После выборов

После выборов

Как мы могли убедиться, в ходе выборов кремлевской группе в целом удалось систематически навязывать масс-медиа свою повестку дня. При этом доступ к информационным каналам обеспечивали их собственники. Однако владельцы медиахолдингов оказались ненадежными партнерами: пользоваться дальше их услугами означало — упустить уникальную возможность для укрепления государственной власти в стране. В терминах избирательной кампании это звучало как «Закон и Порядок». Образ «Великой России», объединившейся вокруг фигуры президента, сформировался вполне. Задачей власти стало укрепление нового символического единства за счет перестройки медиаполитической системы.

Одним из способов решения этой задачи стало использование Рычагов силового давления. На Владимира Гусинского было заведено уголовное дело по «соучастию в мошенничестве» при приватизации компании «Русское видео».

Согласно заявлению Центра общественных связей Генпрокуратуры, Владимир Гусинский арестован «по подозрению в совершении преступления, предусмотренного ст. 159 УК РФ» («Хищение чужого имущества в крупном размере группой лиц путем обмана или злоупотребления доверием»). Из заявления Генпрокуратуры следовало, что, по мнению следствия, Гусинский с некоторыми руководителями Федерального государственного предприятия «Российская государственная компания «Русское видео» безвозмездно изъяли из собственности государства имущество стоимостью не менее 10 млн ам. долл. Однако на момент сдачи номера «Известий» более вразумительных разъяснений от главного надзорного ведомства страны так и не поступило41.

Возможности исследований в сфере масс-медиа в России девяностых всегда были ограничены неполнотой информации. Представление о реальном положении дел можно было получить только в случае явных конфликтов. Арест Владимира Гусинского стал одним из них.

Дело Гусинского было воспринято как политическое не потому, что все верили в его невиновность (в ходе приватизации бывало всякое), а потому, что Гусинский был посажен в Бутырскую тюрьму, в то время как следствие вполне могло ограничиться подпиской о невыезде в качестве меры пресечения.

Гусинский просидел в Бутырской тюрьме несколько дней, пока Путин продолжал свое турне по Испании. За это время появились различные интерпретации событий — от «покушения на свободу прессы» до начала «демонтажа старой системы», одним из структурных элементов которой были соперничающие структуры медиа-политической системы. Когда Гусинского, наконец, выпустили, пошли разговоры о том, что медиамагнат готов пойти на продажу «Мост-Медиа». Как часто бывает, слухи, в принципе, отражали суть дела. Гусинский действительно подписал декларацию о намерении продать «Мост-Медиа» в обмен на гарантии прекращения уголовного дела. Сделку заверили министр печати и информации Михаил Лесин и руководитель компании «Газпром-Медиа» Альберт Кох. Разумеется, предварительно Владимир Гусинский сделал заявление в присутствии адвокатов, что сделка будет недействительной, поскольку заключается «под дулом пистолета».

Важнейший ресурс Владимира Путина — безоговорочная поддержка со стороны избирателей — был основан на телеобразе лидера а и параллельно возникшем образе «Великой России», также имевшем телевизионную природу. Таким образом, этот ресурс был не более, чем временным преимуществом, которое необходимо было использовать в полной мере, чтобы успеть реформировать политическую систему. Создание семи административных округов вместе с реформой верхней палаты парламента (согласно которой места в Совете Федерации будут занимать не губернаторы, а их представители) стало одним из направлений этой реформы.

Постепенно начало прорисовываться и другое: создание управляемой партийной системы. Для этого, согласно публикации одного из наиболее информированных парламентских корреспондентов Ивана Родина в «Независимой газете», в президентской администрации полным ходом шла подготовка закона о финансировании политических объединений, в то время как в Думе готовились к повторному рассмотрению законов: «О правовых гарантиях оппозиционной деятельности в РФ» и «О политических партиях», которые были одобрены нижней палатой соответственно еще в 1995 и 1997 гг., но получили вето Совета Федерации и президента Бориса Ельцина. Последний, кстати, вообще не имел привычки подписывать такие законы, которые играли на руку левым, контролировавшим в то время Государственную Думу и желавшим закрепить свои преимущества юридически42.

Благодаря успеху «Единства» и СПС на выборах, а также помощи, оказанной Госдумой при принятии важнейших для Путина законов о реформе Совета Федерации и налоговой системы, Кремль имел возможность убедиться в важности и полезности партий для укрепления государственности. В то же время необходимая управляемость партийных аппаратов могла быть обеспечена как с помощью упомянутых законов, так и через традиционные рычаги «внесистемного» лоббирования, прекрасно отработанные за девяностые годы. Таким образом, вместо «медиаполитической системы» власть рассчитывала в итоге получить управляемую медиасистему и четко структурированную политическую, что сделало бы политический процесс более предсказуемым.

