Идеи и концепции всеобщего мира в воюющих странах: 1914 – 1918 гг.

Идеи и концепции всеобщего мира в воюющих странах: 1914 – 1918 гг.

Изучение исследователями в течение долгого времени лишь материально-экономической стороны истории Первой мировой войны привело к тому, что многие явления, присущие столь грандиозному событию, оказались мало освещенными в историографии. Это в значительной мере относится к духовной составляющей содержания военного периода – тому спектру общественно-политических идей, концепций и нравственных идеалов, которые, определяя умонастроения народов, были ярко выражены в различных странах.

Действительно, в ходе соперничества государств за новые территории, источники сырья и сферы политического влияния широко проявили себя идеи мировоззренческого характера, идеи борьбы за новое устройство мира, без войн и военных угроз, за всеобщий мир, в котором восторжествуют свобода и счастье всего человечества. В данной идеологии нашли свое выражение не только официальные пропагандистские установки, но и чаяния самих масс, связывавших с войной, как это ни странно звучит, надежды на новую, лучшую жизнь, прекрасное будущее всех народов.

Так, российский присяжный поверенный Н.П. Розанов, автор брошюры «Освободительная война» (1914 г.) утверждал, что через кровопролитную борьбу «осуществятся мечты духа народного о

вечном мире», и, обращаясь к воинам, сражавшимся на бранном поле, заявлял: « … Вы счастливы! Участвуя в мировом событии, вы содействуете переходу того Рубикона, за которым начинается “новая жизнь – счастливая и свободная”»1.

Сама русская армия, по свидетельству современников, была проникнута верой в то, что она «борется за лучшее будущее для будущих поколений»2. Известный русский писатель В.И. НемировичДанченко, несмотря на предвидение в самом начале войны ее трагических последствий, не мог скрыть своего воодушевления по поводу открывшихся ему новых мировых перспектив. «Как ужасна будет война, но как хорошо жить в такие минуты! – заявлял он. – Я уже

старик, но даже в молодых восторгах 1877–78 гг. не переживал такого подъема … с нами яркие надежды, с нами вера в победу, вера в новую эру благополучия»3. Именно начавшаяся война, по убеждению другого автора, Е. Никитина, была способна воплотить в действительность «такое тесное братство народов, о котором едва ли могли помышлять те благородные мечтатели всех времен, которые несли человечеству горячую проповедь о мире всего мира»4. В выражении подобной уверенности не отставала и издаваемая И. Д. Сытиным газета либерального направления «Русское слово», превратившаяся благодаря обширной информации и критике царизма в одно из самых распространенных изданий в России. Уже 20 июля

1914 г., то есть на следующий день после объявления войны Германией, она восторженно приветствовала начало «новой эры всемирной истории», в которой с окончанием войны осуществятся самые пылкие мечтания «о братстве народов и о царстве мира, правды и любви»5. Не меньше надежд на новый период в жизни человечества возлагал поэт В. Брюсов:

Пусть, пусть из огненной купели

Преображенный выйдет мир!6

Такого рода мысли высказывались и в других странах – активных участницах всеобщей схватки. В воззвании, с которым в самом начале войны обратился к французским солдатам президент палаты депутатов, говорилось: «Завтра, когда вы восторжествуете, Европа отдохнет. Она не будет больше жить в постоянной тревоге. Плоды народных трудов не будут больше поглощаться смертоносными извержениями, и чем полнее будет ваша победа, тем спокойней будут Франция и Европа»7. Взгляд на войну, как на явление, открывающее человечеству новые радужные горизонты, был весьма распространен и в Германии. Еще в 1912 г. генерал Бернгарди утверждал: «Война,

предпринятая ради высоких целей, должна быть рассматриваема… как необходимость политическая в интересах прогресса биологического, общественного и нравственного»8. В удивительном созвучии с данными утверждениями в России также подчеркивалось общечеловеческое значение войны в его сугубо положительном смысле. «И да благословенна будет эта война, – восклицал Н.П. Розанов, – ибо она несет мир человечеству»9!

Таким образом, с Первой мировой войной напрямую связывалась возможность решения важнейших мировых проблем. И в этом проявилось сходство общественно-политической мысли различных стран. К тому же представления о всеобщем мире, свободе и счастье народов нашли свое воплощение в определенных концепциях, представлявших собой целостные модели мирового устройства. По совокупности вошедших в них идей, их характеру и направленности эти модели были до удивления схожи между собой. Они получили развитие задолго до войны, включив в себя идеи нескольких предшествовавших столетий, но были активизированы во взглядах своих приверженцев именно в годы жесточайшего мирового кровопролития. Не только каждая из противоборствовавших сторон, но и многие из государств – членов одного военного блока, даже различные политические силы внутри одной страны, стремились реализовать свою модель будущего международного, общественно-политического и культурного порядка. При этом провозглашался принцип универсализма, предполагавший развитие мира по единому образу и подобию. Различным был лишь фундамент нового мира, тот основной путь, по которому, по мысли сторонников каждой модели, должны были следовать народы к своему светлому будущему, чтобы гарантировать его устойчивость и сохранность. К тому же идее свободы, в обязательном порядке присутствовавшей в этих моделях, в каждом случае придавался особый смысл и значение.

Важнейшие роли в процессе борьбы за свои модели играли Россия и Германия, стремившиеся реализовать их в результате военной победы. Причем и Россия, и Германия в своем идейном арсенале имели несколько моделей мира, которые не исключали, а дополняли друг друга. В их числе следует выделить модель, которую условно можно обозначить как «территориальную». В идеях ее построения, как с одной, так и с другой стороны, отразились давние представления о противнике, об источнике военной угрозы в мире и пути ее ликвидации. Ради освобождения человечества от войн она предполагала расчленение территории тех государств, которые представляли угрозу миру. Однако оценки того, откуда исходила военная опасность, которые давали Россия и Германия, кардинально расходились. Поэтому характерной особенностью «территориальной» модели было то, что ее признавали обе военные соперницы, но каждая – с позиции своей правоты и истины.

Так, Россия выступала в роли освободительницы народов от германской угрозы. Уже 26 июля (по ст. ст.) 1914 г. в царском Манифесте торжественно провозглашалось, что Россия взялась за оружие с целью устранить, наконец, вместе с союзниками «вечную угрозу германских держав общему миру и спокойствию»10. Для этого она собиралась довести войну до полной победы над противником, чтобы исключить возможность подготовки его к новой войне. 8 (21) ноября 1914 г. Николай II лично сообщил французскому послу в России М. Палеологу, что он «решил продолжать войну, пока германские державы не будут раздавлены… Самое главное, что мы должны установить, это – уничтожение германского милитаризма,

конец того кошмара, в котором Германия нас держит вот уже больше сорока лет. Нужно отнять у германского народа всякую возможность реванша. Если мы дадим себя разжалобить – это будет новая война через немного времени»11.

