Гунилла-фридерике будде

Гунилла-фридерике будде: Пол, гендер, культура, Шоре Элизабет, 1999 читать онлайн, скачать pdf, djvu, fb2 скачать на телефон Издание осуществлено при поддержке научного отдела. Фонда "Фольксваген" в рамках программы "Общий путь в Европу: фундамент и реальные модели сотрудничества Средней и Восточной Европы".

Гунилла-фридерике будде

Пол истории

[...] Многие труды по истории общества переносят нас в сугубо мужской мир. [...] Появление женских имен в подглавах учебников, в качестве тем на отдельных лекциях и в тематических указателях монографий часто является лишь исключением из норм этого мужского мира. Сам факт постановки вопроса о женщинах относится к историографическим "достижениям" последней четверти нашего столетия. Однако эмансипационное стремление вдохновленных феминизмом женщин-историков в последние три десятилетия придать полу как классификационной категории общества такую важность, как категориям класса, вероисповедания, этноса поддерживается только небольшим кругом ученых, преимущественно женщин. Почему же научный подход, предлагаемый историей полов, вызывает лишь такой ограниченный резонанс и распространение? Каким образом он связан с новыми и новейшими научно-историческими подходами?

В соответствии с этими основополагающими вопросами в данной статье сначала будет в общих чертах представлен процесс возникновения и развития истории полов. Затем будут освещены возможности и границы "лингвистического поворота", с одной стороны, а также заслуги и упущения социальной истории в отношении истории полов, с другой стороны. В заключение будет представлен концепт класса, который расширен за счет включения понятий культуры и гендерной дифференциации.

I. От истории женщин к истории полов: трудное расставание с нишей

Представительницам женской истории, за которой утвердилась сомнительная репутация экзотической науки, уже с первых ее шагов отводилась роль рыночных торговок<, зазывал. Если к началу 70-х годов речь шла еще о новом "продукте", к которому нужно было привлечь внимание историографов, то сейчас их самоапофеозы отражают разочарование и возмущение тем, что во многих случаях все еще остается неуслышанным требование признания пола как одной из центральных категорий общественного устройства, имеющей значение для каждой сферы исторического мышления и поведения. Здесь господствует своеобразное несоответствие между оживленной и заключающей в себе большой научный потенциал исследователькой деятельностью, с одной стороны, и маргинализацией и даже частичным игнорированием результатов этой деятельности, с другой стороны. Причина этого кроется не в последнюю очередь в самой истории возникновения и развития женской истории и истории полов. Получив импульс от нового женского движения начала 70-х голов и находясь в тесной связи с ним, некоторые историки затруднялись, а другие считали ненужным настаивать на четком разграничении между политическими программами и научными исследованиями. Поиски собственной истории, которые способствовали появлению первых работ, написанных преимущественно женщинами, вызывали иногда не совсем несправедливые упреки в недостатке объективности. И все же мы до сих пор пользуемся первыми успехами женского движения, в частности, открытием новых областей и источников исторической науки, которые специалисты ранее не принимали во внимание или пренебрегали ими как исторически нерелевантными. В этих первых исследованиях делался особенный акцент на различные женские движения, на формы организации и жизненные концепты женщин, а также на "женские сферы". Необходимо было дать "героиням" возможность быть увиденными и услышанными. Выявлялись и объяснялись факты угнетения женщин.

Однако заострение внимания на данной тематике вскоре привело к изоляции этого подхода, а с трудом достигнутая самостоятельность к "зацикленности". Эти исследования зачастую создавали впечатление, что роль женщины как жертвы является антропологической константой. Кроме того, долго господствовавший концепт "разделенных сфер" общественной и частной жизни способствовал сохранению существовавших дихотомий и разделения обязанностей между ними вплоть до историографии настоящего времени.' Все вышесказанное ускорило обособление этих исследовательниц. Таким образом, следствием автономии было вытеснение в гетто, что вызвало состояние, которое с успехом мешает феминисткам добиться изменения исторической науки" (FREVERT 1993, 26).

В настоящее время правильность этого концепта, для западно -европейского контекста связанного с формированием характеров полов в результате диссоциации трудовой и семенной жизни, поставлена под сомнение (см. davidoff). В новых исследованиях прежде всего отмечается "открытость" границ между сферами, причем постоянными "нарушителями" границ являются представители обоих полов, (прим. изд.).

Не в последнюю очередь для того, чтобы избежать такого "островного положения", большинство историков-женщин уже в середине 70-х годов переключилось от истории женщин, заполняющей пустующие ниши, к более широко понимаемой истории полов. Американские женщины-историки Герда Лернер, Джоан Келли и Натали Земон Дэвис2 первыми выступили за замену понятия women's history' (история женщин) понятием gender history (история полов). Однако если при таком терминологическом расширении и чувствуется сознательная готовность к компромиссам с целью добиться более широкого признания в ученом мире, все же оно подразумевает гораздо больше, чем просто кажущуюся менее субъективной и, таким образом, "более политкорректной" версию истории женщин. Смена названия означала смену парадигмы. История женщин считалась теперь лишь переходным феноменом, который был необходим для процесса осознания и доведения до широкого сознания и, в конечном итоге, должен был быть заменен историей отношений полов. Речь шла не только о том, чтобы постепенно, посредством все возрастающего количества исследований, теперь обращавших внимание на женщин, устранить "половинчатость науки о полах" (HAUSEN/WUNDER, 10), но и о постоянном учете мужского фактора, даже если исследования все еще часто концентрировались главным образом на женщинах. Для этого нужно было разрушить прочный фундамент якобы "всеобщей" истории, в которой женщины до сих пор брали на себя роль особого случая, и, принимая во внимание специфику полов, создать новый. [...].

