Раздел 2. этноцентризм, расизм и самобытность

Раздел 2. этноцентризм, расизм и самобытность

Этноцентризм — довольно старая позиция, общая для большинства обществ, как современных, так и традиционных. Последние совсем не составляют исключения. Как пишет об этом К. Леви-Строс, «для широких слоев человеческого рода в течение десятков тысячелетий понятие человечества, казалось, практически отсутствовало. Человечество прекращается за пределами границ племени, лингвистической группы, нередко даже за пределами деревни, причем в такой степени, что большое число так называемых примитивных народностей дают сами себе названия, которые означают «люди» или, иногда (скажем об этом довольно деликатно), «хорошие», «замечательные», «завершенные», в то же время давая другим названия, в которые входят такие определения, как «плохие», «злые», «ходящие по земле обезьяны» или «куриные яйца». Так, термин «инуиты» означает «настоящие люди», в то время как соседние с инуитами индейцы называют их эскимосами, т. е. «пожирателями сырого мяса» (синоним «дикарей»), а те, в свою очередь, называют их «вшами».

У представителей западного общества часто был такого же рода рефлекс во время первых контактов с «дикими народами» в Америке. В 1579 г. в своем знаменитом эссе «О каннибалах» Монтень уже писал: «Ведь, по правде говоря, у нас, по-видимому, нет другого мерила истинного и разумного, как служащие нам примерами и образцами мнения и обычаи нашей страны. Тут всегда и самая совершенная религия, и самый совершенный государственный строй, и самые совершенные и цивилизованные обычаи».

Этноцентризм сводится, таким образом, к представлению о другом обществе в зависимости от собственных идейных категорий, что весьма часто ведет к тому, что сравниваемое общество лишается какого-либо уважения. Этот Этноцентризм был характерен (и сохраняется по сей день) и в юридической области. Самое большое смешение понятий, и мы будем к этому возвращаться не раз, состоит в отождествлении права и закона, права и государства.

Ж. Пуарье прав, когда, перечисляя основные образующие признаки этого юридического этноцентризма, называет наследие римского права, рассматриваемого долгое время как писаный Разум; наполеоновские кодексы, испытавшие одновременно влияние как римского права, так и идей философов-рационалистов XVIII в. Логика декартовского типа структурирует всю систему нашего права. Применимая к нашему типу цивилизации, она, напротив, не подходит для юридической культуры, создаваемой на основе других систем ценностей.

Юристы выхолащивали основное содержание норм традиционного права: смешивая отсутствие письменности и устный характер норм права, они сделали неписаные нормы синонимом случайности и произвола; месть ассимилировалась ими с кровавой анархией в урегулировании конфликтов и отвергалась в пользу публичного наказания; система матрилинейных связей в семье ассоциировалась с принуждением в отношении индивидов и считалась архаизмом, противоречащим цивилизованной модели, основанной на консенсусе нашей западной семьи; общинное владение землей за неимением других сходных проявлений цивилизованной собственности отбрасывалось в пользу понятия о ничейной земле, ставшей свободным полем захвата и уступок этой земли колонистам; множественность правопорядков рассматривалась как беспорядок и бесправие по отношению к нашим унитаристским идеологиям и республиканскому эгалитаризму. Наконец, следует добавить, что европейским юристам не удается, если вообще предположить, что у них возникает в этом потребность, перевести на юридической язык специфический характер традиционных концепций.

Этноцентризм имеет поэтому тяжелые последствия. С функциональной точки зрения, он разделяет с расизмом вину за укрепление позиций группы, которая практикует этот расизм. Обе позиции не столь уж далеки одна от другой. Если этноцентрист сравнивает культуры, отдавая преимущество своей, по меньшей мере, так, как мы видели это на примере античного гуманизма, он как бы оставляет дикарю дверь открытой: он всегда может «спастись», став цивилизованным человеком. Расизм же усиливает этноцентризм незыблемыми биологическими детерминантами: расизм порожден страхом перед другим и находит оправдание в классификационной активности человеческого разума, основываясь на специфических элементах. Расист многое выводит из наследственности, многое связывает с цветом кожи, причем последнее связано с характером непосредственного восприятия человеческого существа (можно представить себе другие классификации, основанные на осязании, на слухе, к чему были склонны индоевропейцы, когда изобретали термин «варвары»).

