1. принцип историзма

1. принцип историзма

Главное, что Маркс воспринял у Гегеля, это историзм. Человеческая история, согласно Марксу, это череда типов общества, которые с закономерной последовательностью сменяют одна другую. Иными словами, история это естественноисторический процесс. В этой характеристике заключался парадокс, который, тем не менее, точно характеризовал мысль Маркса. История воспринималась в то время, прежде всего как продукт разума и в этом смысле как процесс неестественный. Маркс соглашался с тем, что историю творят j наделенные разумом, но подчеркивал, что их деятельность поставлена в жесткие рамки. С одной стороны, заданы объективные ус этой деятельности, включая те, что созданы предшествующими поколениями, с другой она упирается в противоречивость интересов людей, и это диктует логику событий, над которой индивиды не властны. Именно поэтому Маркс говорил о собственной, объектив» и в этом смысле естественной логике истории. Это процесс неравномерный, проходящий различные фазы и стадии, но, тем не & закономерный и потому доступный объективному познанию.

Вслед за Гегелем Маркс видел в общественной системе органическое целое и рассматривал социальную историю как закономерную смену общественных «организмов», которые он назвал «общественно-экономическими формациями». Как всякий организм, общественная формация проходит жизненный цикл от своего рождения до своей гибели. Все формации, кроме первичной, имеют структуру, главными элементами которой выступают общественные классы, т.е. группы людей со сходным социальным положением и общими интересами. Отношения между основными классами каждой формации определяют возможности и границы общественного прогресса в рамках данной формации и, в конечном счете, ее судьбу. Так, когда рабский труд стал проигрывать в конкуренции с трудом самостоятельного крестьянина, рабовладельческая формация ушла с исторической арены вместе с ее основными действующими лицами раб рабовладельцами. Самостоятельный крестьянин из второстепенной фигуры рабовладельческого общества превратился наряду с собственником земли в главное действующее лицо новой, феода общественно-экономической формации. Точно так же в недрах феодализма зародилось «третье сословие» купцы, ремесленники подмастерья, которые в дальнейшем стали ядром следующей, талистической формации, пришедшей на смену феодальным отношениям.

Маркс распространил эту логику и на капитализм – главный объект своего анализа. Он считал, что формация, основанная на капиталистической рыночной экономике отнюдь не окончательное в воцарение разума, как верили многие «классики», а очередной, такой же преходящий, как все остальные, этап истории. Переосмысливая классическую политэкономию, он вместе с исторической школой (см. гл. 8) отверг ее претензии на открытие истин, не зависимых от условий времени и пространства, но в отличие от исторической школы – он знал ее в качестве теории одной из формаций – капиталистической. Таково Марксово решение конфликта между историзмом и научностью: экономические законы действуют и могут служить объектом знания, но они историчны, т.е. их общезначимость ограничена отдельными ступенями развития общества.

Во многом, следуя за экономистами-классиками, Маркс, однако, сместил фокус своего внимания. Его особенно интересовали те закономерности функционирования и развития капитализма, которые подрывают его устойчивость и превращают в препятствие общественного прогресса. Если Смит исходил из гармоничности рыночной экономики с ее «невидимой рукой», направляющей частные интересы к общественному благу, то Маркс, напротив, искал в капитализме противоречия и конфликты, полагая вслед за Гегелем, что именно познание противоречий дает ключ к пониманию тенденций развития изучаемого объекта. Марксова критика классической политической экономии имела, соответственно, два аспекта:

Маркс выступал ее внутренним критиком и продолжателем в этом качестве он выявлял слабые точки доктрины и предлагал пути ее укрепления; одновременно он был ее внешним критиком, который сквозь призму внутренних противоречий капитализма обнажал пласт экономической реальности, вовсе ускользавший от внимания экономистов-классиков, и тем самым демонстрировал принципиальную ограниченность их подхода.