Свобода и детерминизм

Свобода и детерминизм

Хорошо известен рецепт Джеймса для вставания с постели холодным утром: вы долго лежите в ней, пока не исчезнет ощущение конфликта, а затем вдруг внезапная импульсивная идея «Эй, я не должен больше лежать!» подбрасывает вас с кровати. Такого рода идеомоторный акт в строгом смысле слова никак не может считаться волевым; но — наряду с рефлексами и привычками — объясняет многие виды активности, которые обычно считаются произвольными. И, тем не менее, существует еще и большое количество действий, которые на полном основании можно считать волевыми; эти действия чрезвычайно интересовали Джеймса. Чтобы объяснить их, он предлагает еще одну из своих весьма оригинальных гипотез — принцип Fiat! (Да будет! — лат.). Позднее психологи отрицали существование специфического «чувства усилия», являющегося интроспективным доказательством этого принципа. Именно это чувство, по мнению Джеймса, отличает простую идеомоторную активность от настоящего волевого действия. И отрицая его существование, дифференциальные психологи умудрились приравнять волю к детерминирующим тенденциям или даже к беззвучной вербальной саморегуляции. Но для Джеймса

«... целая драма волевого акта зависит от объема внимания, чуть большего или чуть меньшего, который могут получить соперничающие моторные идеи» (10,1, стр. 453).

«Да будет!», или элемент разрешения, появляется тогда, когда необходима нейтрализация антагонистической и тормозящей поведение идеи. Допуская (как это делает идеомоторная теория), что любое представление о движении, как правило, некоторым образом вызывает осуществление этого движения, мы предполагаем, что в определенные моменты одновременно иннервируются противоречивые и взаимоисключающие движения. Именно при подобных конфликтных условиях выбор, подкрепление или торможение этих действий реализуется посредством определенных усилий, контролирующих осуществление «выбранной идеи». Та сила, которая обеспечивает осуществление выбранной (обычно наименее приятной) идеи, это как раз и есть воля. Когда принято решение о том, какая из идей наиболее насущна, начинается определенная идеомоторная активность, реализующая эту идею в движение. Таким образом, волевое усилие может быть отнесено к области внимания.

Что касается соотношения воли и характера, нужно сказать, что те идеи, которые должны находиться под контролем, это, как правило, инстинктивные и гедонистические импульсы, зачастую имеющие асоциальный оттенок. Функция характера — контролировать длительные неинстинктивные и гедонистические мотивы; таким образом, характер может быть сформирован только посредством тренировки воли.

Итак, воля только изредка выступает в качестве детерминанты поведения.

«Иногда достаточно только смутной идеи, но иногда реализации движения предшествует дополнительный сознательный элемент в форме идеи «Да будет!», самонаказа или разрешения» (10, II, стр. 552).

В воле нет необходимости и в том случае, когда на первый план выступает интерес.

«Если необходимо конкретное название для условия, от которого зависит импульсивные и ингибирующие характеристики объектов, то мы можем сказать, что это интерес. «Интересное» — это понятие, которое покрывает не только приятное и мучительное, но и болезненно обворожительное, навязчиво преследующее и даже просто знакомое, поскольку внимание обычно направлено по привычным каналам, и то-на–что-мы-обращаем-внимание и то-что-нас-интересует — это синонимичные термины» (10, II, стр. 558).

Кстати, любопытно отметить, что эта концепция интереса практически не оказала никакого влияния на последующее развитие психологии. Джеймс предложил нам простой структурный элемент человеческой мотивации; но психологи упорно продолжают не замечать его в свою поисках того, что они рассматривают как «более базовый» мотивационный элемент, — побуждений, потребностей, инстинктивных энергий». И, тем не менее, мне кажется достаточно прогрессивной идея о том, что интересы, развившиеся и сформировавшиеся за пределами базового уровня биологических потребностей, в действительности являются первичным двигателем человеческого поведения (3).

Но мы отвлеклись от нашего разговора о принципе «Да будет!». Heт сомнения в том, что это дуалистическая, менталистическая и интеракци-онистская концепция.

