Униаты

Униаты

 Церковная уния (от лат. unio — 'единение') распространена в европейских, азиатских и африканских землях, пограничных между католицизмом и другими христианскими конфессиями, — на Украине, в Беларуси, Ираке, Индии (здесь две униатских церкви), Эфиопии, Египте, а также в США. Унии складывались как принципиально двойственные конфессии, сочетающие некоторые начала католицизма и свою традиционную христианскую обрядность и свой язык. Повсеместно униатство было средством самосохранения определенных культурно-религиозных миров. Уния преодолевает трактовку некоторого пограничного мира как мира маргинального, "промежуточного" или "ослабленного" варианта соседнего "основного" мира. Поэтому уния способствует самоопределению униатского мира в качестве самостоятельной и индивидуальной этнокультурной и религиозной общности.

В Беларуси и на Украине уния как культурно-религиозная тенденция и хронологически и содержательно выходит за рамки тех процессов, которые определялись актами Брестской унии 1596 г., Полоцкого униатского собора 1839 г. или Львовского униатского собора 1946 г. о "воссоединении" с Русской Православной Церковью. В просветительской и литературной практике Франтишка Скорины, Лаврентия Зизания, Мелетия Смотрицкого, Петра Могилы, Кирилла Транквилиона Ставровецкого, Касиана Саковича, вне зависимости от их формальной конфессиональной принадлежности, имеется известное сходство, обусловленное формированием белорусского и украинского этноязыкового и культурно-религиозного менталитета и значительным смягчением различий польско-католического и московско-православного миров. Применительно к языку это проявилось в десакрализации культового языка, в языковом плюрализме, в готовности к переменам и к большему учету "интересов слушающето" — вплоть до создания литургии на народном языке.

Итак, разные конфессии в разной мере допускают перевод текстов религиозного канона на новые языки. Эти различия можно констатировать; по-видимому, их можно характеризовать в таких терминах, как "традициональность", "степень адаптивности", "динамичность", "иррациональность", "мистичность", "рационалистичность" и т. п., но при этом важно исключить оценочные и полемические суждения. В вопросах веры "рационализм" не лучше и не хуже "мистики"; то, в чем один человек видит "поразительный консерватизм", другому покажется "надежной устойчивостью", "верностью своим корням, истокам". Любые "советы постороннего" ('как им обустроить свою веру') здесь были бы неуместны, а оценки — неэтичны.

Как найти меру в "осовременивании" религиозной традиции? Что и как переводить? Всегда ли не до конца ясное слово надо заменять общеизвестным? Любые подобные вопросы — это внутреннее дело самих конфессий как организаций верующих. Практика, которая использует вероисповедание как рычаг в национально-языковой или иной политике, так же порочна, как и практика, для которой национально-языковые проблемы — только аргументы в религиозной пропаганде. "Итак, отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу" (Матф., 22, 21).