Лекция четырнадцатая

Лекция четырнадцатая

В ПРОШЛОЙ лекции говорилось о том, что правление Федора и Софьи было продолжением политики Алексея Михайловича: продолжалось сближение с Западом, насаждение в русском обществе западной науки, новых знаний, школьного образования. По части насаждения знаний и высшей науки замечательна следующая мера, предпринятая еще правительством Федора. Прибывший из Палестины в Москву русский иеромонах Тимофей растрогал царя Федора своими рассказами о бедствиях греческой церкви, о печальном состоянии в ней науки, необходимой для поддержания в ней православия, мы искали тогда руководства для исправления книг в греческой церкви, а между тем сама эта церковь оказалась в упадке — это и подало повод открыть в Москве Высшее духовное училище. Начальником училища был назначен сам Тимофей, а учителями два грека. Кроме этого, ученик Симеона Полоцкого — монах Сильвестр Медведев, вскоре выхлопотал у царя позволение возобновить школу своего учителя в Заиконоспасском монастыре, где он и начал преподавать «грамоту, словенское учение и латынь» (на последнее нужно обратить особенное внимание). Духовное училище монаха Тимофея должно было служить потребностям духовного образования, а школа Сильвестра Медведева, по-видимому, — светского. Наконец, в Москве появляется и знаменитая Славяно-греко-латинская академия. Проект этой школы был составлен еще при Федоре в 1685 году. Сохранилась царская грамота, из которой мы узнаем, какая широкая программа намечалась для греко-латинской академии. В ней должны были изучаться следующие науки: грамматика, поэтика, риторика, диалектика, философия «ра-зумительная», то есть умозрительная, спекулятивная, «естественная», или натурфилософия, и «правная» (философия права); предполагалось изучать правосудие мирское и духовное и все вообще свободные науки, «ими же целость академии, сиречь училищ, составляется быти». Это было, таким образом, как бы universitas literarum. Эта программа является сколком программ западных университетов, таких высших учебных заведений, как, например, Сорбонна. На содержание академии предположено было отвести некоторые богатые монастыри: Заи-коноспасский, Андреевский, Даниловский в Москве и Богословский под Рязанью со всеми крестьянскими и бобыльскими дворами и со всеми угодьями, а кроме того, царь от себя давал Вышегородскую дворцовую волость и десять пустошей в разных местах. Учителей предполагалось пригласить из греков и киевских ученых после тщательного исследования их правоверия, предполагалось набирать из людей всякого звания. Интересен внутренний строй этой школы. Учителя и ученики должны были состоять под юрисдикцией своего академического суда, состоявшего из учителей под предводительством блюстителя, то есть попечителя академии. Этот суд — не академический суд, который существует до сих пор и у нас, но который разбирает дела морального и дисциплинарного характера. В этот суд академии должны были подаваться жалобы на учителей и учеников академии, так что они, следовательно, были изъяты из подсудности других властей. Учителям за хорошую службу назначались пенсии, а ученики получали чины и щедрые награды от царя. Царская грамота заявляла, что неученые свободным наукам впредь не будут допускаться в государственные чины (в стольники, стряпчие), кроме великородных. Интересна мысль, что неблагородные могут дослуживаться до высших чинов — мысль, высказанная Петром Великим в «Табели о рангах». Кроме обучения свободным наукам на академию был возложен еще целый ряд обязанностей: она должна была экзаменовать всех иностранцев — значит, при ней была организована испытательная комиссия (в этом случае опять XVII век предвосхитил учреждение XVIII века), во-вторых, академия должна была блюсти, чтобы не появлялось противностей и распрей в вере и следить, чтобы «всякаго чина духовные и мирские люди волшебных, чародейных, гадательных и всяких церковью запрещенных, богохульных и богоненавистных книг и писаний у себя не держали, по ним не действовали и других не учили». Значит, академия должна была бороться с суеверием, но не академическими, а полицейскими мерами. Блюститель академии и учителя должны были судить всех, кто обвинялся в хуле на православную веру и, если это подтверждалось, виновный должен был подвергнуться сожжению. Оказывается, таким образом, что академия, с одной стороны — рассадник свободной науки, с другой — своего рода инквизиционный трибунал. Но не следует все-таки относиться слишком строго к такому смешению функций и не надо относить это на счет недомыслия наших предков, так как они сами подражали уже готовым образцам в данном случае. Западные университеты тогда играли ту же роль: например, Саламанкский университет должен был решать, ведьма или не ведьма заподозренная женщина, Сорбонна выступала в роли эксперта по богословским вопросам. На академию же была возложена обязанность завести государственную «вивлиофи-ку» (то есть библиотеку). .Из этого мы видим, как рано явилась мысль о создании публичной библиотеки. Но эта широкая программа национального университета не была осуществлена, так как не было самого главного: учителей. В Москве вместо академии была открыта только очень скромная школа (1687), в которой преподавали все науки братья Ганникий и Софроний Лихуды, приехавшие из-за границы. Но программа академии важна в том отношении, что она показывает, как высоко возносилась реформационная мысль русских людей XVII века и как они сроднились духовно с Западом, так что для понимания дела проект этот заслуживает внимания — он показывает, как медленно в жизни назревает реформа (выясняется, что Петр вовсе не повернул Россию круто лицом к Западу, а лишь сделал последнее энергичное усилие в этом направлении).