«Волевое действие — это физический или моральный факт, отчетливый и простой, оно полностью завершается, когда идея пребывает в стабильном состоянии» (10,11, стр. 560).

Одним словом, окончание волевого процесса, тот факт, к которому непосредственно прикладывается воля, это всегда идея . . . Единственное сопротивление, которому может подвергнуться воля, это сопротивление, оказываемое самой этой идеей (10, II, стр. 567).

Джеймс допускал, что существуют строгие ограничения для функционирования механизма «Да будет!». Он не может пересилить слишком сильные инстинкты или привычки. Он не может распространяться на те сферы психической жизни, где действие невозможно. Никто не может, просто сконцентрировав свое внимание, разговаривать по-китайски, если у него нет соответствующего образования, или же продолжать работать, когда все силы уже исчерпаны. Но в реальности ограничения нашего существования гораздо шире, чем мы обычно предполагаем. (13) И наши достижения могут значительно превосходить наши же обычные результаты. Основная задача психолога, занятого вопросами воли, состоит, по мнению Джеймса, в том, чтобы определить рамки свободы. Если мы не располагаем тотальной свободой, а совершенно очевидно, что мы ей не располагаем, тогда насколько мы все-таки свободны?

«Решения, на которые были затрачены определенные усилия, постепенно переплетаются с теми, которые осуществились без усилий, и нам нелегко определить, где именно лежат эти ограничения" (10, II, стр. 575).

Джеймс осознавал собственную неспособность ответить на вопрос о том, насколько мы свободны. Но он рискнул предположить, где находится грань собственно волевого акта.

В этом вопросе, где научные и моральные постулаты находятся в противоречии друг другу, где невозможно простое объективное доказательство, прагматическое оправдание того, кто связался с индетерминистской гипотезой, заключается только в том, что она высвобождает энергию и избегает соблазнительных рационализации, в которых увяз детерминист, всегда следующий по пути наименьшего сопротивления и рассматривающий этот путь как единственно возможный. Если оно не является неразборчивым или чрезмерным, убеждение в возможности человеческой свободы — да и кто может это отрицать? — вполне обоснованно.

Осознавая, насколько противоречит его принцип свободы тому, о чем он сам писал в своих «Принципах», Джеймс попытался оправдать (хотя и неубедительно) это расхождение. Он заявил, что психология как наука может выдвигать принцип детерминизма даже в том случае, если свободная воля — это реальность. Она может оставить свободу в той области, перед которой «наука просто останавливается».

Неудачность этого решения заключается в том, что психология, принимая в расчет свободу (если свобода — это реальный факт), будет предлагать искаженное представление о человеческом поведении. Если сила, обеспечивающая следование выбранной идее, это изначально npисущая человеку сила, то почему мы прячем наши научные головы в песок и отказываемся от ее изучения? Похоже, что Джеймс предлагал другим ту самую страусиную политику, которой так упорно избегал сам. Он слишком стремился к исчерпывающему представлению о человеческой природе, чтобы оставить в стороне такую важную способность как тот пресловутый механизм «Да будет!». Фактически он заявлял, что сторонники физикалистских аналогий поступают «крайне опрометчиво», не принимая в расчет этот механизм, но сам, тем не менее, обвинял в опрометчивости и детерминистов.

Видимо, мы будем правы, если скажем, что та неприязнь, которую питали к Джеймсу некоторые психологи более позднего времени, основывалась главным образом на его отклонениях от позиции строгого детерминизма. И результатом этого отклонения, по их мнению, была недостаточная целостность его как ученого. Но неужели сами его критики никогда сами не отклонялись от строгого детерминизма? Неужели они никогда не замечали в самих себе или в других людях способности «следовать выбранной идее»? Не восхваляли или порицали? Не тратили на что-то огромные усилия? Отличительной чертой Джеймса является то, что он честно пытался бороться со своими противоречивыми гипотезами, соглашаясь с их непоследовательностью на практике, и, в конечном счете, получил благодаря им более широкое и всеобъемлющее представление о предмете..