О дихотомии «факт/ценность»

О дихотомии «факт/ценность»

...У.Куайн подчеркивал: представление о том, что наука следует чему-то вроде формально-синтаксического метода — это миф. Когда теория вступает в конфликт с тем, что принимается за факт, мы иногда предпочитаем теорию, а иногда и «факт»; когда же теория приходит в конфликт с теорией, решение не всегда может быть принято на основе познания наблюдаемых фактов (теория гравитации Эйнштейна была принята, а альтернативная теория Уайтхеда — отвергнута за пятьдесят лет до того, как возникла мысль о решающем эксперименте для решения спора между ними). Иногда решение может основываться на таком пожелании, как простота (теория Эйнштейна казалась более «простым» переходом от специальной теории относительности к пониманию гравитации, чем теория Уайтхеда), иногда на верности законам сохранения (момент был так переопределен Эйнштейном, что закон сохранения момента был гибко удержан); но и «простота», и «верность принципу сохранения» сами суть слова для обозначения сложных феноменов, меняющихся при переходе от одной ситуации к другой. Когда явно наблюдаемые данные приходят в столкновение с требованиями теории или когда простота и верность принципу сохранения приходят в столкновение, растягивают канат в противоположных направлениях, — должны быть произведены необходимые перемены (trade-offs must be made), и нет ни формального правила, ни метода для осуществления таких перемен. Мы принимаем решение «как бы рациональное, прагматическое», согласно точке зрения Куайна.

Мое же решение проблемы состоит в том, что простота и когерентность, а также другие подобные вещи сами суть ценности. Полагать, что «когерентный» и «простой» — сами всего лишь эмоциональные слова — слова, которые выражают некое pro attitude (благоприятствующую установку) по отношению к теории, но которые не описывают и не определяют свойства теории — значит впадать в совершенную, полнейшую субъективность. С другой стороны, полагать, что «когерентный» и «простой» называют нейтральные свойства — свойства, по отношению к которым люди могут иметь некую «pro attitude» (благоприятствующую установку), но что в таком образе действий нет объективной правильности — значит, встретиться с еще большими трудностями. Подобно парадигме ценностных терминов (таких, как «смелый», «милый», «честный» или «добрый») — «когерентный» и «простой» используются как термины для похвалы...

...Эти когнитивные ценности, как я полагаю, просто часть нашей целостной концепции человеческого процветания. Лишив старого реалиста идеи истины как «корреспонденции» и позитивистской идеи обоснования как фиксируемого общественными «критериями», мы с необходимостью должны будем рассматривать наш поиск лучших концепций рациональности как интенциональную деятельность, которая, подобно всякой деятельности, не довольствующейся следованием склонностям ума или наваждениям, руководствуется нашей идеей блага.

...Если когерентность и простота суть ценности, и если мы не можем отрицать, не впадая в полный самоотрицающий субъективизм, что они объективны (несмотря на их «слабость», отсутствие хорошо определенных «критериев» и т.д.), то классический аргумент против объективности этических ценностей целиком отпадает. Ведь этот аргумент обращен именно на «слабость» этических ценностей, — недостаток необратимого «метода» и т.д... Но все ценности пребывают в одних и тех же условиях; если эти аргументы показывают, что этические ценности всецело субъективны, то и познавательные ценности субъективны тоже.

И что же тогда? С одной стороны идея, что наука (в смысле точной науки) исключает рациональность, выглядит глупейшей ошибкой. Подлинная деятельность по отысканию аргументов о природе рациональности предполагает более широкую концепцию рациональности, чем концепция лабораторной проверяемости. Если нет фактической истины о чем-либо, которую можно было бы проверить выведением предсказаний, то нет и фактической истины относительно философского утверждения, включая и это данное. С другой стороны любая концепция рациональности, достаточно широкая, чтобы охватить и философию, не говоря уже о лингвистике, психологии мышления, истории, патопсихологии и т.д. — должна включить также многое из того, что туманно, плохо определимо, способно быть «научным» не более, чем знания наших предков. Страх перед тем, что не может быть «методологизировано» — это не что иное, как фетишизм; пора бы уж от этого освободиться...

То, что я говорил до сих пор, можно суммировать, указав, что если «ценности» кажутся несколько сомнительными с непосредственно научной точки зрения, они имеют во всяком случае общую участь со своими «подельниками», сообвиняемыми: обоснованием, когеренцией, простотой, соотносительностью, истинностью и т.д., — всем тем, что раскрывает такие же проблемы, как добро и благо, но только с эпистемологической точки зрения. Ни одно из этих понятий не сводится к физическим понятиям; ни одно из этих понятий не подчиняется синтаксически точным правилам. Вместо того, чтобы отказаться вовсе от всего этого (что означало бы расстаться с идеями мышления и говорения), и прежде, чем делать то, что мы делали, что само по себе есть некоторый отказ — отказ от чего-то, что не встраивается в узко инструменталистскую концепцию рациональности, которой самой не хватает общего интеллектуального обоснования — мы должны отдать отчет в том, что все ценности, в том числе и познавательные, когнитивные питают свою власть, свой авторитет соками идеи человеческого процветания и идеи нашего разума.

Обе эти идеи тесно взаимосвязаны: наш образ идеального теоретического интеллекта — это просто часть нашего идеала всеобщего человеческого процветания, она имеет лишь извращенный смысл вне всеобщего идеала, что хорошо знали уже Платон и Аристотель.

Короче говоря, я не сомневаюсь в том, что вселенная физики есть в некотором отношении «машина», но отнюдь не «автомобильность» (хотя описание ее как «безавтомобильность» было бы более, чем простое маленькое недоразумение). Однако, как хорошо понимал Кант, то, что универсум физиков не учитывает, не включает, пропускает, — это и есть та самая действительная вещь, которая устраивает так, что универсум становится возможным для нас, или создает то, что делает для нас возможным построить этот универсум из наших «чувственных побуждений (стимуляций)» — интенциональной, оценивающей, соотносящей работы «синтеза». Я полагаю, таким образом, что без оценок мы не можем располагать миром — мы попросту не имеем его...