Сознанием необходимости раз и навсегда покончить с главным источником угрозы миру прониклась и общественность страны. Не случайно в российских изданиях упорно высказывалась мысль: «Германия – зачинщица вооружений… Укротится Германия, некому будет вооружать Европу. Тогда не будет угрозы миру, потому что никто не будет ему грозить. Теперешний «вооруженный мир» заменится настоящим миром. И, кто знает – может быть, исчезнет не только угроза войны, но и сама война?.. В союзе с Францией и Англией у России также и эта задача – обессилить Германию… на благо человечества»12.

При этом данная война представлялась не простым столкновением различных государств, а кровавой борьбой двух противоположных миров. С одной стороны, – германский милитаризм, посягающий на культурные блага мира и использующий достижения научнотехнического прогресса в целях нагнетания военной напряженности. А с другой – народы, не желающие вечно жить в вооруженном мире, при постоянной угрозе войн, когда «все духовные и материальные богатства страны употребляются не на нужды людей, а на приобретение и усовершенствование орудий истребления»13. Недаром вооруженные действия, развернувшиеся на огромных земных и морских пространствах, характеризовались как «революционное восстание народов»14 против произвола бронированного кулака тевтона, и даже рождение мысли о доведении войны до полной победы приписывалось не дипломатическим кабинетам, а массам простых людей.

И, видимо, это не было каким-либо преувеличением. Газета

«Русское слово» уже на следующий день после начала войны уверенно заявила: «Мы будем бороться за светлое будущее всего человечества, за уничтожение чудовищного гнезда милитаризма и за освобождение великого немецкого народа от ига тупого юнкерства… Не будем же останавливаться на полдороге. Святое дело освобождения человечества от бремени насилия и вечных угроз должно быть доведено до конца. Страшны жертвы, труден путь, но велика награда»15. Даже у большинства находившихся в запасе петроградских рабочих, как отмечал большевик В.В. Куйбышев, в начале войны наблюдалось «приблизительно такое настроение: чванного шовинизма и безразборчивой ярости против всех немцев я у них не видел, но

ненависть к германскому правительству и командующим классам Германии сильна… Мечтают освободить Германию от безответственной власти и разоружить в результате всю Европу»16. И не случайно после успешного наступления русской армии осенью 1914 г., когда германские войска были отброшены к границе российской Польши, а австро-венгерской армии пришлось отступить к Карпатам, в союзнической Франции с восторгом отмечалось: «Русские армии подвигаются на запад с неодолимым стихийным натиском, остановить который не может никакая человеческая сила. Высокий патриотизм и какой-то мистический энтузиазм одушевляют народные массы, которые от берегов Великого океана до Балтики устремились на запад с жаждой победы»17 (выделено мною. – Н.К.).

Действительно, общим желанием правящей верхушки, армейских кругов и широких масс российского общества было тогда взятие Берлина русской армией. Еще в 1 (14) августа 1914 г. император Николай II предписал Верховному главнокомандующему великому князю Николаю Николаевичу «очистить себе как можно скорее и во что бы то ни стало дорогу на Берлин»18. Показательно, что даже студенты Московского университета, дружно выразившие свою готовность вступить в ряды армии 9 октября 1914 г., в день начавшегося контрудара русских войск по наступавшей на Варшаву германской армии, торжественно заявили «главноначальствующему» г. Москвы генерал-майору Адрианову: «Мы надеемся вступить в бой с немцами уже не под Варшавой, а под Берлином». Адрианов безоговорочно поддержал их в этом стремлении: «Вместе с вами желаю, чтобы армия и вы вступили героями в Берлин». Его слова были покрыты восторженными криками: «Ура! В Берлин, в Берлин!»19.

Считалось, что лишь с взятием Берлина появится реальная возможность сокрушить материальную основу германского милитаризма – могущество Германской империи – посредством ее расчленения. Свои конкретные соображения по данному вопросу российский император изложил в беседе с французским послом 8 (21) ноября 1914 г.: «Большие перемены произойдут, в особенности в самой Германии… Россия возьмет себе прежние польские земли и часть Восточной Пруссии. Франция возвратит Эльзас-Лотарингию и распространится, быть может, и на рейнские провинции. Бельгия должна получить, в области Ахена, важное приращение своей территории: ведь она так это заслужила. Что касается до германских колоний, Франция и Англия разделят их между собою по желанию. Я хотел бы, наконец, чтобы Шлезвиг, включая район Кильского канала, был возвращен Дании. А Ганновер? Не следовало ли бы его воссоздать? Поставив маленькое свободное государство между Пруссией и Голландией, мы бы очень укрепили будущий мир»20.

Как видно, в представленных планах раздела германских земель заключалась идея передела территории в пользу победителей. Возможность расширения собственных границ за счет побежденного противника реализовывалась в них в полной мере. Но, вместе с тем, за ними крылось нечто большее, чем очередные притязания на «кусок чужого пирога», а именно – вполне сложившиеся взгляды на решение глобальной проблемы войны и мира. Речь шла о реализации определенной модели мирового порядка, которая должна была упрочить мир на основе изменения соотношения политических сил на международной арене, обуздания агрессора посредством лишения его материальной возможности для проведения в дальнейшем завоевательной политики. Недаром Николай II, заканчивая изложение своей программы будущего мира, особо подчеркнул: «Наше дело будет оправдано перед Богом и перед историей, только если им руководит великая идея, желание обеспечить на очень долгое время мир всего мира». По свидетельству М. Палеолога, произнося последнюю фразу, царь «выпрямился на своем кресле; его голос дрожит от торжественного религиозного волнения; особенный блеск освещает его взгляд. Очевидно, и его совесть, и его вера затронуты»21.

Именно с расчленением германской империи связывались надежды российской общественности на светлое будущее всех народов, наступление невиданной прежде счастливой эпохи. Так, в издаваемой в этот период литературе особо подчеркивалось, что после обезвреживания Германии путем сокращения ее территорий и раздела на составные части – немецкие княжества, каждое из которых не сможет никому угрожать, в Европе прекратится вакханалия вооружений и настанет «новая эра мира..., любви и труда»22.