Такой подход вызвал широкое одобрение во многих странах. Начались оживленные дебаты по поводу определения "пола", которые опровергли все разговоры о том, что история полов не обладает достаточной теоретической базой. Сознание того, что под "женственностью" и "мужественностью" нужно понимать не природно-онтологи-ческие категории, а социокультурные конструкты бытия, созданные в рамках дискурса, меняющиеся и изменяемые в зависимости от контекста культуры и истории, пробило себе путь вопреки представлению о изначально заложенной половой идентичности, которой невозможно избежать. В результате замены природно заданной классификации на созданную культурой, принадлежность к определенному полу была освобождена от ее биологического детерминизма и включена в канон социально обусловленных критериев классификации. Это привело к отказу от универсальной категории "женщина" как описания коллективной идентичности, которая употреблялась недифференцированно и, вследствие этого, при ближайшем рассмотрении обнаруживала свой дискриминационный характер в отношении класса и расы. "Женственность" и "мужественность" изменяются в зависимости от различных исторических контекстов и пересекаются с другими дискурсивно созданными идентичностями, такими как класс, поколение, вероисповедание, региональная или этническая принадлежность. Таким образом, пол становится одним из ведущих понятий для освещения исторической действительности.

Программой для такой позиции послужила опубликованная в 1986-м году статья Джоан Скотт 'Тендер: Категория, необходимая для исторического анализа", в которой она предложила два исходных момента в определении гендера. Пол понимается, во-первых, как основополагающий элемент социальных отношений, которые базируются на гендерной дифференциации, и, во-вторых, как средство для обозначения и оправдания властных отношений (SCOTT 1986, 1068). Гендер в этом значении нормируется и передается по традиции при помощи созданных культурой символов и нормативных концептов? он конструируется и внедряется в сознание во всех, даже в якобы "нейтральных в отношении полов" общественных сферах.

Скотт придавала большое значение конструированию. Это было еще раз подчеркнуто Джудит Батлер в ее спорном произведении "Неудобство полов" (Gender Trouble). Она отказалась от принятого деления на биологический пол (sex) и сконструированный культурой пол (gender): для нее даже "считающиеся естественными признаки пола", которые кажутся предписанными телом, являются "дискурсивно созданными". Вследствие этого, тело предстает как неопределенный артефакт, как чистый лист, на который лишь посредством идеологически и дискурсивно созданных знаков "наносится культурное значение" (BUTLER 1991, 26).

Существование двух биологических полов становится иллюзией, а половая идентичность результатом непрерывного "перформанса".

II. Новые и старые задачи

II.1. История полов и "linguistic turn" верная дорога или деконструктивистский тупик?

Ведущая роль, которая здесь отводится историческим дискурсам в процессе конструирования половой идентичности, подчеркивает близость истории полов к другому, тоже довольно новому научному подходу "linguistic turn".4 Тот факт, что речь, как правило, идет о влиянии "языкового поворота" на историю полов, вновь свидетельствует об относительно слабой позиции последней в общей историографии. На самом же деле задолго до того, как идеи французских философов Мишеля Фуко и Жака Дерриды5 нашли отклик в социальной истории, защитницы истории полов уже указывали на значение языка и дискурса как систем социальных знаков и значений, "а также на то, что в их власти устанавливать в социальных практиках и общественных институтах систему социальных, символических и психических соотношений, в которой женщины и мужчины занимают неравные позиции" (CONRAD/KESSEL, 27), Michel Foucault (1926-1984), Jacques Derrida (*1930). (прим. изд.) О новаторской роли истории полов см. также CANNING.

Под термином "лингвистический поворот" в исторической науке понимается довольно новый научный подход, основное положение которого заключается в том, что язык и дискурс принимают активное участие в моделировании социальной действительности. Язык рассматривается как часть дискурса о власти. Обращение к "языку" является попыткой поставить под вопрос традиционную логику интерпретации, которая основывалась только на экономических, социально-исторических или политических аспектах, (прим. изд.).

Кроме того, эти два научных подхода сближает ряд общих черт. Во-первых, оба возникли в то время, когда границы внутри наук стали более расплывчатыми и идея междисциплинарных и интернациональных исследований завоевала большую популярность. Оба резко критиковали изоляцию дисциплин, оба требовали расширить поле деятельности, выходя за пределы отдельных наук и стран. Во-вторых, они обладают сходством методов и оказываемого на науку воздействии. Для обоих важно сместить центр научных интересов и полностью пересмотреть привычные представления. Таким образом, феномены, рассматривавшиеся когда-то как исключения, теперь приобретают значимость, а доминировавшие до этого сферы отступают на задний план. При учете мужского и женского полов многие результаты историографических исследований должны рассматриваться как относительные, а нередко должны быть модифицированы. Благодаря этому эмпирически обоснованному выводу, история полов, которая уже с первых своих шагов использовала метод деконструкции, оказалась восприимчивой к требованию Дерриды о полном преобразовании и новом определении общепринятых представлений. В силу этого оба научных подхода требуют, в-третьих, расширить методы, проверить основные концепты, заново сформулировать вопросы и цели. И, наконец, оба подчеркивают значение фактора власти для конструкции и восприятия исторических реальностей и приступают к разоблачению стратегий господства.

