1. вопрос о крестьянской общине: славянофильство и «русский социализм»

1. вопрос о крестьянской общине: славянофильство и «русский социализм»

Став великой военной европейской державой, Россия с переменным успехом поддерживала этот внешнеполитический статус, но во внутренней жизни продолжала отличаться от остальных европейских держав более, чем любые две из них друг от друга. Поэтому закономерно, что русская общественная мысль не могла ограничиться примеркой на свой аршин западных политэкономических школ и «измов» и выкраивала направления, настаивавшие на качественно особом пути развития страны. Главнейшими из них стали славянофильство и народничество.

«Национальная система» Ф. Листа, оспаривая универсальность рекомендаций «космополитической экономии», настаивала на своеобразии Германии для того, чтобы поднять ее с уровня относительно отсталой западной страны на уровень передовой. Российские «ства», оспаривая универсальность западного опыта, пытались за отсталостью России увидеть преимущества ее самобытного, отличного от западного, пути развития. Институтом, определяющим этот особый путь со своеобразными формами производства, славянофилы и народники провозгласили русскую сельскую общину.

Подчеркнем, что славянофильство и народничество имели разные временные, социальные, интеллектуально-психологические истоки. Славянофильство выросло из «философических» споров в салонах «молодой Москвы» в годы царствования самодержца-жандарма Николая I. Славянофилы были в большинстве своем богатые помещики, склонные к патриархальной идиллии. Самый романтичный из них, Константин Аксаков (1817-1860), писал в преддверии отмены крепостного права, что «для многих имений, собственно для оброчных, власть помещика служила стеклянным колпаком, под которым крестьяне могли жить самобытно, свободно, даже не боясь вмешательства становых, а в особенности спасаясь от попечительности правительства»'. Исконные самодостаточные «земские» начала русского крестьянского «Mipa» (a «Mip» означает одновременно «согласие» и «вселенную») Аксаков противопоставлял созданной Петром Великим по западным образцам регулярной имперской государственности, «гнету государственных учреждений и государственной заботливости». Исконно русский, идущий из глубин православия путь общинного «земства» был в учении славянофилов противопоставлен западному пути рационализма, «наружной связанности» и «индивидуальной изолированности», «жизни контракта и договора». Община «не договорная, а бытовая», «это не контракт, не сделка, это проявление народного духа».

Сложившись как своеобразная разновидность национального романтизма консервативной складки, славянофильство рассуждало об общине, прежде всего в историософских категориях как о проявлении провиденциальной самобытности России. Экономическую проблематику в этот контекст ввел парадокс! прусский барон Август фон Еакстгаузеи, совершивший в 1843 г. за счет правительства Николая I полугодичное путешествие по центральным и южным областям России и подытоживший свои наблюдения в 3-томном «Исследовании внутренних отношений, народной жизни и в особенности сельских учреждений России» (1847-1852). Идеологи славянофильства нашли в книге Гакстгаузена полное подтверждение своим взглядам на русскую «самобытность», проявляющуюся в православной «соборности», «хоровом чувстве согласия» в общине, патриархальной органичности хозяйственно-бытового уклада.

Так был задан основной мотив последующей русской экономической мысли XIX в. выражение одним общим понятием «сельская поземельная община» всего своеобразия экономического строя России; при этом обертоном зазвучала перекличка с западноевропейским социализмом, чьи утопии уничтожения права наследства и уравнительного распределения собственности уже достигнуты, по мнению Гакстгаузена, в компактных русских сельских общинах без всякой социальной революции. О том же писали славянофилы: наиболее начитанный из них в политической экономии Юрий Самарин (18061873) видел в общинном владении ненайденную на Западе «середину между дроблением земли до бесконечности и пролетариатством» и находил, что взоры европейцев (Гакстгаузена, Жорж Занд) «обратились теперь к славянскому миру, который понят ими как мир общины», и обратились «с каким-то участием и ожиданием», поскольку община естественная форма того, чего искусственным путем хотят добиться западные социалисты и коммунисты. Идейный вождь славянофильства Алексей Хомяков (1804-1860) настаивал, что земельная община «предохранение России» от пролетариата, пауперизма, и революционных потрясений; а из крестьянских ремесленных артелей могут развиться и промышленные общины.