Между тем, Германия отстаивала свою решающую роль в

обеспечении безопасности всей Европы и мира. 7 августа 1914 г. германский император Вильгельм II, обращаясь с прокламацией к немецкому народу, которая была помещена в специальном издании

«Имперского Вестника», представлял себя истинным миротворцем, а свою империю – исключительно миролюбивым государством: «Я и предшественники мои с самого основания Германской империи всегда стремились к поддержанию всемирного мира и к пользованию этим миром для прогресса страны». Напротив, Англия, Франция и Россия, с его точки зрения, являлись главной преградой на пути народов к мирной жизни, ибо, вынашивая агрессивные намерения, они не только мешали Германии стать могущественной державой, гарантом всеобщей безопасности, но и покушались на само ее государственное существование. В той же прокламации Вильгельм II прямо указывал на политику милитаризма антантовских союзников как следствие их захватнических устремлений: «Ныне нас хотят унизить, нас просят убавить наши военные силы, тогда как наши враги вооружаются для коварного нападения». Более того, германский император заявил, что в соответствии со своими целями враг перешел уже к активным действиям, напав на его мирную страну с ее трудолюбивым народом: «Враг нападает на нас среди мира. К оружию!»23.

Данный взгляд на происхождение войны и ее инициаторов получил широкое распространение в германском обществе. Вслед за императором его высказывали германские ученые и деятели искусства. «Не п р а в да , что Германия вызвала эту войну, – утверждалось в подписанном ими "Манифесте 93-х", – ни народ германский, ни правительство, ни император не хотели ее… И только тогда, когда сначала начали ему угрожать, а вслед за тем и н а па л и н а н е го из засады три великие державы, наш народ поднялся, как один человек»24. Те же мысли нашли свое выражение и в германской армии. Например, в проповеди, которая была роздана германским войскам и которая была напечатана не только по-немецки, но и пофранцузски, подчеркивалось: «Настоящая война – война священная. Мы ее не желали… Мы сражаемся за нашего Императора, который в продолжение 25-ти лет был князем мира… Наша борьба есть борьба за правду и законность против коварства и лукавства русских, борьба правды с ложью, борьба германской совести, признающей свою ответственность перед Богом»25.

Для большинства немецкого населения врагом номер один представлялась Россия вследствие распространенного убеждения о постоянно исходившей от нее военной опасности26. Тезис о «русской угрозе» получил широкое хождение в германской литературе и публицистике еще в XIX веке. Немцев пугали громадные просторы восточной соседки, которые она, по общему убеждению, приобрела вследствие своей «расширительной политики», подталкиваемой неутолимой «жаждой завоеваний»27. Считалось, что «поглощение» ею Финляндии, разгром могущественной Швеции, серьезный удар по положению Турции в Европе привели к дальнейшему росту ее военной мощи и лишь подогрели ее захватнические аппетиты. 7 сентября 1879 г., вскоре после русско-турецкой войны 1877–1878 гг., германский канцлер О. Бисмарк предупреждал императора, что «похоже на то, будто Россия… приняла на себя наследство наполеоновского милитаризма, а вместе с тем и ту миссию, выполнение которой отмечено темными пятнами на фоне европейского мира»28. А в 1892 г. специально в целях подкрепления стереотипа о русской угрозе консультант Вильгельма II и генерального штаба германской армии профессор русской истории Т. Шиманн издал дневник прибалтийского немецкого писателя В. Хена, с относящимися еще к

1867 г. заметками, в котором утверждалось: «Монголы, пришедшие из глубины Востока, застряли в Силезии, славяне запросто могут остановиться лишь у Атлантического океана. Пока их уничтожает только алкоголь, который в данных обстоятельствах может стать благодетелем для человечества»29.

Главное, что питало у немцев чувство недоверия и откровенной враждебности к России, – это уверенность в том, что она «всегда имела и имеет по отношению к Германии агрессивные намерения»30. Даже освободительные походы 1813–1814 гг. русской армии против наполеоновского владычества в Пруссии и Австрии не являлись для них исключением в данном отношении. По сложившимся представлениям, пришедшие в Германию русские войска «великолепно… умели воровать и грабить, мародерствовать и угонять»31.

В общественном мнении Германии Россия представлялась отсталой в культурном отношении и чуждой ей азиатской, варварской страной, нашествие которой неизбежно означало уничтожение ее культуры и цивилизации. В таком же духе пропагандировался и воспринимался образ русских в союзной Австро-Венгерской империи. Показательно свидетельство очевидца об отношения населения Галиции к успешно наступавшей осенью 1914 г. русской армии. «Когда приближались к нашему селу русские в 1914 г., – рассказывал один юный галицийский украинец, – то нас заранее предупреждали против них. Говорили, что русские казаки и с одним только оком (все кривые), и что они расставят котлы на площади и будут хватать детей, варить и есть. При вступлении их войск мы все прятались в овес, в канавы, но потом мало-помалу стали вылезать и, встречая от них только ласку и угощение, привязались к ним всей душой». На вопрос, почему же люди поверили «таким басням», юноша отвечал:

«Все верили в деревне, потому что нам долго толковали так»32.

Насколько широко были распространены подобные представления о русских «варварах» и об угрозе со стороны России немцам и всему миру, достаточно красноречиво доказывает позиция германских социалистов, выраженная ими 19 июля (1 августа) 1914 г., то есть в первый же день объявленной их правительством войны. «Немецкие жены и дети, – заявляла редакция партийной газеты «Vorwärts», – не должны стать жертвами русских жестокостей, германская земля не должна стать добычей русских казаков…, в настоящий момент мы защищаем все, что дано германской культурой и германской свободой, против ничем не стесняющегося и варварского врага»33.

Однако Германия представляла себя не только в роли защитницы своего государства, но и освободительницы Европы и мира от

«русской угрозы». Она вынашивала свою «территориальную» модель мира, которую стремилась реализовать в случае военной победы. По своим мировоззренческим основам данная модель имела безусловное сходство с «территориальной» моделью России, поскольку предполагала такой разгром и ослабление противника, которые бы полностью исключали в дальнейшем возможность его вооруженного натиска. В отношении Российской империи это означало необходимость ее расчленения, разумеется, во имя всеобщего мира и спокойствия народов. «Русское колоссальное государство с 170 миллионами населения должно… подвергнуться разделу в интересах европейской безопасности, – убежденно заявлял известный германский публицист и политик П. Рорбах, разумея отделение от России, прежде всего, ее западных и южных территорий, – ибо русская политика в течение продолжительного времени служит угрозой миру и существованию двух центральных европейских держав: Германии и Австро-Венгрии»34.