Однако имплицитный девиз linguistic turn "Вся власть языку" в конечном счете обозначает ограничение, которое и для многих исследователей истории полов является необоснованным. Такие ключевые исторические концепты как дискурс, опыт, идентичность и практика включаются в иерархическую пирамиду абсолютного господства, причем дискурс приобретает неограниченную гегемонию. При этом другие исторические измерения попадают просто в отношения зависимости, действующие лица истории низводятся до марионеток, с "виновников" снимается ответственность, "жертвы" обречены молчать. Здесь кроется не только угроза умаления опасности и неоправданной релятивизации ценностей, но и противоречие положению истории полов о том, что история создается не в последнюю очередь и "gendered subjects" (субъектами, маркированными полом). Ведь одной из главных задач тех, кто стоял у истоков этой науки, было обнаружение за структурами женского субъекта. В то время, как половая идентичность субъектов является предметом все новых компромиссов, договоров и инсценировок в повседневной жизни и, вследствие этого, постоянно актуализируется, а связанное с полом знание, полученное на основе опыта, используется и приумножается, речевая коммуникация о поле превращается в процесс "doing gender" (создание гендера).

В философских дебатах о категории пола, ориентированных, в первую очередь, на теорию познания, исторический субъект полностью лишается материальности и рассматривается как продукт языковых отношений. Эта концепция обнаруживает свои границы самое позднее при эмпирической проверке. Приведем только один пример: в 60-х годах XIX-го века в Германии как результат проявившейся заботы общества о будущем незамужних дочерей бюргеров на повестку дня был вынесен так называемый "женский вопрос". Несмотря на утверждения в обратном, число этих женщин едва ли заметно возросло. Таким образом, можно было бы заключить, что феномен стал проблемой лишь в результате дискурса. На самом же деле, дискурс действительно создал "женский вопрос", а не "реальность", как хотелось бы утверждать корифеям лингвистического поворота. Этот дискурс отражал, скорее, новую форму восприятия и познания действительности буржуазной общественностью. Изменившиеся социально-экономические условия жизни бюр1 еров затрудняли положение незамужних родственниц в качестве "нахлебниц". Они, в свою очередь, сознавая все уменьшающуюся приемлемость этого положения и учитывая возрастающие возможности получить образование, видели альтернативу в профессиональной сфере и искали ее, не в последнюю очередь, с помощью женского движения, которое стало их рупором. Пришла пора по-новому определить женскую роль, в чем приняли участие все "заинтересованные стороны". Итак, здесь мы имеем дело со взаимодействием и взаимовлиянием дискурса, опыта, практики и идентичности. Причем, однозначно выявить преобладание того или иного фактора оказывается невозможно. Можно привести целый ряд примеров неразрывности содержания, носителей и последствий дискурса.

Однако здесь возникает вопрос о пригодности такого, явно неисторического метода, ведущего к дематериализа-ции субъекта. Ведь история полов, как справедливо подчеркивает немецкая исследовательница Уте Фреверт, занимается "проблемой того, как общества прошлого и живущие в них женщины и мужчины относились к дифференциации полов, как они описывали эту дифференциацию, какое значение они ей придавали" (FREVERT 1995, 14). До тех пор, пока в науке категория пола не утвердилась, историкам кажется довольно щекотливым участие в потенциально подрывающих ее дискуссиях, пусть и интересных с интеллектуальной точки зрения.

Несмотря на эти ограничения, нельзя упускать из виду и недооценивать заслуги лингвистического поворота для истории полов. Эти заслуги заключаются в обогащении социальных и экономических детерминации за счет других исторических форм выражения, таких как язык, ритуал и символ. Сюда относится'и особая осмотрительность при выборе и анализе источников, которые позволяют увидеть прежнюю односторонность исторического знания, обнаружить в нем белые пятна и открыть новые аспекты.

Идея лингвистического поворота затрагивает, хотя и косвенно, как роль создателей источников, так и роль их толкователей. При этом то, что признается исторически значимым и достойным передачи будущим поколениям, является не столько вопросом об "имеющихся в наличии источниках", сколько об их выборе, классификации и иерархизации последующими пользователями. Несмотря на то, что историки, per se и qua definitione, якобы проявляют сейсмографическое чутье, когда речь идет о выявлении новых источников, они, тем не менее, долгое время проходили мимо свидетельств, которые могли бы прояснить вопрос о положении женщин и о форме отношений между полами. Это объясняется не столько тем, что "клад" таких источников труднее найти, сколько теми критериями, которые выдвигались при поиске.