Любопытное явление в этом отношении представляет собой и деятель времени Федора и Софьи князь Голицын. Французский посол Невилль, бывший в России в 1689 году, описывая прием у Голицына, который заведовал иностранными сношениями и был начальником Посольского приказа, пишет: «Я думал, что нахожусь при дворе какого-нибудь итальянского государя. Разговор у нас тел на латинском языке обо всем, что происходило важного тогда в Европе; Голицын был в курсе всего, что делалось в Западной Европе, хотел знать мое мнение о войне, которую император и столько других государей вели против Франции, и особенно об английской революции» (1688). Голицын излагал и собственные планы: он хотел, по словам Невилля, «населить пустыни, обогатить нищих, дикарей превратить в людей, трусов сделать храбрыми, паетушечьи шалаши превратить в каменные палаты». Голицын, как бы мы сказали, задавался вопросом об осуществлении целого плана социальных реформ. Общественное благо очень его заботило: он думал, как вывести Россию на путь могущества и процветания, в частности, он хотел создать регулярную армию из дворян на денежном жалованьи из казны, сбор же даточных людей он предполагал прекратить, а взамен этого обложить крестьян умеренной поголовной податью на жалованье ратным людям (это — первая мысль о подушной подати). Владельческих крестьян В. В. Голицын предлагал отпустить на волю с землей, которую они обрабатывали на момент освобождения (вот когда впервые возник вопрос об освобождении крестьян). Благодаря введению жалованья за ратную службу, крепостное право лишилось своего raison d'etre. Оно служило формой обеспечения военной службы дворян и детей боярских — если теперь была введена другая форма обеспечения, то и крепостное право перестало быть необходимым. В этом проекте Голицына интересна еще одна точка зрения: отдать обрабатываемые земли крестьянам (помещичьи земли были, собственно, земли государственные: они давались в обеспечение за военную службу; теперь, раз введено было жалованье, помещики теряли право на земли), а в виде вознаграждения за землю предлагал обложить крестьянское население оброком, который шел бы на увеличение денежного жалованья служилым людям. В своих планах В. В. Голицын предвосхитил некоторые идеи крестьянской реформы, осуществленной в 60-х годах XIX столетия.

Этот европейски образованный человек и жил по-новому, в совершенно европейской обстановке. Его дом в Охотном ряду, по словам современников, «был одним из великолепнейших в Европе». (Это тот самый дом на углу Тверской, в котором помещается гостиница «Париж».) Сохранилось описание имения Голицына, представляющее значительный интерес. Эта опись произведена была во время ареста Голицына при конфискации всего его имущества. Вот что читаем мы в этой описи: «В палате подволока накатная, прикрыта холстами; в середине подволоки солнце с лучами вызолочено сусальным золотом; круг солнца боги небесные с зодиями и с планеты писаны живописью; от средняго солнца на железных трех прутах паникадило белое костяное о пяти ярусах, в ярусе по осьми подсвешников, цена паникадилу 100 рублей.

А по другую сторону солнца месяц в лучах посеребрен; круг потолка в 20 клеймах разных позолоченных писаны пророческия и пророчиц лица. В простенках в четырех рамах резных 4 листа немецких, за лист по пяти рублей. Из портретов были у Голицына: вел. кн. Владимира Киевского, царей — Ивана IV, Федора Ивановича, Михаила Феодоровича, Алексея Михайловича, Феодора, Ивана и Петра Алексеевичей, четыре персоны королевских. На стенах палаты в разных местах пять зеркал, одно в черепаховой раме. В той же палате 46 окон с оконницами стеклянными, в них стекла с личинами. В спальне, в рамах деревянных золоченых землемерные чертежи печатные немецкие на полотне; четыре зеркала, две личины человеческих каменных арапския; кровать немецкая ореховая, резная, резь сквозная, личины чело-веческйя и птицы и травы; на кровати верх ореховый же резной, в середине зеркало круглое; цена 150 рублей. Девять стульев обиты кожами золотными; кресла с подножием, обиты бархатом. Много было часов боевых и столовых в оправах черепаховых, оклеенных усом китовым, кожею красною. Немчин на коне, а в лошади часы. Шкатулки удивительныя со множеством выдвижных ящиков, чернильницы янтарныя». Был, наконец, термометр, о котором составитель описи пишет: «стоят три фигуры немецкия; у них в серединах трубки стеклянный, на них по мишени медной, на мишенях вырезаны слова немецкия, а под трубками в стеклянных чашках ртуть».