Следствием раздела России должно было стать лишение ее выхода к Балтийскому и Черному морям, что неизбежно меняло бы

соотношение сил на международной арене в пользу Германии. По первоначальным, господствовавшим до войны и в первые месяцы ее проведения гипотетическим планам предполагалось «прогнать Россию за Урал»35. Одновременно должна была возродиться «Священная Римская империя немецкой нации» или «Западная империя». Как выразился Вильгельм II еще в октябре 1904 г., Германия должна «сделаться столь же могучим государством…, каким некогда была Римская всемирная империя». Предполагалось пределы новой Германской империи «воздвигнуть до Волги и Черного моря»36, отстоять права Германии «на море Средиземное и на Атлантический океан»37, и, в конечном итоге, собрать «наследие древности», под которым подразумевались почти все народы Европы38.

Однако в 1915–1916 гг., уже после срыва плана молниеносной войны, в Германии стали выдвигаться более скромные варианты раздела России и создания нового политического объединения. В это время в стране приобрела популярность идея «Срединной Европы» как политического и экономического союза стран Центральной Европы под эгидой Германии, расположенном «между Россией и западными державами»39. В соответствии с такой корректировкой взглядов на новые очертания границ известный германский историк Шеффер в феврале 1915 г. заявил, что «громадная русская сила должна быть вытеснена за Днепр». Тогда, пояснял он, «явится возможность образовать под главенством Германии и Австро-Венгрии, от Северного

мыса до Средиземного моря, союз держав, обеспечивающий за каждой из них прочность существования и мир»40. О претензиях Германии стать «убежищем мира» и ее «благородной»41 роли на континенте в случае реализации ее «территориальной» модели говорил и немецкий профессор международного права Ф. Лист.

Таким образом, при создании любого политического объединения под эгидой Германии она претендовала стать гарантом мира в Европе, обеспечивающим его максимальную устойчивость и безопасность.

Но одной «территориальной» модели для реализации подобных идей было явно недостаточно. Построить новый, «вечный» мир только на произвольном разделе и соединении чужих территорий было невозможно. Процесс мироустройства требовалось наполнить таким содержанием, которое бы прочно скрепляло новое территориально-политическое образование. Следовательно, «территориальную» модель необходимо было дополнить другими моделями национального и духовного порядка. И такие модели были созданы в различных государствах, ввязавшихся в кровопролитную борьбу за их повсеместное утверждение.

Германскую «территориальную» модель вполне органично дополняла модель «германизма». Разумеется, что это название, как и названия других моделей, даваемые в данном исследовании, не претендуют на непререкаемую истину и носят условный характер. Модель

«германизма» сформировалась благодаря идеям германских политиков, государственных деятелей, ученых, историков, философов, публицистов по крайней мере XVIII – начала XX вв. Она предполагала утверждение всеобщего мира, свободы и счастья человечества на основе «германизации» народов. Последняя означала необходимость всем стать «германцами», прежде всего, через германскую кровь, а в случае отсутствия таковой – через приобщение к германской культуре, цивилизации, через повсеместное внедрение германского образа мышления и германского понятия истинной духовной свободы.

Такая постановка задачи исходила из убеждения, что германцы являются представителями высшей расы, избранной нацией, в жилах которой течет кровь, заключающая в себе свойства творческой одаренности, исключительности, гениальности. А антропологический тип германца с присущими ему высоким ростом, белокуростью, голубыми глазами и продолговатым лицом представляют собой самый совершенный тип арийца и вообще человека. Даже сам Иисус Христос, как доказывалось антропологами и филологами, был германцем, вернее, арийцем – предком германца, поскольку обладал совершенным физическим типом42. По утверждению немецких ученых, германская кровь, влитая еще племенами готов, франков, лангобардов в другие европейские народы, стала причиной рождения итальянских и французских гениев, но с оскудеванием ее влияния культура латинских стран бесповоротно пошла на спад.

Как утверждал известный немецкий писатель английского происхождения Г.С. Чемберлен, чуть ли не все основатели европейской культуры, как, например, французский поэт XI–XII вв. Т. Абеляр, итальянский скульптор XIII в. Н.Пизано, итальянский живописец XIII – начала XIV вв. Чимабуэ и даже создатель итальянского литературного языка, знаменитый поэт XIII–XIV вв. Дантэ Алигьери, имели германское происхождение. А в сочинениях хорошо известного в России немецкого антрополога и мыслителя Л. Вольтмана «Die Germanen und die Rennaissance in Italien»(1905), «Die Germanen in Frankreich» (1907 г.) старательно доказывалось, что среди потомков германцев в Италии были Т. Тассо, Дж. Бокаччо, Микель Анджело, Леонардо да Винчи, Рафаэль, Тициан, Христофор Колумб, Г. Галилей, Джордано Бруно, Джузеппе Верди, Джузеппе Гаррибальди, а во Франции – Р. Декарт, Мольер, Вольтер, Ж.Ж. Руссо, М. Робеспьер, Наполеон I, А.Л. Лавуазье, В. Гюго и многие другие выдающиеся личности. Одним словом, получалось, что все итальянское Возрождение и вся многовековая французская культура являлись творчеством «никак не итальянского и французского народа, а одного лишь немецкого»43. Недаром тот же Г.С. Чемберлен заявлял, что именно германец «является душой современной европейской культуры»44.

Все это, безусловно, повлияло на формирование представлений о том, что немцы – единственные обладатели человеческой культуры во всей ее полноте, носители высшей цивилизации. «Немецкая культура самая лучшая, самая надежная, самая существенная, – был уверен немецкий юрист Отто Гирке. – Она является элементом, наиболее необходимым для всеобщей цивилизации». По убеждению известного химика профессора Оствальда, превосходство немецкой нации было обусловлено ее организацией. «Германия есть страна, по преимуществу организованная. Организация, вот новый фактор, введенный нами в историю цивилизации»45.

Действительно, немецкая организация, немецкий порядок представлялись германцу вершиной достижений человечества, ибо мир в германской мистике и философии изначально казался «темным и хаотическим», неупорядоченным и недисциплинированным. Все другие народы, по замечанию известного русского философа Н.А. Бердяева, немец всегда «ощущает, как беспорядок, хаос, тьму, и только самого себя ощущает немец, как единственный источник порядка, организованности и света»46. В немецком общественном сознании порядок и организация воспринимались как выход из этой всеобщей тьмы, из неразумного существования к разумному, из хаоса к достойной жизни. С ними связывались понятия об истинной духовной свободе, о государственно-политическом, моральном и умственном совершенстве.

«Нельзя оставаться нейтральным по отношению к Германии и германскому народу, – писал на шестом месяце войны профессор берлинского университета Адольф Лассон. – Можно лишь или считать Германию наиболее совершенным политическим организмом, который когда-либо существовал в истории, или желать ее разрушения. Мы в нравственном и умственном отношении выше всех остальных, и нам нет равных… Мы – наиболее свободный народ в мире, ибо мы умеем повиноваться. Наш закон – разум, наша сила – сила ума, наша победа будет победой мысли»47.

