Специфика личностного выбора

Специфика личностного выбора

При анализе проблемы перехода от ролевых отношений к личностно-смысловым отношениям в контексте социально-исторического образа жизни изучается преобразование нормативно-ролевого отношения личности в мотивационно-смысловое отношение, которое происходит в тех случаях, когда перед личностью возникает проблемно-конфликтная ситуация, преодолеть которую с помощью ранее усвоенных шаблонов поведения представляется затруднительным, если не невозможным. Подобная ситуация может возникнуть как при наличии внешних или внутренних преград на пути деятельности, так и в процессе постановки личностью тех или иных сверхзадач. В такого рода ситуациях личность и проявляет свою активность, инициативность, которая находит свое выражение в творческом преобразовании самой ситуации, в саморазвитии личности как субъекта деятельности. Феноменологически активность личности в таких ситуациях может выступить в различных отклонениях действий личности от само собой разумеющейся безличной манеры поведения. Но по каким бы причинам ни возникло это отклонение, оно неизбежно знаменует собой столкновение личности с проблемой выбора в возникшей неопределенной ситуации. Этот выбор может быть выбором социальной позиции, новой роли. Таким выбором могут стать поиск и осмысление для себя мотива другого человека из множества возможных мотивов его поведения. И наконец, то может быть выбор между открывающимися в идеальном плане различными мотивами своего собственного поведения, от которого подчас зависит вся дальнейшая судьба личности. В этих случаях происходит ориентировка личности в сложной системе ее смыслообразующих мотивов и личностных смыслов. Именно в подобных ситуациях, ситуациях свободного выбора, личность особенно рельефно проявляется как субъект деятельности, а история развития личности, прибегая к образному выражению Б. Ф. Поршнева, становится историей отклоненных ею альтернатив. Тут, однако, необходимо специально оговориться, провести разграничение между «личностным выбором», выбором между мотивами и многочисленными выборами, которые сиюминутно совершаются в пределах нормативно заданной деятельности. Выбор действий и поступков, продиктованных мотивами-стимулами, разительно не похож на личностный выбор. Если жизнь соткана только из действий и поступков, ведомых мотивами-стимулами, то она являет собой образец мертвой безличной жизни. О такой жизни Л. Н. Толстой писал в дневнике: «Все устраиваются, — когда же жить начнут? Все не для того, чтобы жить, а для того, что так люди. Несчастные. И нет жизни». Для того чтобы рельефнее очертить линию водораздела между интересами и увлечениями, выбранными на основе мотивов-стимулов, и интересами, имеющими жизненный смысл для личности, еще раз прибегнем к емкой характеристике их психологической разнородности, данной Л. Н. Толстым. Рассказывая о том, что за человек был Каренин, Л. Н. Толстой замечает: «Она знала, что, несмотря на поглощающие почти все его время служебные обязанности, он считал своим долгом следить за всем замечательным, появлявшимся в умственной сфере. Она знала также, что действительно его интересовали книги политические, философские, богословские, что искусство было по его натуре совершенно чуждо ему, но что, несмотря на это, или лучше вследствие этого, Алексей Александрович не пропускал ничего из того, что делало шум в этой области, и считал своим долгом все читать. Она знала, что в области политики, философии, богословия Алексей Александрович сомневался или отыскивал; но в вопросах искусства и поэзии, в особенности музыки, понимания которой он был совершенно лишен, у него были самые определенные и твердые мнения. Он любил говорить о Шекспире, Рафаэле, Бетховене, о значении новых школ поэзии и музыки, которые все были у него распределены с очень ясною последовательностью».

Алексей Александрович увлекался и политикой и искусством. Сколь по-разному, однако, вписываются эти увлечения в его жизнь. При выборе ценностей, высказываний, мнений в области политики, то есть в той области, которая имеет для него личностный смысл и в значительной степени составляет саму суть его существования, Каренин ищет, колеблется, проводит колоссальную внутреннюю работу, решая, что будет значить выбор того или иного действия для него в свете стоящих перед ним целей и мотивов.

Такой выбор не скован заранее предрешенным исходом. Человек всегда воспринимает совершаемое им как совершаемое в силу внутренней необходимости, идет на риск, выигрывает и теряет, несет ответственность за свой выбор. Неопределенность исхода, риск, субъективное ощущение принадлежности совершаемого только самому себе, оценка последствий принятого решения перед лицом тех мотивов, ради которых живешь, и ответ за них перед собой и обществом — вот неотъемлемые черты свободного личностного выбора. В жизни нередко свобода выбора оборачивается своей оборотной стороной и бремя выбора непомерным грузом ложится на плечи человека. Так, например, выпускница школы в повести В. Ф. Тендрякова «Ночь после выпуска», вплотную встав перед проблемой выбора жизненного пути, говорит своим одноклассникам и учителям: «Школа требовала пятерок, я слушалась и... и не смела любить... Теперь вот оглянулась, и оказалось — ничего не люблю. Ничего, кроме папы, мамы и... школы. И тысячи дорог — и все одинаковы, все безразличны... Не думайте, что я счастливая. Мне страшно. Очень!»