По сравнению с «эпопеей» Бабицкого или даже с арестом Гусинского катастрофа подводной лодки «Курск» изначально была просто медиасобытием. Таким же, как крушение «Конкорда» месяцем раньше, или как любая из бесчисленных катастроф и трагедий, которые так любит телевидение. Но попав под влияние определенных сил, это событие приобрело другое звучание. Творилось несчастье, несправедливость, но президент ничего не делал для того, чтобы это исправить.

В случаях с Бабицким, Гусинским, терактом на Пушкинской, как и в истории с подводной лодкой, президент должен был что-то знать и понимать, чего он явно не знал и не понимал — а именно подлинных деталей событий и их значимости. И в том, и в другом случае в информационном поле были заинтересованные игроки (радио «Свобода», холдинги Березовского и Гусинского). Однако и в прошлый, и в этот раз доминирование в информационном поле становилось возможным только потому, что на стороне игроков оказывались коммерческие масс-медиа и вся корпорация журналистов в самом широком смысле слова. Вместо того чтобы использовать логику медиа по понятному и во многом запланированному сценарию предвыборной кампании, президент столкнулся с неуправляемой волной общественного внимания, цеплявшегося за малейшие детали сообщений, предположений и комментариев.

Считая, что он управляет ситуацией, российский президент оказался в изоляции. Казалось, «медовому месяцу» Путина с властью пришел конец. В своем телеобращении 24 августа 2000 г. он обвинил «во всем» СМИ и олигархов, подразумевая Бориса Березовского, собравшего 1 млн ам. долл. для семей подводников, и Владимира Гусинского. По сути дела, полностью на стороне Путина во время кризиса оказалось только РТР, второй канал государственного телевидения, которому даже разрешили вести прямую трансляцию с борта крейсера «Петр Великий».

Попытки контролировать информационный поток, так же как и создать контролируемую политическую систему, опасны именно тем, что новая угроза приходит ниоткуда — как раз тогда, когда ничто не предвещает беду. Неудивительно, что Глеб Павловский в интервью политическому обозревателю «Русского журнала» удивлялся бессмысленности и бесцельности «информационной войны», связанной с событиями вокруг подводной лодки «Курск». На самом деле никакой информационной войны, конечно же, не было. Просто в этой ситуации масс-медиа исполнили свою роль хорошо, а президент — не слишком. Ведь оценивать ситуацию можно не только через призму позиций актеров в политическом спектакле, как это делает профессиональный критик и сценарист российского избирательного сериала Глеб Павловский, но и сугубо функционально. А функция масс-медиа в данном случае, по мнению кинокритика Сергея Кузнецова, состояла в том, чтобы обнажить тему смерти, максимально подведя зрителя к сопереживанию, но вместе с тем совершить ритуальное ее заклятие. Подводники оставались фокусом внимания аудитории так же, как и принцесса Диана, и китаянка с площади Тянь-ань-мынь.

Если постараться дать более точное определение, то СМИ играют роль не только церкви, но и театра, и стадиона. Масс-медиа не только и не столько работают с темой смерти, сколько избегают и помогают ее избегать, отвлекая зрителей по самым разным поводам43.

Точка сборки — Великая Россия

По отношению к реальному влиянию избирателей на жизнь общества политический спектакль выполняет прежде всего функцию замещения. Сам же институт выборов, который во многом оправдывает внимание к политике и, согласно официальной идеологии демократических государств, дает избирателям шанс оказать влияние на политику власти, можно рассматривать скорее как ритуал легитимизации, чем механизм влияния избирателей.

Тем не менее, как любой общественный институт и ритуал, выборы являются каналом коммуникации. С этой точки зрения, символическое значение выборов можно рассматривать как реальное. Выборы служат катализатором кристаллизации общественных ожиданий и национальной идентичности. Кампания 1999—2000 гг. стала точкой сборки для новой национальной идентичности России, которую мы уже обозначили как «Великая Россия». Зрелищно-образный язык предвыборных кампаний значил для новой русской идеи гораздо больше, чем десятилетие дискуссий на ту же тему и работа специальной комиссии, сформированной Борисом Ельциным из придворных интеллектуалов.

Мы исследовали вклад некоторых политиков и событий в формирование образа великой страны. Для того чтобы нанести последние мазки на эту картину, следует добавить лишь несколько деталей.

Прежде всего герб России — двуглавый орел и флаг Российской империи. Другими составляющими стала опора на символику дореволюционной России и имперского периода советской эпохи, укорененной в курсах истории в школах и высших учебных заведениях, занимающихся воспроизводством социума. При этом заимствования из прошлого происходят избирательно, как справедливо отмечал Бенедикт Андерсон в «Imagined Communities» («Выдуманные общества»), говоря о технологиях конструкции истории национальных государств.

Из советского периода востребован сталинский канон «Великой России». Логика легитимизации социальных институтов еде-, лала необходимой и реабилитацию самой империи. Так, последний император России Николай, личность изрядно демонизированная в советской истории, 20 августа 2000 г. был канонизирова Православной церковью как «страстотерпец» — мученик, почти святой. Реабилитация нужна для более прочной опоры на символы, как свидетельство продолжения традиций: 25 августа в армии снова введен в качестве награды Георгиевский крест — боевой орден Российской империи.