Уверенность в том, что в «государстве и в философии порядок и организация могут идти лишь от немцев»48, породили, как подчеркивал Н.А. Бердяев, их «органическое культуртрегерство». Они ощутили себя призванными принести миру освобождение от хаоса и тьмы бескультурья, выступить духовным лидером человечества в интересах общего блага. Причем данные притязания переживались ими «с моральным пафосом»49, как важнейший долг, как их культурно организаторская миссия в мире.

Еще в конце XVIII века немецкий философ И.Г. Гердер, преклоняясь перед гением германского народа, указывал на необходимость существования для человечества избранного народа, могущего быть центром, притягивающим к себе менее одаренные народы. Он считал, что именно германцы «призваны руководить Европою на пути прогресса»50. Призвание Германии приподнять другие, более слабые и низшие нации до своего культурного уровня, осознал и император Вильгельм II.

«Милостивый бог, – открыто заявил он в 1906 году, – никогда бы не стал проявлять столько внимания к нашей германской родине, если бы не готовил для нее великого будущего. Мы – соль земли… Бог создал нас, чтобы мы цивилизовали мир»51. «Мы призываемся указывать направление всему человечеству»52, – утверждал известный идеолог

«Срединной Европы» военных лет Ф. Науман. «Германцы избранное племя на земле, – указывал профессор фон Зэйден во «Frankfurter Zeitung». – И они исполнят, что им предначертано судьбой: управлять миром и вести другие народы к счастью всего человечества»53.

Но для этого необходимо было добиться военно-политического преобладания в мире, стать господствующей нацией, одержать победу в кровопролитной войне. Тогда, по мнению профессора Оствальда, другие народы сами признают лидерство Германии, необходимость подчинения высшей расе. «Наступит день, когда нам будут благодарны. Другие народы придут в Германию за новыми силами, ибо мы призваны дать счастье человечеству»54.

Путь к счастью, прогрессу и высшей цивилизации других народов лежал через их германизацию. Собственно, в этом и заключалась особая миссия Германии. Как подчеркивал профессор Гуммель,

«Германия имеет своим назначением через распространение германской крови обновлять истощенные части старой Европы»55, а, по мнению Менцеля, «германизация тождественна с цивилизованием и облагораживанием»56. По сути, это было стремление онемечить, огерманить весь мир, превратить его во «Всегерманию»57. Даже в умеренных кругах германского общества, проповедовавших концепцию «Срединной Европы», хотя и раздавались голоса о необходимости «считаться с национальными особенностями» могущих объединиться в ней народностей, но, тем не менее, незыблемой оставалась установка на объединение их «вокруг немечества», насаждение его порядков, которые должны были стать «образом жизни всех»58. Только при таком условии представители «избранной» нации готовы были гарантировать сохранность нового мирового устройства и утверждение в нем истинной свободы высшей цивилизации. Недаром по достижении немцами положения «мирового народа»59 ожидалось начало новой эпохи, истинной истории человечества. «Германизм, – убежденно заявлял юрист О. Гирке, – есть самое законченное завершение предыдущих периодов истории» 60.

Таким образом, модель «германизма», весьма существенно дополнявшая германскую «территориальную» модель, выражала стремление Германии подогнать все человечество под некий общий порядок. Предполагалось интегрировать политически и экономически все страны, сформировать общие для них идейно-нравственные принципы, повсеместно внедрить высшую, по мнению германцев, организацию и высший тип духовной свободы. Создаваемые при этом политические формы объединения, будь то «Срединная Европа» или всемирная империя, с едиными вооруженными силами, экономическим пространством и культурой, по мысли германских идеологов, создавали почву для ликвидации войн и осуществления заветной мечты человечества о вечном мире. Но условием создания такого миропорядка выступало требование всем стать «германцами», если не по крови, то по культуре и образу мышления. С точки зрения Германии, это был высший идеал общества, то светлое будущее человечества, ради которого можно было пожертвовать частью своей нации, не говоря уже о других народах.

Однако для многих народов означенный путь продвижения к миру и счастью был совершенно не приемлем. В российском общественном мнении внешнеполитические замыслы Германии воспринимались как неприкрытые вожделения на мировое господство, как стремление к порабощению и подчинению всего мира. «Та мечта, которою грезил Александр Македонский, на которой сорвался Наполеон, – писала в самом начале войны леволиберальная газета "День", – встает перед нами теперь как призрак, закованный сталью. Германия трудилась над ней полвека с точностью живой машины и с упорством одержимого… Но если она победит, то вместо всемирного братства, о котором мечтают пророки, будет всемирное рабство, империя невиданной силы, владычество избранной нации, которая и ныне считает себя сверхнародом, аристократией блондинов, сливками белой расы, и соседей своих рассматривает, как нации низкого сорта»61. О том, что победа Германии означает не что иное, как экономическое и политическое порабощение российского народа, утверждал один из основателей конституционно-демократической партии, член ее ЦК Ф.Ф. Кокошкин на партийной конференции в июле 1915 г. «Уничтожение Бельгии, разорение Франции и Англии дали бы торжество страшной реакционной силе, вооруженной всеми средствами культуры и науки… прогресс человечества должен вести к торжеству освободительных идей; но Германия идет не по пути прогресса – она попрала международное право, хотя и приняла внешние формы культурного государства. Эта сила идет к мировой гегемонии. И у нас нет выбора: или победа, или подчинение на волю победителя»62.

В то же время в России, наряду с неприятием модели «германизма», вынашивались собственные планы будущего устройства человечества. С началом Первой мировой войны в определенном течении ее общественно-политической мысли ярко проявилась «христианско-православная» модель мирового порядка, сформировавшаяся благодаря идеям религиозных, государственных, научных и литературных деятелей конца XV – начала XX вв.

Приверженцы данной модели признавали за Россией роль духовного лидера в мире, ее религиозное призвание, особую духовноосвободительную миссию. Они считали, что именно Россия способна принести мир, счастье и свободу всему человечеству, в отличие от замыслов «германизации» народов, они выступали за их «христианизацию», или «православизацию».