У В. В. Голицына была очень интересная библиотека, указывающая, как широки были его умственные интересы и вкусы. Перечень книг наглядно иллюстрирует нам уклон в сторону Запада в направлении мысли князя В. В. Голицына. В библиотеке находились следующие книги: «Книга писанная о гражданском житии или о направлении всех дел яже надлежат обще народу», «Книга Тестамент или завет Василия царя греческаго сыну его Льву Философу», «Грамматик печатной», «Книга писанная на польском языке», «Книга письменная, перевод от Вселенских патриархов Мелетия диакона», «Книга перевод с польскаго письма с печатныя книги, глаголемой АлиоранМахметов», «четыре книги немецких», «четыре книги о строении комедии», «восемь книг календарей разных лет», «Книга рукописнаго права или устав воинский Голландской земли», «Певчая немецкаго языка», «Грамматика польскаго и латинскаго языка», «Конский лечебник», «Книга на немецком языке всяким рыбам и зверям в лицах», «Судебник», «Рукопись Юрия Сербенина», «Артикульная книга о ратном строю», «Книга землемерная немецкая» и некоторые другие.

И Голицын не был одинок. В его время были в России и другие европейски образованные люди, например, Артамон Сергеевич Матвеев. В его доме выросла и воспиталась Наталья Кирилловна Нарышкина, которая впервые отворила двери царского терема, вышла сама на волю и вывела свою падчерицу Софью.

С разрушением царского терема изменилась та привычная обстановка, в которой росли и воспитывались царские сыновья, что, конечно, не могло не отразиться на их воспитании по существу. В старину московские царевичи проводили детство и отрочество (до 15 лет) в том же самом тереме, где жили царицы и царевны. «А до 15 лет и больше, — слышим мы от Котошихина, — царевича, окромя тех людей, которые к нему уставлены, и окромя бояр и ближних людей, видеть никто не может, таковый бо есть обычай; а по 15 летех укажут его всем людям, как ходит с отцом своим в церковь и на потехи». У русских людей того времени существовала своеобразная теория «сглаза», так что маленьких вообще не показывали посторонним, боясь «дурного глаза». Тем более, конечно, берегли царевича. В течение первого года жизни царевич находился на руках у кормилицы, а затем поступал под присмотр мамки, «боярыни честной, вдовы старой»; кроме того, для него были «приставлены нянька и иныя послужницы». По достижении пяти лет к царевичу приставляли «для береженья и наученья уже гувернера, боярина, честью великого (то есть знатного), тиха и разумна», а к нему товарища — «окольничаго или думнаго человека». Чтобы царевичу не было скучно, его окружали сверстниками — «робятками», однолетками царевича из детей боярских придворных чинов. Когда наступала пора учиться, выбирали для царевича «учительных людей, тихих и не бражников», для научения письму приглашали посольского подьячего, в среде которых были особенно искусные грамотеи — каллиграфы. Учили царевича только церковно-славянскому языку, то есть сначала проходилась азбука, букварь, затем читался Часослов по складам, повторялись «зады» бесконечное число раз, так что ученик заучивал все склады наизусть, прежде чем выучивался читать бегло, после того читался Псалтырь и, наконец, Деяния Апостольские. «А иным языком, — пишет Котошихин, — латинскому, греческому, немецкому и некоторым, кроме русского, наученья в Российском государстве не бывает». Но такой порядок даже и для времени Котошихина уже является анахронизмом. Котошихин в своем сообщении засвидетельствовал о более ранней поре. Мы знаем, что уже Федор и Софья учились польскому языку и латинскому, следовательно, сообщение Котошихина не соответствует действительности.

Алексей Михайлович не оставил после себя взрослого сына, и это обстоятельство вывело из терема царевну Софью и молодую вдову Наталью Кирилловну. Около надчерицы и мачехи сгруппировались их родственники, и возникла борьба, сначала глухая, а потом и открытая.