Хотя теперь все больше исследователей признают, что наряду со структурами область повседневного опыта также достойна исследования, все же еще преобладает более или менее эксплицитно сформулированная иерархия значимое -тей, которая переносится и на оценку жанров используемых источников. Объективное и субъективное оказываются расположенными на оценочной шкале. Это приводит к тому, что такие жанры источников, как письма, дневники, автобиографии или вообще высказывания о самом себе, авторами которых сравнительно часто являются женщины, привлекаются, как правило, лишь очень осторожно и неохотно. Но именно эти источники свидетельствуют о женском образе жизни, женских жизненных концептах и опыте, а, кроме того, относятся к тем немногим документам, которые могут обеспечить сопоставимость истории женщин и мужчин вследствие равного числа их свидетельств. Это именно то, к чему стремится история полов. При этом негативное впечатление, вызванное нарочитой субъективностью этого вида источников, нередко затрудняет критический взгляд на мнимо объективные источники. То, что источники нельзя рассматривать как открытые окна в прошлое, является прописной истиной науки. Тем не менее, долгое время сохранялось предубеждение, что одни из них ставят ловушки на пути исторического анализа, в то время как другие передают факты относительно достоверно. Однако при ближайшем рассмотрении многие тексты прошлого, считающиеся серьезными, теряют свою "объективность". Как свидетельствует множество исторических документов приведем здесь лишь один яркий пример отсутствие эксплицитного называния мужчин и женщин часто не подразумевает оперирования универсальными категориями. Вполне сознавая это, проницательная Луиза Отто-Петерс уже в 1876 году создала радужный образ будущего, "в котором люди не смогут даже представить, что когда-то говорили и заботились о 'народе', работали 'для народа', но имея в виду при этом только мужчин. Несмотря на широкое движение за предоставление 'всеобщего права голоса', половина населения при этом была оставлена ни с чем и, мало того, в отличие от других параграфов закона, здесь не было сделано даже соответствующей приписки: 'за исключением женщин и несовершеннолетних'! Ведь это считалось 'само собой разумеющимся'."8

Основные исторические понятия также нуждаются в подобной деконструкции, если за видимостью их универсализма мы хотим не только раскрыть их обусловленность временем, местом и классом, но и выявить их глубокую связь с признаком пола. Почти все историографические термины обладают в отношении женщин значением, диаметрально противоположным тому, которое они имеют в отношении мужчин. Из многочисленных примеров укажем здесь лишь на "наемный труд", который для мужчин всех социальных слоев был не только экзистенциальным, но и почетным, тогда как для женщин низших слоев он часто понимался как вынужденная мера, а для женщин из буржуазной среды в любом случае считался задевающим ее честь. Если учесть также конфронтацию между общественной и субъективной оценкой, то уровень различия еще более возрастает.

Обострение чувствительности к такого рода языковым тонкостям несомненно относится к заслугам "лингвистического поворота". Он углубил понимание того, что язык не только отражает действительность, но и создает ее, а в связи с этим, и сознание необходимости в целом более критического восприятия текстов и использования понятий. Тем самым лингвистический поворот способствует выявлению языковых несоответствий, скрытых намеков, стратегических ухищрений и фиктивной точности в исторических текстах. Такая деиерархизация источников и "демократизация" их исторической значимости означает обогащение историографии новой методикой. Как показывают выводы, сделанные при помощи литературоведческой интерпретации, статистики обладают не большей, а другой "степенью правдивости", по сравнению с автобио-графическиими свидетельствами. Знание о дискурсивной сконструированное™ всех исторических источников усилило также внимание к тому влиянию, которое оказывает половая дифференциация на язык. Не столько лингвистический поворот, сколько описанное выше обращение к языку, вероятно, и есть тот научный подход, от которого выигрывает история полов.

II.2. История полов и социальная история -проблема "великих" теорий

С точки зрения истории полов лингвистический поворот, или, по крайней мере, его претензия на абсолютность, имеет в немецкой историографии лишь ограниченный успех. Более близкое родство история полов обнаруживает с социальной историей. Соответственно более сложно протекают процессы сближения и разграничения между ними, что можно сравнить с близостью и дистанцированием в отношениях между отцом и подрастающей дочерью. Социальная история в том виде, как она складывалась с 60-х годов, претендует, и не без основания, на признание ее заслуг в пробуждении особого интереса к новым областям исторической действительности, а также в новой постановке вопросов и предоставлении инструментария, что, в конечном итоге, способствовало появлению женщин в поле зрения ученых. По крайней мере, объекты, с которыми работали специалисты по социальной истории, включали, как правило, представителей обоих полов. Под кровом социальной истории, как уже неоднократно утверждалось, достаточно места и для категории "пол".

Но как раз это в последнее время подвергается сомнению со стороны исследователей истории женщин и истории полов. Такой скепсис подкрепляется тем, что социальная история и история общества пишутся все еще без учета "гендерного" аспекта. Однако большинство женщин-историков, которые занимаются историей полов, едва ли собираются поставить под вопрос идеи и методы социальной истории. Напротив, для большинства немецких исследований в области истории полов характерно то, что они лишь извлекают новые звуки, играя на клавиатуре социальной истории, используя ее темы, инструментарий и методы.