Данный путь предполагал глубокое усвоение христианского учения как основы жизни и деятельности человека, его мировоззрения и нравственности. Проповедуя эту идею, яркий представитель религиозной мысли России С. Дурылин в годы Первой мировой войны ссылался на следующие слова славянофила К.С. Аксакова:

«…Христианство истинно, и христианство есть единый истинный путь. Следовательно, этим истинным путем и надобно идти»63. И только так, считал С. Дурылин, человечество в состоянии избавиться от поразившего его страшного недуга – растления душ и духовной опустошенности. «И исцеление … от этого иссушения духа, от этого невыносимого торжества зла в истории только одно – в возращении к вечному началу веры, в жажде вновь увидеть в мире, в истории и собственной душе – Бога»64. О необходимости постепенного преодоления в мировой истории темного злого начала светлым и добрым, «Хаоса Космосом путем христианизации человечества»65 (выделено мною. – Н.К.) говорил и другой автор – А. Цинговатов. «Христос, христианство, – утверждал он 7-го декабря 1914 г. в публичной лекции, посвященной заветам Ф.И. Тютчева, – вот единственный исход из трагических противоречий «злой жизни», вот единственное наше спасение…, духовное наследие Христа… явлено для спасения всего человечества»66 (выделено в тексте. – Н.К).

При этом имелась в виду не совокупность всех направлений в

христианском учении, а лишь одно из них – православие, поскольку, якобы, именно в нем заключалась настоящая христианская истина, раскрывалась тайна внутренней свободы, сохранялись родники высокой человеческой нравственности. «Не в Православии ли одном сохранился божественный лик Христа во всей чистоте?»67 – вопрошал еще, нисколько не сомневаясь в положительном ответе, выдающийся писатель Ф.М. Достоевский, идеи которого были также востребованы религиозными мыслителями военного периода. Свой взгляд на превосходство православия над другими христианскими вероисповеданиями Ф. Достоевский, по верному замечанию известного философа Н. Лосского, развил на основе учения славянофилов68.

Но у последних речь шла о православии не как о едином целом, в противовес другим разновидностям христианства, а о его русском варианте. «Как члены церкви, – заявлял А.С. Хомяков, – мы – носители ее величия и достоинства, мы – единственные, в целом мире заблуждений, хранители Христовой истины»69. По выражению известного философа Н.А. Бердяева («Судьба России», 1918 г.), славянофилы противополагали Западу «русский православный Восток», считая его носителем «высшего духовного типа и полноты религиозной истины»70.

Такого рода убеждение возникло еще во времена образования Московского государства, которое после падения Византийской империи (1453 г.) и освобождения от монголо-татарского ига (1480 г.) стало единственным независимым православным государством. В соответствии с концепцией «Третьего Рима», получившей в дальнейшем известность как «Москва – третий Рим», сформулированной монахом Филофеем около 1523 – 1524 гг., Россия была провозглашена последним воплощением истинного христианского – Ромейского царства, «Третьим Римом»71, и русский народ в своей целостности был духовно отграничен от остального мира, отпавшего от истины72.

Примечательно, что Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя» за

1876 год констатировал: Россия и в допетровские времена понимала,

что она «несет внутри себя драгоценность, которой нет нигде больше,

– православие, что она – хранительница Христовой истины, но уже истинной истины, настоящего Христова образа, затемнившегося во всех других верах и во всех других народах»73. Ту же мысль высказывал в своей «Записке о древней и новой России…» выдающийся русский историк и писатель Н.М. Карамзин. В XVII веке, в царствование Михаила Романова и сына его Алексея Михайловича, утверждал он, «деды наши… оставались в тех мыслях, что правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а Святая Русь – первое государство»74. В данной связи крайне любопытно наблюдение, сделанное известным русским писателем и философом В.В. Розановым в годы Первой мировой войны. В записи от 22 января 1915 г. он, говоря о своих современниках, отметил: «Карточного домика построить не умеют. Но зато надеются, верят и рвутся построить идеальное государство. И приговаривают, меланхолически глядя на небо с облачком: "взыскуем Невидимого Града". И такая игра на сердце, что "мы – самые лучшие" (все "наши русские")… »75 (выделено мною. – Н.К.).

Главным отличием носителей истинного вероучения, на взгляд русских религиозных мыслителей, было признание ими приоритета духовных, нравственных ценностей над вещественными, материальными интересами. Роскошь, богатство, с их точки зрения, всегда рассматривались русскими православными людьми, как порок, а счастье виделось в исполнении евангельских заветов. Напротив, жизненные идеалы и устремления европейцев, утвердившиеся на основе западного христианства, представлялись прямо в противоположном свете. Но если в ориентации их на материальные ценности славянофилы и Ф.М. Достоевский винили католицизм, считая его недуховной религией, из-за которой «на Западе Христа потеряли»76, то в годы Первой мировой войны главная борьба была направлена против протестантизма в лице вражеской Германии. Вследствие разрыва таинственной связи с Богом, по мнению докладчиков, выступавших на религиозных собраниях в Петрограде, германцы «оторвались от неба и занялись

всецело землей», сформировав убеждение, что «счастье наше, благополучие, все внутреннее удовлетворение человека зависит прежде всего от внешних условий, создаваемых самим человеком»77. В результате, как говорилось в газете «Утро России» от 14 августа 1914 г., а затем цитировалось в книге В.В. Розанова, моралью «страны, создавшего Канта, стало уважение к богатству и толстому животу, набитому колбасой и налитому пивом»78.

В соответствии с такими представлениями русские религиозные мыслители кардинально расходились с германцами, да и в целом с европейцами, в оценке истинного общественного прогресса, истинной культуры, истинной духовной свободы. Лишь с православной верой они связывали развитие высшего типа человеческой цивилизации, основное начало свободы высшего порядка как внутренней свободы от устремлений к материальной наживе и политическому господству. Только ее повсеместное утверждение, по мнению сторонников указанных взглядов, могло привести к созданию самого свободного, справедливого и счастливого общественного устройства – «Царствия Божьего на земле», построенного на православных началах и скрепленного христианской любовью. С возведением христианской нравственности в основу всей жизни человека, с их точки зрения, решался вопрос не только установления социальной гармонии внутри каждого общества, развития каждой национальности, но и создания всемирного братства различных народов, примирения людей всей планеты, их окончательного единения и соответственно реализации многовековой мечты человечества о вечном мире. «Мы должны и будем бороться за мир всего мира, видя в нем ни космополитические теории, а Царствие Божье на земле»79, – писал в 1914 г. В. Орлов.

Как видно, главным условием наступления этого светлого будущего представлялась необходимость всем стать «православными». Примечательно, что еще в XVII веке великий голландский ученый Гуго Гроций, после пережитого его современниками периода страшных войн, высказывался абсолютно в том же духе: «Ясно, что если все люди станут христианами и будут жить по-христиански, то не будет никаких войн»80.