Насколько сложнее подобная ситуация известной ситуации «буриданова осла», помещенного на одинаковом расстоянии от двух одинаковых связок сена. Осел будто бы должен умереть с голода, так как действующие на него мотивы уравновешены и направлены в противоположные стороны. Именно разбирая эту ситуацию как наиболее простую модель для анализа волевого акта, Л. С. Выготский переводит проблему свободы воли из плоскости спекулятивных рассуждений в плоскость экспериментального исследования и намечает перспективные, но по сей день не реализованные пути ее решения. Как поступит человек в ситуации, требующей личностного выбора? Как он разрешит конфликт между противоборствующими мотивами? Ответ на эти вопросы Л. С. Выготский находит с помощью разработанного им на основе анализа истории культуры инструментального историко-генетического метода изучения высших психических функций. «Человек на месте буриданова осла бросил бы жребий и тем самым овладел бы ситуацией», — пишет Л. С. Выготский. И далее продолжает: «...Бросание жребия является рудиментарной формой культурной воли». Иными словами, личность в ситуации борьбы мотивов, выбора мотивов прибегает к внешним и внутренним средствам, к внешним и внутренним приемам овладения своим собственным поведением. В качестве таких средств могут выступить бросание жребия, переодевание в мужскую или женскую одежду в процессе переделки пола для овладения мужской или женской социальной ролью, ярко описанное А. С. Макаренко сжигание беспризорниками старой одежды для того, чтобы сбросить груз своей биографии. Такими приемами могут быть и описанные К. Левином действия испытуемой, решающей: «Как только стрелка часов достигнет перпендикулярного положения, я уйду» — и тем самым психологически преобразующей ситуацию и свое поведение.

Поиск подобных рудиментарных форм воли в истории человеческой культуры важен по целому ряду причин. Во-первых, находя в истории культуры подобные снятые формы воли, вроде различных ритуалов и церемоний, психолог может вооружить личность порой забытыми, но весьма действенными приемами овладения своим поведением в критических конфликтных ситуациях. Во-вторых, изучение рудиментарных внешних форм воли в истории культуры даст возможность понять генезис различных внутренних интериоризированных приемов овладения собственным поведением, прежде всего различных защитных механизмов личности, которые помогают осуществить бегство от выбора, «бегство от свободы», в безвыходных ситуациях... Эти приемы защиты и компенсаторные механизмы, по мысли Б. В. Зейгарник, не рассматриваются в советской психологии как проявление антагонизма между личностью и обществом, а выступают как средства саморегуляции, овладения поведением личности. Не являются ли магические действия, вроде описанных Дж. Фрезером ритуалов публичного изгнания злых сил, рудиментарной внешней формой катарсиса? Не выступает ли компенсация тех или иных физических изъянов с помощью моды, как это описывает А. Р. Лурия, одной из внешних форм механизма компенсации? Не представляет ли собой идентификация свернутое и перешедшее в идеальный план действие по подстановке себя на место другого человека в совместной деятельности? Все эти вопросы требуют специального исследования. Однако уже сама их постановка доказывает, что инструментальный историко-генетический метод далеко еще не исчерпан и может быть применен для анализа продуктивных проявлений личности как субъекта деятельности.

Весьма своеобразным изобретенным в истории культуры приемом преодоления конфликтных ситуаций и одновременно средством для раскрытия, актуализации личностно-смыслового отношения индивидуальности к миру является смех, точнее, используя выражение М. М. Бахтина, формы «смеховой» или «карнавальной культуры». По своей функции в жизни личности смех вовсе не сводится к катарсису, очищению. Смех выступает для личности как средство выхода за границы нормосообразного поведения, преобразования мира значений в мир смыслов. Так, в своем исследовании «смеховой культуры» Древней Руси Д. С. Лихачев и А. М. Панченко отмечают: «Функция смеха — обнажать, обнаруживать правду, раздевать реальность от покровов этикета, церемониальности, искусственного неравенства, от всей сложной знаковой системы данного общества». С их точки зрения, психологически смех хотя бы на время снимает с человека обязанность вести себя по существующим в данном обществе нормам. Но означает ли это тот факт, что в схеме личность вообще выходит за пределы норм? Дело обстоит иначе. «Смеховая культура» — это «антикультура» по отношению к высмеиваемому миру, выворачивающая его церемонии и нормы наизнанку, а тем самым строящая свою желаемую новую действительность, свои нормы. Подобный подход представляет для психологии личности интерес также и в том плане, что он со всей наглядностью демонстрирует неправомерность взглядов на самоактуализацию личности (А. Маслоу) как развертывание при сбрасывании «масок» и норм некоторого природного таящегося в глубинах индивида начала. В действительности же самоактуализация личности — это самоосуществление «антикультуры», имеющей своим источником преобразование норм данной культуры и творение в ходе контакта с миром новых норм, т. е. нормотворчество.