Все же этот факт вряд ли дает право социальной истории самодовольно почивать на заслуженных лаврах. [...] Так в истории полов пробило себе дорогу сознание, обнаруживающее ревизионистский характер: сознательный отход от "великих" теорий, от периодизации и от классификационных концептов в их наиболее распространенных вариантах, развитию которых не в последнюю очередь способствовала социальная цетория.

Между тем многие исследования показали, что теория модернизации, понятая как модель целенаправленного развития и имеющая силу якобы для общества вообще, при учете обоих полов быстро наталкивается на свои границы. Это имеет место особенно тогда, когда модернизацию более или менее эксплицитно отождествляют с прогрессом, что характерно для большинства представителей социальной истории.9 Касающаяся всего общества модернизация облfала для мужчин и женщин во многих областях прин-циипиально разными последствиями, которые, кроме того, расходились по времени их протекания, темпам и возможным переломным моментам.

Приведем только несколько примеров: современная модель нуклеарной семьи,10 которая была выдвинута в конце XVIII-го века и в XIX-ом веке была реализована буржуазией, закрепила структуры неравенства, прежде всего в ущерб женщинам. Женщины долгое время с трудом добивались возможности участвовать в политике, о чем можно судить по формулировкам закона об избирательном праве.11 Наблюдаемые на рынке труда специализация, дифференциро-ванность и мобильность либо совсем не касались женщин, либо касались их только частично и имели другие последствия для них. Показательной в этом отношении является многоступенчатая профессиональная группа домашней прислуги и дворовых людей, которая в XIX веке пережила процесс слияния функций, в результате чего появилась чисто женская "профессия" служанки, выполняющей любую работу. В своей диссертации "Причины неравной оплаты труда мужчин и женщин" Алис Саломон.

Теория модернизации является заимствованной из социологии концепцией анализа общественного развития. В ней рассматриваются эпохальные, долговременные, носившие зачастую насильственный характер изменения, которые начались в Западной Европе в конце 18-го века в связи с индустриализацией и демократизацией. Таким образом, модернизация характеризует переход от аграрного общества к промышленному обществу. Она часто отождествляется с прогрессом, который понимается как развитие общества, каждая последующая стадия которого превосходит предыдущую по совершенству. Под влиянием оптимистической веры в самоусовершенствование человека, теория модернизации видит в идее прогресса смысл истории, (прим. изд.).

Специальный термин истории и социологии, обозначает образ жизни, который с конца 18-го века получал все большее распространение в западно-европейском буржуазном обществе. Современная семья-ядро включает в себя только супругов и их детей, в отличие от так называемой патриархальной семъи, где несколько поколений живут под одной крышей, (прим. изд.).

1906 году доказала следующее: во-первых, проникнутая марксисткими идеями теория, согласно которой привлечение женщин к наемному труду является решающим условием их эмансипации, недостаточна; во-вторых, все большая дифференциация трудового процесса и сфер деятельности сопровождается все большим разделением по признаку пола на рынке труда и "чрезвычайно затрудняют сравнение" (SALOMON, 27). В процессе разделения труда мужчины выбирали новые, технизированные и "лучше оплачиваемые сферы труда", в то время как женщины занимали "освобождаемые мужчинами низкооплачиваемые рабочие места". "Разность критериев, применяемых при оплате труда мужчин и женщин", заключает Алис Саломон, "может быть устранена лишь посредством изменений в духовной жизни народов" (SALOMON, 99).

Свойственное теории модернизации заострение внимания на процессе развития привело к тому, что не были учтены устаревшие традиции и казавшиеся неизменными соотношения, такие как соотношения полов. В соответствии с результатами многочисленных исследований, нормы, касающиеся полов, скорее становились более жесткими, чем подрывались или ослаблялись. Социальный контроль над их выполнением происходил не бюрократически, а на личностном уровне. "История женщин никуда не годится. Она нарушает гладкое течение прогресса", с иронией комментирует современный английский историк Изабел Халл (HULL, 282).

Многие примеры подтверждают, что наемный труд наемному труду рознь. Приведем здесь только два из них: 1) Появление женщин в качестве профессоров гуманитарных наук в немецких университетах сразу негативно сказалось на статусе этих наук и их финансовой поддержке. 2) Противопостовление "мастера машинного доения" просто "доярке" указывает на то, что в России в свое время для мужчин эта профессия была более престижной, чем для женщин. Профессия врача в России является низко оплачиваемой (а значит, женской) что нельзя сравнить со статусом и зарплатой "полубогов в белом" на Западе, где врачами являются в основном мужчины, (прим. изд.).