Разумеется, что решающая роль в преображении человечества на «истинно-христианских» началах, роль его духовного лидера приверженцы «христианско-православной» модели мира отводили России как стране, в наибольшей степени сохранившей в себе чистоту христианской веры. В частности, А. Цинговатов, обращаясь к заветам Ф. Тютчева, прямо провозглашал: «Живая собирательная душа человечества – Россия. России суждена единственная, исключительная роль во всемирной истории… Неисповедимыми путями Промысла России предначертана великая, священная миссия – привести человечество к ногам Христа»81. Осуществление этой миссии, по убеждению религиозных мыслителей, предполагало православное просвещение народов, привнесение в человечество нового слова, новой идеи, необходимость сказать ему, по выражению А.С. Хомякова, «таинство свободы»82, что, безусловно, означало использование исключительно мирных средств для достижения цели.

Однако обязательным условием исполнения Россией ее великого предназначения они считали овладение Константинополем, чего невозможно было добиться дипломатическим путем. Константинополь, с их точки зрения, должен был не только удовлетворить ее чисто экономические потребности в обладании знаменитым портом, но и стать объединительным центром православных и славянских народов, во главе которых России предстояло решить предначертанные ей задачи. Таким образом, присоединение Константинополя давало России военно-политическое и духовное преобладание в мире и тем самым – материальные и духовные предпосылки для последующего проведения мирной всеобщей православизации.

Отсюда и признание религиозными мыслителями войны, в том числе и мирового масштаба, как неизбежного явления на пути реализации Россией ее великой миссии. Еще Ф.М. Достоевский в марте

1877 г. выражал свою полную уверенность в том, что именно в восточном вопросе произойдет «окончательное столкновение наше с Европой»83, о чем весьма кстати вспомнил известный философ и поэт В. Иванов в ходе Первой мировой войны. Ф.М. Достоевский, констатировал он в 1916 году, «предвидел настоящую мировую из-за Царьграда войну, не нами поднятую, и заранее учил, что нам должно ее принять»84. С самого начала войны, рассматривая ее в качестве того «порога», через который придется перейти народу на пути к его высокой цели, В. Иванов после трех месяцев всеобщего кровопролития убежденно заявлял: «И то дело, что мы творим, есть еще только переход или порог к предстоящему нам вселенскому делу. Но если не перейдем порога, то и окончательного назначения нашего не исполним»85.

Как видно, через «большую войну» (выражение, использовавшееся в литературе тех лет) предполагалось перейти к прочному миру человечества путем его всеобщего единения на православных началах. Что же касалось политических форм будущего объединения народов, то здесь у сторонников «христианско-православной» модели мира не было единства взглядов. Для одних это должна была быть единая, под началом России, всемирная империя, для других – нечто вроде Соединенных Американских Штатов. Однако в любом случае всемирный союз государств и народов должен был иметь, прежде всего, духовный характер.

Итак, следует констатировать, что в период Первой мировой войны его духовная составляющая, помимо пропагандистских установок, вызванных сиюминутными соображениями идеологического обеспечения военных действий, включала в себя глубокие, уходившие корнями вглубь веков идеи и концепции мировоззренческого характера. Они нашли свое яркое воплощение в различных моделях мирового устройства, за реализацию которых боролись общественно-политические силы обеих противостоявших сторон, прежде всего, Германии и России. Несмотря на негативное восприятие друг друга, прямо противоположные представления об источнике военной опасности и видимое отличие предложенных фундаментов будущего мира, в идеях его построения обоих государств проявился целый ряд закономерностей общественно-политического мышления. Так, «вечность» мира должна была основываться на политическом, экономическом и духовном единении человечества. Этим предполагалось ликвидировать любую из возможных причин возникновения военной угрозы. Важнейшее место отводилось идеям свободы и счастья народов, хотя они в каждом случае имели свой особый смысл и значение. За каждой моделью мира стояло государство, на которое возлагалась решающая роль в ее практической реализации и распространении. Оно должно было стать политическим и духовным лидером в мире для осуществления своей великой миссии, что неизбежно подразумевало его борьбу за укрепление своих политических, экономических и территориальных позиций. А отсюда срабатывала общая схема: через мировую войну прийти к счастливому светлому будущему всего человечества.

Примечания:

1 Розанов Н.П. Освободительная война. – Подольск, 1914. – С.13, 14–15.

2 Протоколы Центрального Комитета и заграничных групп конституционнодемократической партии: в 6-ти т.: Т.2. Протоколы Центрального Комитета конституционно-демократической партии. 1912–1914 гг. – М., 1997. – С. 434.

3 Великая война России за свободу и объединение славян: сб. статей для школьных и народных библиотек. – М., 1914. – С. 95.

4 Никитин Е. Великая война и духовное возрождение России. – М., 1915. – С. 9.

5 Цит. по кн.: Гришин М.И. Помни о войне: сборник. – М. –Л.,1924. – С. 127.

6 Брюсов В. Современность. Последняя война // Русская мысль. – 1914. – № 8. – С. 240.

7 Блументаль Ф. Буржуазная политработа в мировую войну 1914–1918 гг. Обработка общественного мнения. – М. – Л., 1928. – С. 36.

8 Саблер В.К. Французы о немцах. Очерк В. Десятовского. – Пг., 1916. – С. 29–30.

9 Розанов Н.П. Указ. соч. – С.13.

10 Год войны с 19-го июля 1914 г. по 19-е июля 1915 г. Высочайшие Манифесты. Воззвания Верховного Главнокомандующего. Донесения: от Штаба Верховного Главнокомандующего, от Штаба Главнокомандующего Кавказкой армией, от

Морского Штаба; предисл. А. Оглина. – М., 1915. – С. 6; Гринякин Н. Мировая

война за и мир и свободу. – Пг.,1914. – С. 3; Розанов В.В. Война 1914 года и русское возрождение. – Пг.,1915. – С. 32.

11 Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. – М., 1991. – С.127.

12 Великая война России… – С.134–135.

13 Розанов Н.П. Указ. соч. – С. 8–9.

14 Там же. – С. 8.

15 Цит. по кн.: Гришин М.И. Указ. соч. – С.127.

16 Тютюкин С.В. Война, мир, революция. Идейная борьба в рабочем движении

России 1914–1917 гг. – М., 1972. – С. 82.

17 Великая война России... – М., 1914. – С. 108.

18 Палеолог М. Указ. соч. – С. 78.

19 Блументаль Ф. Указ. соч. – С. 143.

20 Палеолог М. Указ. соч. – С. 129.

21 Там же. – С. 129–130.

22 Орлов В. Причины русско-немецкой войны и ее конечная цель. – М., 1914. – С. 14.