Эта борьба привела сначала к воцарению Петра мимо старшего брата и торжеству Натальи Кирилловны, а затем к дополнительному избранию Ивана Алексеевича и к регентству царевны Софьи. Наталья Кирилловна вынуждена была покинуть свой московский терем и проживать в подмосковном селе Преображенском. Все это создало для ее сына Петра новую обстановку жизни, не походившую на жизнь терема в котором воспитывались прежние царевичи.

Петр раньше вышел на люди и сам стал видеть людей не с 15, как прежние царевичи, а с 10 лет. Он рано попал в общество, не похожее на то, какое окружало прежних царевичей и в конце концов из него вышел своеобразный человек, непохожий на прежних царевичей. Жизнь с пеленок стала готовить Петра к роли будущего преобразователя. С младенческих лет у Петра должна была развиваться любознательность и интерес к иноземному, к заморскому. Он родился, когда интерес к иноземному стал проявляться в русском обществе особенно сильно, когда и во дворце, и в домах знатных людей начали появляться заморские диковинки, когда русские люди стали "учиться иностранным языкам, предаваться иностранным потехам. Это влияние иноземной культуры проникало и в детскую юного Петра.

Когда Петру было 3 года, его окружили «робятками», и он стал играть со своими сверстниками в «воинское дело». В его распоряжении были игрушечные деревянные ружья, пистолеты, барабаны, знамена и другие принадлежности вооружения войск иноземного строя. Руководителем воинских потех был заправский полковник, шотландец Милезиус, человек образованный, говоривший на нескольких языках, ловкий, бывалый. Он должен был удовлетворить любознательность мальчика, мог многое ему сообщить.

Когда Петру исполнилось 5 лет, его стали учить грамоте. Учителем назначен был дьяк Никита Моисеевич Зотов. Учил Зотов Петра не совсем по-старому; правда, как и полагалось, приступили к чтению Часослова, Псалтири, Апостольских Деяний и Евангелия, но тут пришлось все-таки ввести некоторые новые элементы в обучение. Петр был очень живым мальчиком, который минуты не мог усидеть спокойно, не мог покорно твердить «зады» и читать по складам, поэтому Зотов старался его заинтересовать, чем-нибудь удержать при книжке. Заметив, что мальчик начинает скучать за книгой, болтать ногами, Зотов приносил какую-нибудь книгу и показывал царевичу картинки, а то и прямо приносил «потешные фряжские или немецкие листы», то есть гравюры, лубочные картинки, которые тогда продавались у нас в рядах и на которых были изображены или сцены из исторической жизни, или здания, корабли, города и т. п., и все это объяснял Петру. Петр жадно поглощал сообщаемые сведения и требовал все нового и нового. Зотов начал заказывать картины у мастеров царской иконописной палаты, а также брал, из библиотеки «лицевыя летописи и хронографы», показывал их Петру и попутно объяснял русскую историю. Таким образом Петр познакомился с деятельностью Владимира Святого, Ивана Грозного, Алексея Михайловича и других русских царей. Так целая масса разнообразных впечатлений ложилась на восприимчивый ум ребенка, и в его воображении создавался новый мир, который ему хотелось видеть в действительности. Дети вообще никогда не ограничиваются пассивным восприятием, а всегда пытаются воспроизвести прекрасные образы, созданные ими в воображении. Еще в детстве у Петра должно было создаться стремление строить города, здания, брать крепости, плавать по морю и т. п., так как у него был целый рой впечатлений от различных иллюстраций.

Когда Петру исполнилось 10 лет, Зотов был отставлен, а другого учителя ему не дали. Тем временем царица Наталья Кирилловна должна была уехать из Москвы в Преображенское, и воспитание Петра было забыто: он остался и без дела, и без руководителей. Правда, при нем находился дядька князь Борис Голицын, но он, по выражению современников, «весь был налит вином» и не мог, конечно, обращать должного внимания на воспитание Петра. Петр целые дни проводил в любимых своих воинских играх на дворе Преображенского дворца со своими сверстниками. Прежних товарищей Петру оказалось недостаточно, так как вкусы его в этом отношении усовершенствовались, поэтому он начал набирать новых товарищей из детей придворных слуг и разных охочих людей, записавшихся в потешные полки. Так вокруг юного царя собралось пестрое общество, совсем не похожее на аристократическую молодежь, которая окружала прежних московских царевичей. Отношения, установившиеся среди членов этого общества, отличались непринужденностью. Из этих товарищей Петра и составился впоследствии Преображенский полк. С ними Петр обучался военному искусству, предпринимал походы, строил крепости и штурмовал их. Пестрое общество, которым окружал себя Петр, конечно, должно было в известном отношении дурно повлиять на юного царя — здесь надо искать происхождение некоторого свойственного ему цинизма, его грубых привычек, несдержанности, резкости и безобразного разгула. Но с другой стороны, несомненно, что это же общество воспитало в Петре прямой характер, простоту жизни, демократические симпатии к дельным и способным людям без различия званий и стремление возвысить их и приблизить к себе. Впоследствии мы увидим, что придя в совершенный возраст, Петр из этих людей разного звания сформировал заново правительственный класс. В Преображенском, таким образом, подготавливалось окончательное падение политического значения московского боярства. Пять лет продолжались воинские потехи Петра, число его товарищей возросло, и Петр образовал второй потешный полк — Семеновский. По мере того, как Петр вырастал, потехи принимали все более и более грандиозный и серьезный характер и становились настоящими военными экзерцициями.