Концепт класса, которому отдается предпочтение в социальной истории, должен быть пересмотрен. Исходя из основного положения о том, что сословное общество эпохи Абсолютизма примерно с 1800 года последовательно перерастает в классовое общество, специалисты по социальной истории отводили таким критериям, как пол, лишь второстепенную роль по отношению к классовой принадлежности. При этом игнорировались феномены, которые препятствовали стиранию классовых различий и касавшиеся преимущественно женщин, например, отсутствие или нерегулярность трудовой деятельности, а также дальнейшее существование сфер деятельности, не определяемых как наемный труд. Процессуально разработанные модели образования классов подразумевают следующее типическое развитие: классовое положение классовая идентичность | классовое поведение. Включение женщин в такие модели! было затруднено, поскольку женщины на некоторых из* этих ступеней вообще не представлены, а на других представлены лишь незначительно. Однако этот факт считался "побочным противоречием". Говорилось о "классе рабочих с их женами и детьми" (THOMPSON) и, таким образом, создавалась иерархия значимостей, которая позволяла устранить как исключение из правила любые отклонения от модели поведения.

Процесс переосмысления начался, когда категория "класс" стала привлекать внимание истории женщин и истории полов. В ряде эмпирических исследований о ситуации работниц был выявлен особый ритм женского труда. При этом отсутствие женских организационных структур объяснялось не столько недостаточной готовностью работниц к их созданию, сколько мужским безразличием. Кроме того, исследования выявили области, отрасли и периоды времени, в которых женщины проявляли политическое сознание. То, что оба научных подхода поставили в один ряд вопрос о "классе и поле", способствовало, с одной стороны, их плодотворному сближению. Однако, с другой стороны, вместо "и" зачастую подразумевалось "или", что приводило к тому, что обе категории социального неравенства становились конкурирующими факторами, из которых в итоге один или другой воспринимался как главный. Однако, таким образом, создавался фиктивный исторический субъект, который выбирал между возможностью чувствовать и действовать либо "прежде всего, как женщина", либо "прежде всего, как рабочий". Но работница не оставляла своей женственности за воротами завода, так же как и учитель мужской гимназии в своем чисто мужском заведении не действовал и не размышлял как нейтральный в отношении пола гражданин. [...] Самооценка, мировосприятие, формы коммуникации, образцы поведения были результатом сплетения этих двух и других идентичностей. [...]

III. Категориальное равновесие пола и класса: "Gendering Class"

История полов поставила перед специалистами по истории рабочего движения новые задачи. С одной стороны, историки согласились с тем, что мужчины и женщины играли различные роли в процессе образования классов, а также признали важность таких аспектов за пределами сферы наемного труда, как семья, родственники, соседи и свободное время. Но, с другой стороны, все еще сохраняет актуальность призыв американской исследовательницы Натали Земон Девис к тому, чтобы историк всегда учитывал не только последствия принадлежности к определенному классу, но и в той же мере последствия принадлежности к определенному полу" (DAVIS, 127).

В исследованиях общественных групп "класс" вполне обоснованно остается традиционной категорией социального неравенства. Однако, чтобы избежать упрощений, необходимо освободить эту категорию от фиксации на экономическом аспекте, в понимании Маркса и Вебера. Это дало бы возможность учитывать категории класса и пола, не выделяя какую-либо из них как единственно значимую. [...]

Чтобы наметить пути изменения традиционной классовой схемы, приведем пример, который показывает, какие общественные группы не вписываются в ее рамки. Этот пример описывает судьбу жены первого президента Веймарской республики Фридриха Эберта:

"Положение жены президента оказалось госпоже Эберт по плечу. Она была высока и хороша собой, отличалась естественной простотой и прекрасными манерами. Ее образование не выходило за пределы "народной школы", но она владела искусством вести беседу. На празднике, устроенном одним государственным секретарем, госпожа Эберт рассказала мне, что в молодости она была служанкой, так как ее родители относились с предубеждением к работе на фабрике, несмотря на то, что такая работа была бы для нее легче. [...] Один высокий чиновник старого режима, который в последствии лояльно относился к республике, сказал мне однажды, что он никогда в своей жизни не видел королевы, которая бы соответствовала бы своему месту в обществе лучше, чем это делала госпожа Эберт." (ср. salomon, 175).

По своему происхождению, как мы видим, госпожа Эберт принадлежала к низшим социальным слоям. Благодаря своей работе в качестве служанки она приживается в буржуазной среде, а выйдя замуж за буржуа, сама становится членом этого мира. Ее поведение здесь кажется даже аристократическим. К какому же классу следует отнести госпожу Эберт? Женщины, не занимавшиеся наемным трудом, считались, как правило, не самостоятельными личностями, а дочерьми или женами представителей определенного класса. Таков вывод многих исследований из области социальной истории. Однако у современницы госпожи Эберт, которой мы обязаны приведенной выше характеристикой, мы встречаем ключевое слово, которое подчеркивает личностную активность человека и делает необходимым пересмотр чисто "экономического" определения категории класса: госпожа Эберт не только заняла определенное место в обществе вследствие замужества, но и должна была "соответствовать" ему. [...]