«Язва пролетариатства» (с 1830-х годов времени завершения промышленного переворота в Англии и его начала в России символ несостоятельности западного экономического прогресса для русских мыслителей), с одной стороны, и социально-политическая революция с другой, были двумя главными жупелами, с оглядкой, на которые стала развиваться идеология славянофильства. По мрачному капризу судьбы самые яркие из ранних славянофилов А. Хомячков, К. Аксаков, братья Киреевские ушли из жизни в канун отмены крепостного права; другие Ю. Самарин, А. Кошелев, князь В. Черкасский своим активным участием в крестьянской реформе способствовали закреплению поземельно-передельной общины. Славянофильская пропаганда сказалась и на земской реформе 1864г. Позднее, пореформенное славянофильство публицист Иван Аксаков» ученый-предприниматель и редактор журнала «Вестник промышленности» Федор Чижов, культуролог Николай Данилевский и другие перешло на позиции панславизма и великодержавного имперского экспансионизма (в Средней Азии, на Балканах и на Черном море), отстаивания интересов национального (а фактически московского) 1 капитала в железнодорожном строительстве и в таможенной политике (протекционизм).

Представления славянофилов о происхождении, «самобытности» и экономическом содержании общинного землевладения подвергли резкой критике западники-фритредеры Вернадский и Чичерин. Напротив, «левые» революционные западники приверженцы социализма сделали шаг навстречу славянофилам, согласившись с ними относительно благодетельности принципа общинного владения и поставив его в центр утопии «русского социализма».

Основатели «русского социализма» Александр Герцен и Николай Огарев, как и славянофилы, происходили из богатых помещиков. Огарев, унаследовав от отца (действительного статского советника) обширное имение, решил на практике «коротко узнать, что такое община». Он экспериментировал с переходом крестьян на «систему заплатного труда», беспроцентным кредитом, сооружением фабрики местных промтоваров, обучением крестьянских детей. В статье «Народная политехническая школа» (1847) Огарев дал откровенную характеристику народному невежеству, неряшеству, фатализму, не имеющему аналога русскому «авось» и заключил: «Наша община есть равенство рабства. Mip (м1рское управление)... есть выражение зависти всех против одного, общины против лица... по статистическому опыту в наших деревнях... не более 5\% крестьян богатеет».

Но, несмотря на это, разорившийся после 10 лет хозяйственных опытов и эмигрировавший Огарев солидаризовался со своим другом Герценом в утопии общинного «русского социализма». Александр Герцен, самый яркий из западников в «философических» спорах со славянофилами, сознавал, что русская община «поглощает личность». Но, пережив в эмиграции разочарование в западной цивилизации, ее «антропофагии», «мещанстве», гипертрофированном приобретательстве и собственничестве, Герцен склонился в сторону славянофильства, пытаясь убедить себя и других в том, что община это «жизненный нерв нашего национального существования»: «Счастье для русского народа, что он остался... вне европейской цивилизации, которая, без сомнения, подкопала бы общину и которая ныне дошла в социализме до самоотрицания». Много размышляя над западноевропейскими социалистическими системами, Герцен не был удовлетворен ими, страшился «рабства общего благосостояния» и предрекал, что западный городской индустриальный «безземельный» мир весь «пройдет мещанством».

Выход из этого «конца истории» Герцен стал искать на путях «русского социализма», указывая на подвижные артельно-мастеровые русские общины, оставлявшие «достаточно широкий простор для личной свободы и инициативы». В артели Герцен видел «лучшее доказательство того естественного, безотчетного сочувствия славян с социализмом... Артель вовсе не похожа на германский цех, она не ищет ни монополии, ни исключительных прав, она не для того собирается, чтобы мешать другим, она устроена для себя, а не против кого-либо. Артель соединение вольных людей одного мастерства на общий прибыток общими силами».

Оказавшись в итоге на перепутье между либеральным западничеством, славянофильством и европейским социализмом, революционеры-дворяне Герцен и Огарев оставили свой расплывчатый «русский социализм» в наследство новому поколению искателей общественного идеала интеллигентам-разночинцам, начиная с Чернышевского.