В 1688 году эти потехи осложнились учебными занятиями Петра, к которым он обратился по собственной инициативе и, кроме того, корабельными потехами. Князь Яков Федорович Долгорукий, отправляясь послом во Францию и разговорившись с Петром, сообщил ему, что у него был важный инструмент, которым можно было брать дистанции, не доходя до назначенного места, то есть определять расстояние. Петр пожелал иметь такой инструмент у себя и поручил князю Долгорукому купить этот инструмент (то есть астролябию) за границей. Долгорукий привез Петру и астролябию, и готовальню, но Петр ничего не мог с ними поделать, а из русских никто не мог объяснить ему их употребление. Тогда Петр поехал в Немецкую слободу и обратился к немцу доктору, но и тот не мог помочь ему, так как успел уже забыть математику, а указал Петру на голландца Тиммермана. Тиммерман объяснил Петру, что без знания математики нельзя пользоваться инструментом. Петр стал просить Тиммермана, чтобы тот научил его математике. И вот «гораздо с охотою» Петр приступил к изучению арифметики, геометрии и фортификации, потому что все дело началось из-за того, чтобы этот инструмент приложить к военным потехам. Учитель попал в затруднительное положение, так как сам был не особенно силен в этих предметах, но Петр оказался таким талантливым учеником, что его достаточно было только натолкнуть на идею, дать только необходимые указания. Сохранились тетради, по которым можно видеть, каково было образование, полученное Петром. В тетрадях нет почти ни одного слова, написанного правильно: Петр писал по 3-4 слова вместе, коверкал их, не дописывал. Но наряду с этим по записям в тетрадях мы можем судить и о способностях Петра; его выкладки, решения задач — вернее, чем решения Тиммермана.

В том же году, когда начались учебные занятия Петра, он нашел в амбаре старый бот, принадлежавший Никите Ивановичу Романову, племяннику патриарха Филарета и двоюродному брату Михаила Федоровича. Тиммерман объяснил царю, что этот бот может ходить на парусах не только по ветру, но и против ветра, и указал ему как на знатока этого дела на своего земляка Христиана Бранта. Брант был корабельный мастер, вызванный Алексеем Михайловичем для постройки флотилии на Каспийском море. Брант починил бот и по приказанию царя пролавировал на нем по реке Яузе. Петр был в восторге и с увлечением принялся за упражнения, но они ему не удавались, так как мешали узкие берега реки. Тогда он приказал перевезти бот на пруд в село Измайлово, но и там его преследовали неудачи. Люди донесли Петру, что есть очень удобное для плавания Переяславское озеро. Петр отпросился у матери на богомолье к Троице, а отправился в Переяславль. Затем он просил разрешить ему завести новую потеху на озере, и царица не могла ему отказать, хотя и боялась, что он утонет. Петр с Брантом уехал в Переяславль и начал постройку кораблей, совершенно перестав жить дома. Наталья Кирилловна, чтобы вернуть сына к себе, чтобы отвлечь его от военной потехи, прибегла к решительному средству: нашла ему невесту. В 1689 году Петр женился, не имея к этому никакой охоты. Но надежды матери не оправдались. После вскрытия рек Петр опять уехал на Переяславское озеро и снова начал постройку судов. Мать сказывалась больной и вызывала его в Москву, молодая жена писала ему нежные письма. Петр приезжал на день-два, а затем опять отправлялся на свое озеро. Любя мать, он делился с ней в письмах впечатлениями от своих успехов. «У нас, матушка, — писал он, — молитвами твоими здорово все».

Увлечение Петра корабельными потехами едва не стоило ему престола.

В 1689 году Софья за свою попытку захватить в свои руки власть была заключена в монастырь, и управление всецело перешло в руки Петра; но и это не' образумило его и не привело к серьезному делу управления государством. Оставив дела на попечение патриарха Иоакима, матери и родственников, Петр возвратился к своим корабельным потехам.