Категория класса только тогда будет применима ко всему обществу и будет обладать большим объяснительным потенциалом, когда она будет содержать как мужской, так и женский аспекты. Поэтому в процессе выделения классов необходимо учитывать и класс как положение в обществе, и класс как поведение.13 Таким образом, классовая идентичность возникает: 1) из положения в обществе, обусловленного в первую очередь экономически; 2) из поведения (культуры), которое способствует конституированию и стабилизации этого положения; 3) из (коллективного) поведения (классовых действий), которое может стать результатом этого положения. Еще Макс Вебер подчеркивал, что общая принадлежность к определенному классу еще не означает совместных действий в рамках политической организации или движения (WEBER, 532ф). [...] В отличие от привычных моделей образования классов, три выше перечисленных аспекта не не являются ступенями развития, а, являясь равнозначными, находятся в тесном взаимодействии. Этот концепт отличается от концепта Пьера Бурдье.14 С одной стороны, Бурдье подчеркивает взаимозависимость структуры и практики при образовании класса, а, с другой стороны, действующие лица истории в его теории находятся в плену бессознательно усвоенного "хабитуса" (Habitus).15 Предлагаемый в данной статье концепт учитывает наряду с сознательным и продуктивным" также "бессознательное" и "репродуктивное".

Классовое положение (или классовая позиция) понимается как комплекс всех признаков, которые возникают посредством многосторонних связей человека с обществом (статус, пол, этнос и местоположение, образование и культурная социализация, социальные отношения), (прим. изд.).

Определение из истории ментальностей обозначает образцы восприятия, мышления и действий, которые возникают в процессе социализации. Как вид "генеративной грамматики социального" эти образцы направляют действия индивидов, причем последние следуют этим образцам бессознательно, (прим. изд.).

III. 1. Социокультурное понятие класса

[...] Для большинства женщин XIX и начала XX века, которые либо вообще не принимали участия в трудовой и политической жизни, либо делали это лишь нерегулярно, культурный уровень класса, к которому они принадлежали, имел большое значение. В исследованиях о буржуазии уже неоднократно подчеркивалось влияние аспекта культуры на процесс формирования классов, поскольку класс буржуазии нельзя назвать однородным с точки зрения положения в обществе его представителей. При этом стало легче включить в рассмотрение и родственниц буржуа, что иногда приводило к тому, что категория класса не столько дополнялась, сколько заменялась категорией "культуры". Что же касается историографии рабочего класса, которая исследовала в основном структуры, то здесь аспекты культуры долгое время вообще не учитывались.

Итак, если категория культуры понимается слишком узко и рассматривается отдельно от других общественных сфер, то она скорее конкурирует с категорией класса, а не дополняет ее. Для расширения этой категории имеет смысл обратиться к заимствованному из антропологии пониманию культуры и необходимо более гибко и динамично определить это понятие, иначе действующие лица истории из пленников структуры превратятся в пленников культуры. Таким образом, под "культурой" нужно понимать взаимодействие традиционных и новых знаков, которое передается из поколения в поколение и варьируется в зависимости от класса и пола, а также в зависимости от таких критериев, как этнос, вероисповедание, регион. Такое взаимодействие знаков (то есть культура) сознательно и бессознательно создается и используется действующими лицами истории для осмысленного истолкования действительности, делает возможной их коммуникацию, а также служит базисом для их самоидентификации и обособления от других. Культура в этом смысле формирует и нормирует ментальные, моральные и эстетические категории, оказывает влияние на восприятие человеком действительности и на связанные с этим восприятием мнения и действия, причем они в значительной мере различаются в зависимости от принадлежности к определенному полу и к определенному классу.

Расширенное в отношении категории культуры понятие класса, назовем его социокультурным, позволяет учесть все разнообразие идентичностей, не упуская из внимания принадлежность к определенному классу. Вследствие этого, такие критерии классификации общества, как вероисповедание, этнос, местоположение и др. выступают теперь не как противоречия, а как возможные варианты, имеющие одинаковую ценность. Принадлежность к определенному социальному классу не означает одинаковости по всем параметрам; под одной этикеткой может оказаться разнообразие вариантов. [...].

Социокультурная классовая идентичность формируется, познается и передается на микроуровне в различных сферах, например, на предприятии, в объединении, в семье, среди соседей, в партии, в профсоюзе или в общине. В протекающих в этих сферах процессах общения, а также в результате накопления опыта формируется как классовая так и половая идентичность. При этом ни одна из них не является главной. Даже в тех сферах, в которых уже господствует исключительно один пол, речь идет о сохранении этого господства и, таким образом, об осознании и отграничении своей половой идентичности. Собственно женские ниши и сети уже исследовались с этой точки зрения, прежде всего, специалистами по истории женщин. Что же касается истории политики и экономики, то она еще почти не изучалась с учетом гендерного аспекта и представляет собой многообещающий материал для новых исследований с позиций истории мужчин.

Несмотря на маркированность исторических мест, их границы остаются неустойчивыми в процессе развития истории. [...] Эти места существуют не как автономные женские или мужские "острова", а тесно связаны между собой посредством взаимодействия, сотрудничества и конфликтов. Поэтому такие дихотомии, как частная и общественная сферы, семья и работа, которые долгое время поддерживались историографией, искажают наше представление об истории, тем более, что эти дихотомии почти всегда ассоциируются с другой парой понятий: центральное-периферийное.

Уделяя больше внимания аспекту взаимосвязанности, можно добиться соединения категорий "класс" и "пол". Различия между мужчинами и женщинами, между рабочими и буржуа создаются не в последнюю очередь посредством конструирования воображаемого "другого" и становятся понятными только при их сопоставлении. Во взаимном общении действующие лица истории дискурсив-но создавали сходства и различия по признаку класса и пола. Они на собственном опыте испытывали эти сходства и различия, перепроверяли их, закрепляли, передавали по традиции и, таким образом, усиливали сознание своего неравенства. [...]