23 Так говорит Германия. Подлинные документы и изречения о германских замыслах и поступках. С предисл. депутата рейхстага аббата Э. Ветерле. С фр. перев. Н.М. Лагов. – Пг., 1915. – С. 84, 85.

24 Блументаль Ф. Указ. соч. – С. 132; см. также: Саблер В.К. Указ. соч. – С. 82–83.

25 Саблер В.К. Указ. соч. – С.79.

26 См.: Война Германии против Советского Союза 1941–1945. Документальная экспозиция; под ред. Р. Рюрупа. – Берлин, 1992. – С.11–12.

27 Немецкий страх перед «Русскою опасностью». – М., 1914. – С. 21; Война Германии против Советского Союза... – С. 11.

28 Немецкий страх... – С. 6; см. также: – С. 5.

29 Война Германии против Советского Союза… – С. 12.

30 Немецкий страх… – С. 5.

31 Война Германии против Советского Союза... – С. 12.

32 Антоний (Храповицкий), митрополит. Ф.М. Достоевский как проповедник возрождения (Главы из книги) //Ф.М. Достоевский и Православие. – М., 1997. – С. 112.

33 Цит. по кн.: Блументаль Ф. Указ. соч. – С. 70–71.

34 Рорбах П. Война и германская политика. С предисл. С.А. Котляревского. – М.,1915. – С. 88; см. также: – С.106.

35 Кашкаров В. На пороге великих событий (Замыслы Германии и задачи России). – М., 1914. – С. 12.

36 Там же. – С. 9–10, 15.

37 Саблер В.К. Указ. соч. – С.57.

38 См.: Дурылин С. Лик России. Великая война и русское призвание. Лекция, читанная в 1914-16 г. в Москве, Костроме и Рыбинске. – М., 1916. – С.11.

39 Науман Ф. «Срединная Европа». – Пг., 1917. – С. 33; Садовая Г.М. Ф. Науман: от «промышленной демократии» к «Срединной Европе» // Первая мировая война: политика, идеология, историография (К 75-летию начала войны): межвузовский сб. – Куйбышев, 1990. – С. 106; Троян С. Германская либеральная концепция «Миттельевропы» в годы Первой мировой войны // Первая мировая война: страницы истории. – Черновцы, 1994. – С. 9.

40 Саблер В.К. Указ. соч. – С. 19.

41 Троян С. Указ. соч. – С. 6.

42 См.: Дурылин С. Указ. соч. – С. 11, 13.

43 Там же. – С. 12; см. также: Саблер В.К. Указ. соч. – С. 22.

44 Цит. по кн.: Дурылин С.– С. Указ. соч. – С. 11.

45 Саблер В.К. Указ. соч. – С. 24.

46 Бердяев Н.А. Русская идея. Судьба России. – М., 1997. – С. 369.

47 Русские ведомости. – 1914. – 9 ноября. – С. 3.

48 Бердяев Н.А. Указ. соч. – С. 369–370.

49 Там же. – С. 369.

50 Саблер В.К. Указ. соч. – С. 1.

51 Так говорит Германия… – С. 84.

52 Цит. по кн.: Саблер В.К. Указ. соч. – С. 23.

53 Так говорит Германия… – С. 61.

54 Цит. по кн.: Саблер В.К. Указ. соч. – С. 24.

55 Там же. – С. 20.

56 Дурылин С. Указ. соч. – С. 15.

57 См.: там же. – С. 10–11, 13.

58 Садовая Г.М. Указ. соч. – С. 106, 108.

59 Рорбах П. Указ. соч. – С. 11.

60 Саблер В.К. Указ. соч. – С. 24.

61 Цит. по кн.: Гришин М.И. Помни о войне: сборник. – М. – Л., 1924. – С. 128–129.

62 Съезды и конференции конституционно-демократической партии: в 3 т.: Т.3:

Кн.1. 1915–1917 гг. – М., 2000. – С. 168.

63 Дурылин С. Указ. соч. – С. 35.

64 Там же. – С. 39.

65 Цинговатов А. В Россию можно только верить! (Заветы Ф.И. Тютчева). – Ростов-на-Дону, 1915. – С. 6; см. также: – С. 3.

66 Там же. – С. 4.

67 Цит. по кн.: Философ Орнатский, протоирей. О православии русского народа // Ф.М. Достоевский и Православие. – М., 1997. – С. 60.

68 См.: Лосский Н. Достоевский и его христианское миропонимание // Ф.М. Достоевский и Православие. – М., 1997. – С. 223.

69 Цит. по кн.: Бердяев Н.А. Алексей Степанович Хомяков; вступит. ст., послесл., прил. и коммент. Л.Е. Шапошникова. – М., 2005. – С. 91.

70 Бердяев Н.А. Русская идея. Судьба России. – М., 1997. – С. 342.

71 См.: Синицына Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой

концепции (XV – XVI вв.). – М., 1998. – С. 323 – 328.

72 См.: Парилов О.В. Русская идея: от Древней Руси к Новому времени. – Н. Новгород, 2005. – С. 95, 114.

73 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Т.23. – Л., 1981. – С. 46.

74 Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях // Русская идея: сб. произв.русских мыслителей. – М.,

2002. – С. 48.

75 Розанов В.В. Мимолетное. 1915 год // Русская идея. – М., 1992. – С. 259.

76 Зеньковский В.В. Ф.М. Достоевский, Владимир Соловьев, Н.А. Бердяев // Русская идея. – М., 1992. – С. 344; см. также: Бердяев Н.А. Алексей Степанович Хомяков. – С. 94.

77 Современные события при свете веры. Доклады на религиозных собраниях в доме Е.Г. Швартц. – Пт., 1915. – С.24.

78 Розанов В.В. Война 1914 года и русское возрождение. – С. 66; Орлов В. Причины русско-немецкой войны и ее конечная цель. – М., 1914. – С. 13.

79 Орлов В. Причины русско-немецкой войны... – С. 13.

80 Гроций Г. О праве войны и мира. Три книги, в которых объясняются естественное право и право народов, а также принципы публичного права: пер. с лат. А.Л. Сакетти; репринтное воспроизведение издания 1956 г. – М., 1994. – С. 97.

81 Цинговатов А. Указ. соч. – С. 4–5, 6.

82 Бердяев Н.А. Алексей Степанович Хомяков. – С. 167.

83 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Т.25. – Л., 1983. – С. 74.

84 Иванов В. Родное и вселенское. Статьи (1914–1916). – М., 1917. – С. 154.

85 Там же. – С. 18.

СБОРНИК НАУЧНЫХ ТРУДОВ МАДИ

«АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ»

Москва 2012

УДК 94(430)

Доц. В.П. Глухов