На поверку выходит, что неоправданное преимущество придается чувственному восприятию, согласно применяемым критериям определения расовой принадлежности. Хотя, конечно, даже сохраняя идею расовой принадлежности, можно убедиться, что она не может служить определяющим критерием культурной вариантности. С одной стороны, человеческое существо сумело адаптироваться к чрезвычайно разнообразным условиям: результатом стало то, что различия между индивидами одной расы часто более существенны, чем средние различия между отдельными расами. С другой стороны, физическая и интеллектуальная деятельность достигла у человека очень высокой степени развития. А размах и сложность этой деятельности зависят не только от биологических критериев, но и являются плодом сложных взаимовлияний между генетическими способностями и социокультурной средой. Понятно поэтому, что, даже допуская существование рас, нельзя приписывать им в качестве критерия классификации те установки, которые лежат в основе расистских теорий.

Этноцентризм и расизм с точки зрения незнания Другого, к чему они и приводят, проявляются, таким образом, как два отклонения разной степени опасности от основной концепции человека, который и как индивид, и как член группы, сплоченной отношениями родства или другими связями, экономической деятельностью или совместным представительством, осуществляет деятельность по производству различий в поисках своей самобытности. Вся проблема состоит в статусе, который придается этим различиям (согласно данным историческим обстоятельствам и в зависимости от идеологических установок) человеческими группами, являющимися носителями этих ценностей. В свое время эволюционизм претендовал на то, что эти различия являются продуктом Истории и должны исчезнуть при переходе к цивилизованному состоянию, которое отождествлялось со стадией, достигнутой, как предполагалось, нашими европейскими обществами.

Сегодня две противоположные установки ведут к ошибкам, могущим вызвать тяжелые последствия для будущего. В своем стремлении бороться против любой дискриминации некоторые выступают за исчезновение различий и за взаимную ассимиляцию, которая, как мы знаем, дает преимущество тем, кому более благоприятствует соотношение культурных и экономических сил. Другие же, в частности новые правые, громко провозглашают уважение этих самых различий в такой степени, которая позволяет обманным путем возродить дискриминационные классификации, заранее зная, в какую сторону качнется стрелка весов.

Единственно правильная точка зрения, на наш взгляд, как в моральном, так и в научном смысле, состоит в утверждении, что каждая культура имеет право на относительную автономию по отношению к другим, при этом взаимными усилиями следовало бы очертить пределы этой автономности. К. Леви-Строс хорошо обобщил эту мысль: «Пока культуры будут продолжать сохраняться просто как различные, они могут либо намеренно игнорировать друг друга, либо рассматривать себя как партнеров с целью желаемого диалога. И в том, и в другом случае они иногда угрожают друг Другу, но не подвергают опасности взаимное существование. Положение становится совершенно другим, когда вместо понятия взаимно признанных различий возникает у одной из них чувство своего превосходства, основанное на соотношении сил, и когда положительное или отрицательное признание различий уступает место утверждению их неравенства».

Западной мысли потребовалось двадцать два века, чтобы усвоить этот урок, который, мягко говоря, не стал еще нравственной нормой. Выше мы уже говорили о некоторых тупиковых ситуациях, которые возникают, когда эту здравую идею отвергают или когда ее слишком медленно формируют. До сих пор, за редкими исключениями, ее не поняли в мире юристов, которые наделяют государство почти исключительным правом на право, проявляя большую сдержанность в признании плюрализма правопорядков.

Начиная со второй половины XIX в. социальная антропология получает свое развитие и дает рождение юридической антропологии, но эта последняя выросла в тени первой, а ее рост был замедлен отсутствием интереса к ней юристов, равно как и их автаркия по отношению к другим общественным наукам. Следовало ждать конца XX в., чтобы у них возникло сомнение и был дан, кажется, новый шанс юридической антропологии. Таковым представляется, на взгляд автора, исторический пейзаж, в котором возводились теоретические конструкции этой дисциплины.