История классов и история полов должны пойти по пути постоянных сравнений. Для обоих подходов характерны метод соотношения и сравнения. Однако не следует стремиться к созданию универсальной величины для сравнения и соотношения, при помощи которой можно было бы установить лишь степень сходства и различия. Скорее необходимо исследовать варианты проявления классовой и половой дифференциации и их отношения между собой. [...]

Реформа вместо революции такой путь мог бы привести к интеграции предлагаемого историей полов научного подхода в немецкую социальную историю, если последняя не окажет сопротивления. Вообще времена, когда между отдельными дисциплинами возводились прочные стены и с их высот проповедовалась "истина", должны отойти в прошлое. [...] Напротив, нужно стремиться соединить социальную историю и историю полов в "общей истории общества", которая бы обходилась без иерархии категорий и значимостей, принимала бы во внимание как женскую, так и мужскую часть истории, а также модифицировала бы уже существующие соответствующие теории.

В оригинале:

Gunilla-Friederike Budde: Das Geschlecht der Geschichte. In:

Geschichte zwischen Kultur und Gesellschaft. Beitrage zur Theoriedebatte. Hg. von Thomas Merge! und Thomas Welskopp. Mtinchen 1997, S. 125-150. (Пер. Элины Майер)

Список литературы:

BUTLER, Judith: Das Unbehagen der Geschlechter. Frankfurt a.M. 1991. [Gender Trouble. Feminism ani the Subversion of Identity. London. 1990.]

CANNING, Kathleen: Feminist History after the Linguistic Turn: Historizing Discourse and Experience. In: Signs 19 (1994). P. 368-404.

CONRAD, Christoph / Martina KESSEL (Hrsg.): Geschichte schreiben in der Postmodeme. Beitrage zur aktuellen Diskussion. Stuttgart. 1994.

DAVIDOFF, Leonore: Regarding Some "Old Husbands' Tales": Public and Private in Feminist History. In: Worlds Between. Historical Perspectives on Gender and Class. Ed. by L. Davidorf. New York. 1995. P. 227-276. [Alte Hiite. Offentlichkeit und Privatheit in der feministischen Geschichtsschreibung. In: L'Homme 4 (1993) 2. S. 7-36.]

DAVIS, Natalie Zemon: Gesellschaft und Geschlechter. Vorschlage fur eine neue Frauengeschichte. In: Frauen und Gesellschaft am Beginn derNeuzeit. Hrsg. von N.Z. Davis. Berlin. 1986. S. 117-132.

FREVERT, Ute: Frauengeschichte Mannergeschichte Geschlech-tergeschichte. In: Lynn Blattmann u.a. (Hrsg.): Feministische Per-spektiven in der Wissenschaft. Zurich. 1993. S. 23-40.

FREVERT, UTE: "Mann und Weib, und Weib und Mann". Ge-schlechter-Differenzen in der Modeme. Miinchen. 1995.

HAUSEN, Karin / Heide WUNDER (Hrsg.): Frauengeschichte -Geschlechtergeschichte. Frankfurt a.M. 1992.

HULL, Isabel: Feminist and Gender History Through the Literary Looking Glass. In: Central European History 22 (1989). P. 279-300.

KELLY, Joan: Women, History and Theory. Chicago. 1986. OTTO, Louise: Frauenleben im Deutschen Reich. Leipzig. 1876.

RILEY, Denise: Am I that Name? Feminism and the Category of 'Women' in History. London. 1988.

SALOMON, Alice: Die Ursachen der ungleichen Entlohnung von Mannerund Frauenarbeit. Leipzig. 1906.

SCOTT, Joan Wallach: Gender: A Useful Category of Historical Analysis. In: American Historical Review 91 (1986). P. 1053-1075. [Gender. Eine ntitzliche Kategorie der historischen Analyse. In: Selbst BewuBt. Frauen in den USA. Hrsg. von N. Kaiser. Leipzig. 1994.]

THOMPSON, Edward P.: Die Entstehung der englischen Arbeiter-klasse. Frankfurt a.M. 1987. [The making of the English working class. Harmondsworth. 1963.]

WEBER, Max: Machtverteilung innerhalb der Gemeinschaft:

Klassen, Stande, Parteien. In: Wirtschaft und Gesellschaft. GrundriB der verstehenden Soziologie. Tiibingen. 1972.

WEST, Candace / Don H. ZIMMERMANN: Doing Gender. In: Gender and Society 1 (1987). Р. 125-151.

Пол, гендер, культура

Пол, гендер, культура

Обсуждение Пол, гендер, культура

Комментарии, рецензии и отзывы

Гунилла-фридерике будде: Пол, гендер, культура, Шоре Элизабет, 1999 читать онлайн, скачать pdf, djvu, fb2 скачать на телефон Издание осуществлено при поддержке научного отдела. Фонда "Фольксваген" в рамках программы "Общий путь в Европу: фундамент и реальные модели сотрудничества Средней и Восточной Европы".