Не менее значительными составляющими этого образа являются культурные коды и события общей культурной памяти: «великая русская литература», которую продолжают усиленно преподавать в школах; лучшие советские сериалы, фильмы и герои, которые повторяют по телевидению; наконец — общие праздники, главным из которых остается Новый год.

Драматический накал этому образу новой России обеспечивают политический спектакль, катастрофы, войны и «враги». Последние, как правило, выбираются по признакам внешних особенносИ и национальности — это выходцы с гор Кавказа, жертвы царяшей там напряженности, которым в соответствии с правилом <blame the victim»44 приходится отвечать за ее создание. А враги, как известно, повсюду — об этом всегда расскажут антисемитские газеты или русские генералы.

Разумеется, такой образ-конструкция вызывает крайне противоречивые чувства у граждан и соответственно избирателей и медиааудиторий. Создание нового русского стиля обильно комментировалось, критиковалось и оспаривалось на каждом этапе — начиная от строительства огромного памятника Петру I на набережной в центре Москвы и заканчивая чеченской войной. Однако логика тех, кто оспаривает и комментирует этот образ, отличается от логики тех, чье внимание пытаются привлечь авторы нового стиля.

Это противоречие часто воспроизводится через различия в идеологии, однако в противоречивых реакциях на политический спектакль в случае с Россией проступают контуры традиционно натянутых отношений между интеллигенцией и массой, которая оказывается на стороне власти. Это общеизвестное противоречие объясняется разницей подходов. Для массы политический спектакль всегда — зрелище, целью которого является наполнение смыслом таких понятий, как «Россия», «государство», «власть» — другими словами, создание определенного образа социальной реальности, который имеет социально-терапевтическое значение. СМИ и публичная политика выступают как механизм упорядочивания социальной жизни и средство для утилизации негативных эмоций и просто избытка личного времени у зрителей, в то время как интеллигенция относится к происходящему серьезно. Журналисты и интеллектуалы стараются найти в политическом спектакле, и глобальнее — во всем происходящем, смысл, и тем самым конструируют его. Подобно тому как критик конструирует содержание художественного произведения, комментаторы политического спектакля используют материал этой трагедии/комедии/драмы для того, чтобы самим производить те или иные сообщения, публиковать результаты социального анализа, пропагандировать свое видение общественного блага или, говоря языком психоанализа, свою травму45.

 Конфликт интеллигенции с властью способствует большему накалу политической драмы и соответственно привлечению дополнительного внимания к политическому спектаклю. С одной стороны, убеждения разделяют людей, но, с другой, именно конфликт делает возможным их соприкосновение. Эта борьба сближает, потому что есть общие темы для обсуждения, и каждая группа каждый человек получают возможность использовать эти символы для самоидентификации.

Образ «Великой России» важен не только своим содержанием, но и той упорядоченностью, которая устанавливается в символическом поле с его появлением. Восстановленная после десяти лет «хаоса» определенность не только снижает социальный стресс и упрощает конформизм, но и провоцирует критику, которая толкает к переменам.

Вместе с цементированием политической системы все больше внимания привлекают экономика и культурная жизнь. Последняя оживает на глазах под влиянием мощных политизированных инвестиций в культуру государства, политические партии, индустрию развлечения и миллионы зрителей, которых скука и одиночество гонят в кинотеатр, книжный магазин или в Интернет.

По мере того как власть устанавливает традиционное доминирующее положение в социальном поле, восстанавливается и традиционная оппозиционность интеллигенции и производителей культуры. Таким образом, культурная жизнь становится площадкой для становления альтернативных идентичностей и, в перспективе, новой точки сборки — России не столько «великой» или «сильной», сколько — просветленной.

В символическом поле масс-медиа оба образа могут существовать параллельно — нам остается только наблюдать за тем, какие очертания примет конфликт между ними. Мы можем интерпретировать реальность только через известные нам категории, соотнося с нашим опытом и пониманием, который приходит из прошлого. Уже поэтому кристаллизация образа новой России необходимо опиралась на традиционный образный ряд имперской и советской бутафории. После десятилетия разочарований в реформах козырной картой стал подчеркнутый имперский традиционализм, который сегодня уже проявляется во всей государственной символике — и в гербе с двуглавым орлом, и в старом/новом гимне Михалкова.

К началу третьего тысячелетия, таким образом, произошла реконструкция образа России, аналогичная проведенной Сталиным тридцатые годы. Тогда на месте гипсового обелиска Свободы на лошади Свободы в Москве появился Юрий Долгорукий, а сама площадь была переименована в «Советскую». Долгорукий и сегодня стоит там, напротив здания московской мэрии, И хотя Тверская стала уже самой, наверное, коммерциализированной улицей в столице — тем важнее значение памятника, создающего ощущение «прочной», неизменной реальности там, где все изменилось до неузнаваемости.