрально. Эмпирически давно было замечено, что время бывает равномерно текущим, взрывным, а то и катастрофическим. Синергетики сумели показать, что убыстрение и замедление процессов соответствует решениям соответствующих уравнений. Наличие спектра времен открывает перед политиками разнообразные возможности. Они должны использовать те временные режимы, которые полезны. Другие синергетические сценарии необходимо, по возможности, подавлять. В этой связи приходится с сожалением констатировать, что проведенные в начале 1990-х гг. в России преобразования имели катастрофический характер, но осуществлялись они без какого-либо учета теории катастроф.

Хаос достоин понимания. Общепринятой дефиниции хаоса не существует. Применительно к экономике его, пожалуй, следует определить как состояние с максимально неопределенным будущим. В условиях хаоса предсказание предельно затруднено, но оно, тем не менее, возможно. Как отмечает В.-Б. Занг, «хаос происходит из порядка и некоторых, вполне рациональных, механизмов... По своему смыслу хаос не является абсолютно негативным состоянием. Это не только разрушение существующего порядка. Хаос потенциально позитивен» [59, с. 311]. Если бы хаотическая система обладала сознанием, то она имела бы основание заявить, что она «забыла» свое прошлое и не знает своего будущего. К счастью, человечество не только помнит прошлое, но в соответствии с ним проектирует еще и свое будущее. В качестве активной силы оно способно придать хаосу определенную структуру, использовать его неопределенностные черты в своих интересах. Все, что относится к хаосу, поддается изучению. Рационализм не останавливается перед ним в беспомощном положении.

Параметры порядка имеют микроскопическую природу. Синергетику часто определяют как науку о самоорганизации сложных систем. Системы называются сложными прежде всего из-за наличия у них многих степеней свободы. Популярное в науке разделение на микрои макросостояния связано с различениями числа степеней свободы. В микроэкономике приходится учитывать своеобразие каждого потребителя. В макроэкономике учитываются лишь агрегированные параметры, или стратегические факторы. Соотносительность микрои макроэкономики всегда считалась трудной для понимания. Похоже, что синергетический подход может многое прояснить в этом деле. Согласно принципу подчинения

Тихонова—Хакена устойчивые моды могут быть подавлены неустойчивыми. И как раз они являются параметрами порядков макросистем. Становится ясным, почему число степеней свободы соответственно макрои микросистем разительно отличается друг от друга. Есть все основания предположить, что в конечном счете все экономические макроэффекты объясняются ценностно-целевым поведением экономических субъектов. Исследователи имеют возможность объяснить не только как происходят макроэкономические явления, но и почему именно таким образом.

В заключение отметим следующее: как нам представляется, осмысление трех «не» — неравновесия, неустойчивости и нелинейности — потребует от методологов многих усилий и неординарных решений. В связи с успехами синергетики придется переосмыслить и концепцию оптимальности. Состояние экономической теории предъявляет к методологам все большие требования.